(Только усталым, одиноким ублюдком, который ощущал себя на парочку веков старше его собственного двадцатидвухлетнего возраста. Только дураком, который провёл всю жизнь, убегая от единственной любви, которую когда-либо знал. Но это… это была не тема для размышлений в сочельник.)
Этой ночью эзотерическая тишина поглотила Токио. Снежинки сияли сказочной пылью в свете рождественских огней, наполнивших город, падая на белые улицы. Поглощая каждый звук. Покров белизны и тишины украсил серые, бетонные просторы Токио, обнимая и пряча их уродливую сторону. Приглушая крики чаек, шум магазинов, визг метро. Бездушный, печальный монстр, носящий подвенечное платье. Группы молодых людей смеялись чуть громче обычного, благословляя праздничное настроение и дешёвый алкоголь из круглосуточных*, пока бизнесмены гнались за одинокими такси, чтобы успеть домой, к накрытому столу и подаркам. Парочки вместе шли под цветными зонтами, плечом к плечу, прогуливаясь по ярким набережным. Возможно, это было устрашающее, внушающее трепет зрелище, но его магия была потеряна для Дазая. С самого рождения ему нравились элементарные факты, имеющие научное подтверждение. Горькая правда этой ночи заключалась в том, что мир превратился в клише — причём не в самое интересное. В Йокогаме Вооружённое Детективное Агентство устраивало рождественскую вечеринку. В самом сердце Гиндзы* Дазай бережно тешил свои воспоминания. Один — почти. Хидео Шуичи-сан, владелец бара и верный наперсник, предлагал лучшие напитки в округе. Бармен носил ту же форму цвета крови, что и обычно, и, как и всегда, он стоял за стойкой Люпина. Дазай завидовал ему. Он завидовал его роли стороннего наблюдателя трагедии под названием жизнь. Он завидовал часам, которые Шуичи-сан провёл в баре в компании призрака Одасаку. Однако, если он прополз весь путь до сердца Токио, это бы произошло не только ради виски и воспоминаний. Дазай чокнулся своим стаканом о стакан Оды. Напиток для его лучшего друга стоял на стойке, только не было руки, чтобы поднять и выпить его. И всё же столкновение порождало иллюзию движения, когда края одного стакана сталкивались с краями другого. Лёд зазвенел, и Дазай — на краткую секунду — поверил в фантазию, что он пьёт со своим другом. Детектив спрятал улыбку за краем стакана, прежде чем сделать глоток. Напиток обжёг его потрескавшиеся губы. Прямо как принятие смерти, первая горечь была самой трудной. Потом она царапнула горло, горящее послевкусие становилось мягче и бархатнее с каждым глотком спиртного.Двенадцать минут до полуночи. Это за тебя, Одасаку. Надеюсь, ты гордишься мной.
— Сегодня ночью тихо, не так ли? Вопрос Дазая был едва слышен из-за мрачной джазовой музыки. Шуичи кивнул, не поднимая глаз, старательно протирая бокал для мартини кухонным полотенцем. Он выглядел счастливым и умиротворённым. Ещё кое-что, чему Дазай завидовал в этом мужчине. — В сочельник всегда тихо. Конечно. У людей есть семьи и любимые, чтобы пойти с ними на свидание. У Дазая были только призраки и нездоровое количество свободного времени. Голова детектива склонилась в сторону, длинные пряди чёлки защекотали лоб. Он рассеянно заправил их за ухо. — Интересно, почему…- напел он себе под нос. — Ещё один, — он поднял бокал. — И, пожалуйста, Шуичи-сан, в этот раз оставьте бутылку. Бармен повиновался без секунды промедления. Он не спрашивал, может ли Дазай заплатить за неё. Даже если нет, что бывало часто, учитывая размер его зарплаты в Агентстве, Сакагучи как-нибудь обязательно заглянет, чтобы закрыть любой открытый счёт. Проводить ночи на кровные деньги правительства своего бывшего друга детектив быстро привык. Анго называл это опекой. Дазай предпочитал термин «возмездие». Они больше не присматривали друг за другом, но приглядывали за Люпином. Это была последняя вещь, что у них осталась, — последняя, о которой они заботились. Живой мемориал Одасаку. — Ещё не слишком поздно. Если поспешишь, сможешь благополучно добраться до дома. Дазай испустил смешок, наполняя свой бокал. — Вы меня выгоняете, Шуичи-сан? — Я волнуюсь за тебя, мальчик, — сказал Шуичи. В его голосе нет ни тени заботы, только привязанность, возросшая с годами. Дазай привык, что мужчина беспокоится о нём почти как родитель, отцовская фигура в малиновом жилете, тихо работающая за стойкой, где пахло