Пережить и остаться

С антресолей с оглушительным грохотом что-то падает. По полу резко тянет мерзлотой. – Шершняг, ты там живой, блин? В ответ запыхтели, что-то крякнули и зашуршали. Роза позвал ещё раз, но ответа не получил. Сегодня они с Шершнягой – запоздало правда, но кого это волнует, – решили изменить своей традиции каждый новый год напиваться до одурелого состояния у кого-то на хате, и организовать праздник самим. Так что сегодня напиваться они планировали у себя – под ёлкой и в обнимку с бутылкой водки (а если повезёт, то с бутылкой коньяка). Роза, как самый ответственный, трезво мыслящий и обладающий достаточными навыками обращения с ножами, вызвался по-быстрому настругать им простенький салатик. По итогу Роза настругал не только салатик, но и заварил чай, и даже протёр стаканы, из которых они планировали культурно пить. Всё по красоте, ю ноу? Шершень же был послан на антресоли, выискать среди старого тряпья и хлама вонючую пластиковую ёлку и вытащить её на свет божий вместе со всеми игрушками, мишурками и прочим новогодним блеском. – Шершняг? Шершняга? Ты там не сдох? А то завалят тебя тряпочки-лоскуточки, да косточки твои поломают, а мне потом тебя вытаскивай, ю ноу! – Да в порядке я, Роз. Иди сюда лучше, п-покажу, что нашел. Роза с опаской выглянул из кухни в коридор. Шершняга барахтался на полу, скидывая с себя какие-то тряпки и многострадальную искусственную ёлку, и отплёвывался от пыли. Роза оглядел кипитярного и фыркнул себе в усы. Ну, хоть не помер, уже хорошо. Из их комнаты тоскливо мурлыкал телевизор – кажется, крутили новый шлягер Старозубова, – за спиной жалобно свистел чайник, с кухни тянуло ржавчиной, куревом и безнадёгой, а из открытого окна – морозом. Роза поёжился – запах смерти всё ещё не до конца стёрся с его волос и не выветрился из квартиры и густыми нитями лип к стенам и потолку. Шершняга неловко отпихнул ногой ёлку и заковырялся в потрёпанной коробке – выкидывал из неё осколки когда-то красивых игрушек, обрывки когда-то пушистой мишуры, и мёртвые смятые провода когда-то яркой гирлянды точек-огоньков. – Роз, тут несколько побилось. – Руки целы? Тогда хер с ними, блин, с игрушками этими. Хер знает, что творилось у Шершняги в голове: то ли у него кукушка давно покинула гнездо обетованное, то ли таракашки решили разнести его черепушку к чёртовой матери. В любом случае, расклад был не самый приятный и оптимистичный. Порой Роза думал, что кипитярный его в один день просто пропадёт, думал, что уведут под белы рученьки его белочку, блин – не вернётся, не оглянется окисленный его. От Шершняги можно было ожидать любой лютой дичи: тот мог по приколу ширнуться одной иглой со своими приятелями-нарколыгами, напиться с Игорем скипидара, свалиться в открытый люк, пропасть на пару дней или выпасть из окна, в конце концов – но уходить пока вроде не собирался. А вот вытаскивать его изо всякой рыгачки – всегда приходилось Розе. Кто бы стал терпеть все эти закидоны, кроме него, конечно же, Роза не представлял. Кому его окисленный кроме него, Розы, нужен? Роза улыбнулся на радостный скрип. Шершняга вытащил из коробки лысенькую мишуру – кем-то съеденную наполовину, и так же наполовину подранную. Внезапно вспомнилось, как когда-то давно они с матерью наряжали такой же потрёпанной мишурой маленькую ёлку, как мелкий Роза загадывал несбыточные вещи, и как был счастлив пакету мандаринов и конфет. Беззаботные времена прошли, и вместе с ними прошли и детские счастливые грёзы. Опёршись о дверной проём, Роза наблюдал, как Шершняга копается в коробке дрожащими руками. – Ты давай оперативнее, Шершняж, ю ноу? А то так и провозимся с этим, блин, шедевром каменного нахрен столетия. Сможешь потом поставить нашу, блин, квазимоду? Роза говорит много и отрывочно, скачет с мысли на мысль, рассказывает что-то про своё детство и про любимую ёлку, пока отправляет