пролитым сахарным сиропом и старым деревом. Бедный Шуичи, он часто думал, играл роль советчика для юного, опьянённого ума Дазая. Ума, который понятия не имел, как остановиться. Но, опять же, разве не в этом прелесть безответственности и декаданса? Они заботились о неудачниках, куда бы те не оказались втянуты, и укрывали их, словно больной сон. И Дазай мог сказать с полной уверенностью, что если Шуичи не был очарован странной троицей из Портовой Мафии, то, по крайней мере, он любил их. — Не надо, — тихо уверил детектив, переливая жидкость в своём бокале. Лёд, звеня, ударялся о стенки. — У меня нет ни малейшего намерения умирать в одиночку в такую депрессивную ночь. Кроме того, возня с бумажками убьёт Куникиду-куна, а я не хочу, чтобы его ругань преследовала меня и в загробной жизни. Шуичи покачал головой. — У тебя разве нет друзей, чтобы проводить с ними год, Осаму-кун? Его имя звучало привычно в устах бармена. Он, в конце концов, был единственным человеком, который видел полную картину жизни Дазая Осаму, — единственным человеком, который не потерял его на четыре года. Даже скрываясь, Дазай всё же рисковал своей жизнью, прокрадываясь в бар иногда после закрытия. Компас в его сердце всегда указывал сюда. Люпин был постоянным севером на порванной карте его жизни. Шуичи-сан был в некоторым смысле первым помощником на его потерявшем рассудок корабле, затерянном в море. — Есть, — признал Дазай. — Но у меня есть более важный друг, с которым я хочу провести время. Он искоса посмотрел вправо, голова склонилась к пустому табурету Одасаку и полному виски стакану. Нетронутому. Конечно, ведь духи не пьют. Но тогда почему его сердце все ещё прыгало, все ещё ждало увидеть руку его лучшего друга, поднимающего стакан? Почему его мозг был таким обманчивым, настолько неконтролируемым? Четыре года назад он думал, что его сердце возможно вылечить. Однако Дазай все ещё любил своего лучшего друга так же, как в тот день, когда потерял его. — Ты бежишь за призраками, Осаму-кун. — Возможно, — сказал он. Они ведь часто гораздо важнее живых, разве нет? — Разве они не будут скучать по тебе? Я имею в виду твоих новых коллег. — Будут, — напел Дазай, делая большой глоток. — Даже если моё отсутствие едва заметно, они всегда делают шумиху из-за этого. Сегодня ночью вечеринка, ты знал? Маленькое, уютное торжество в Агентстве. Год работы, а они до сих пор притворяются, что им не плевать на… — его голос затих, и Дазай указал стаканом себе в грудь, — ну, на эту старую тушку. Разве не восхитительно? Шуичи моргнул, удерживая взгляд Дазая. Детектив спрашивал себя, что удивило его больше: тот факт, что он признал себя пропащим к двадцати двум годам, или беззаботная привязанность, согревающая его голос, когда он говорил об Агентстве. Он никогда не говорил так о Мафии. — Но что, если им действительно не плевать? Ты думал об этом? Какая неприятная мысль. Дазай поджал губы. Он отказывался отвечать. — Бесполезно бояться, Осаму-кун. Не каждая дружба заканчивается так, как у вас с Сакагучи-саном. Рука Дазая замерла на стакане, его пальцы утонули в закруглённых шипах непрозрачного стекла. Иногда ты достигаешь дна — и то, что говорят остальные, — ложь. Когда ты на дне, ты ещё можешь идти ко дну, тонуть и захлёбываться. Ты не останавливаешься до тех пор, пока не осознаёшь, что всё это время в одиночку уничтожал самого себя. Когда детектив заговорил, его голос был мрачен. — Я правда предпочту лучше не думать об этом. — Я понимаю, — мужчина склонил свою голову. — Прошу прощения за то, что переступил черту. Дазай кивнул. — Всё хорошо, — сказал он. Всё было хорошо. Он не просил никого понимать. — …Что насчёт Чуи-сана? Дазай замер, не донеся напиток до губ. — А что насчёт него? — спросил он, опустошая стакан, тщетно пытаясь сохранить спокойствие. Алкоголь возвращал Дазая на землю: очищал его сознание и удерживал от повторного переживания чувств и сожалений, так старательно похороненных в прошлом. — Мне казалось, что ему не всё равно. Смех легко скатился с губ Дазая. Горько. Это был странный год. Чуя на самом деле вернулся (достаточно драматично даже для слизняка) в его жизнь, оставив застенчиво цветущую теплоту в том уголке души, где Дазай привык ощущать только холод и пустоту. Он был неудачником и не осмеливался называть это стеснительное