Шершнягу наряжать их лысую красавицу и шурует на кухне тарелками. Ёлка пахнет застарелым безумием, Шершянга крошеными таблетками, а сам Роза – смертью. В этот год он умирал бессчётное количество раз, на него валилось слишком много пыли и слёз – своих и чужих. Новый год как ритуал обновления крови: оставлять позади старое, и с головой нырять в новое. До первого судорожного вздоха. Шершняга – больной на голову, Роза – такой же, но ещё чуточку бешеный. Так что кто кого кидать будет это вопрос на миллион, нахрен, вселенных вероятностей. Розе подумалось, что хорошо, что он не знает, что у Шершняги в голове. Ёлка отбрасывает причудливую тень, окно горит ночью. Шершняга тянется к Розе – тот отводит его руки, весь подбирается. Кипитярный смотрит своими нездорово-синючими глазами чересчур внимательно и как-то болезненно. Хочется отвести взгляд – Роза рассматривает покоцанные игрушки и жидкую мишуру на угловатой ёлке. Шершняга что-то говорит, но Роза не слышит. Год проносится перед глазами плёнкой немого кино, искрами жгутся отдельные кадры, терпко потрескивают звуки, разрываясь в ладонях. – Сколько ещё? – Два часа. Они сидят в темноте напротив ёлки – тусклые огни гирлянды едва мигают, но всё-таки это какой никакой намёк на новогоднее настроение. И плевать, что ни у кого из них его нет. Уже распитая на двоих бутылка подмигивает стеклянным боком из угла. Роза чувствует Шершнягино острое колено – оно упирается ему в бедро. По полу всё ещё тянет мерзлотой, а тепла чужого тела не чувствуется вообще. Чего в этом году с ними только ни случалось… сколько всего они прошли вместе? Щёлк-щёлк – новый канал. Шх-шх – новая картинка-воспоминание. Поле в огне, чернильная ночь, кухня, городская площадь, тесная лестничная клетка, первый крупный фестиваль, холодный кафель ванной, подрагивающие руки над коробкой с игрушками. Шх-шх – картинка-воспоминание меняется в секунду. – Роз. – Чего? – У меня нет подарка. – У меня тоже. Телевизор тихо моргает – на каждом канале идёт прошлогодний выпуск с Всеволодом Старозубовым, по комнате плывёт нежная мелодия, и в итоге липнет к потолку. Роза снимает очки и растирает лицо ладонями. На появившееся было новогоднее настроение нарастает ватная корка апатии. Чёрт с ними, с подарками, главное, что пережили год. Вместе. – Роз. – Чего? – Можно? – Шершянга выключает телевизор и откидывает пульт в сторону. – Чего можно? В полутьме шершнягины нездорово-синючие глаза кажутся почти чёрными, тянут в себя нефтяным омутом, радужка скручивается мясляным водоворотом. Роза знает, что за этим синючим водоворотом – и знает, как от него отгородиться. Он прикрывает глаза и снова отводит шершянгины руки от своего лица. Время одновременно летит и еле-еле ползёт. – Шершень, – Роза хмурится. Шершянга тоже и – снова включает телевизор. Тыкает пару кнопок и снова гасит экран. Старозубова сменил Стрельников. Обращение президента – первое за последние несколько лет, – обещает быть не особо интересным, да и смотреть его они не собираются. Телевизор выключен, из окна начинают подмигивать первые салюты, Роза откидывается на спинку дивана под писк часов – они показывают полночь. – Поверить не могу, что мы пережили этот год, ю ноу? Мы наконец-то… в безопасности? – Роз. Посмотри на меня. Роза знает. Знает, что рано или поздно это должно было произойти. Сколько Роза бегал по углам, загоняя и себя и Шершнягу в тупики, сколько Роза отпирался и отбрыкивался – от правды не убежишь, не скроешься, не спрячешься. Роза знал это с самого начала, но всё равно продолжал раз за разом наскакивать на одни и те же факты. Донельзя очевидные и предельно понятные. – С новым годом, Розк. – С новым годом, Шершень. В последнее время их короткие разговоры пропитаны сквозняками и молчаливой тоской. В этот раз всё по-другому. В этот раз Роза не отводит шершнягины руки от своего лица – но подаётся вперед.