чувство любовью, но, чёрт подери, это название хорошо ему подходило. Но если вешалка для шляп когда-то и заботился о нём, то как о партнёре по работе и о друге, которым он больше не был. Ни одно извинение не исправит четыре года громкой тишины. Детектив потянул время, в очередной раз наполняя стакан, удерживая ответ на кончике языка. Янтарная жидкость обожгла горло, очищая разум. — Ну конечно он заботится о своём хозяине, как и всякая собака. И, как и всякая собака, при правильных обстоятельствах он укусит меня и притащит обратно, прямо к Мори-сану. — Возможно, — протянул бармен. Он не поверил этому — естественно, — но это было не важно: этому верил Дазай. Было гораздо легче говорить себе это, чем признать правду. — В любом случае коротышка сейчас, возможно, на модном корпоративе, притворяется образцовым гражданином. Притворяется, что никогда не знал меня. — На самом деле Чуя-сан заглядывал прошлой ночью. Дазай вздрогнул, вскинув голову. — Чуя был здесь? Чуя ненавидел Люпин. Он утверждал, что задыхается в подземном баре, а джазовая музыка без конца угнетает его. Однако для члена Исполнительного комитета не было причин появляться на мокрой и забытой аллее в Гиндзе в Токио. У него здесь не было работы. — Он оставил кое-что для тебя. Он вырос очень воспитанным, прекрасным покупателем. Он также прекрасно разбирается в вине. Я не должен говорить, но это он закрыл твои и счета Сакагучи. Дазай сухо сглотнул. Значит, сейчас он пил на деньги мафии. Опять. — Он объяснил? — Конечно нет, — хихикнул бармен. — Он напомнил мне одного преемника босса, входящего полностью в крови и извиняющегося за беспорядок, как будто это был котёнок, попавший под дождь. Должен сказать, что не скучаю по тому, как я оттирал кровавые отпечатки. Дазай вертел в руках стакан, пытаясь прогнать мысль о Чуе, оставившим для него подарок. — Я часто наводил беспорядок, хм? — признал он, ненавидя призрак улыбки в своём голосе. После него всегда оставались следы на полу, когда он пытался сломать себе шею, преодолевая лестницу в два прыжка. Потом он хватал первым Анго, утягивая его в энергичные, сдавливающие объятия, просто чтобы испачкать идеально чистую одежду мужчины. А затем… — Это правда, мальчик. К твоему счастью, Одасаку-сан никогда не возражал. Даже когда ты едва не сшибал его с табурета. В его груди что-то сжалось. Одасаку действительно не придавал этому значения. Он лучше всех обнимал в ответ и никогда не возражал, даже если одежда Дазая пахла порохом или была залита кровью. Он никогда не смотрел на него иначе из-за запятнанных рук или грязных бинтов. Его глаза были сухими, но в уголках подозрительно защипало. Дазай глубоко вздохнул, игнорируя ком в горле и зажмурившись. Он не сможет — не будет — плакать в ночь перед Рождеством. Мягкий стук подарка, положенного на стойку, заставил его улыбнуться с закрытыми глазами. — Здесь, — сказал Шуичи. — От Чуи-сана. Как оказалось, тщательно упакованный подарок состоял из открытой пачки сигарет, приклеенной к бумаге. Пачка Golden Bat* говорила сама за себя: их сигареты, те самые, который Дазай имел привычку воровать у своего партнёра после каждой миссии. Некоторые были поделены, а некоторые зажжены после того, как их кончики соединились в поцелуе. Он помнил густой дым в их комнатах в те дни, когда Чуя чувствовал себя лениво и несчастно и когда они не покидали кровати в течение нескольких дней. Призрак из тысячи прошлых миссий. Однако, возвращаясь к подарку, Дазай не мог даже представить, что могло быть завернуто в бумагу. Это вполне могла быть книга в твёрдом переплете, учитывая размеры. Или кирпич для прекращения его страданий. Видеокассета, возможно, с чем-то отвратительным. Дазай усмехнулся про себя, пытаясь игнорировать растущий узел в груди. — Так безвкусно, — пробормотал он. Его желудок перевернулся, когда бармен наклонил стакан, который он протирал, к подарку. — Как ты можешь это знать? Ты ещё даже не открывал его. — Мне не нужно открывать подарок от Чуи, чтобы знать, что он отстойный. Мужчина фыркнул: — Так быстро судишь. Я всегда забываю, какие вы оба молодые, — звучало подтекстом. Но в не произнесённых вслух словах есть свои плюсы: Дазай всегда мог притвориться, что не понял их. — Шуичи-сан выдаст меня коротышке, если я оставлю эту уродливую вещь здесь? — Делай с ним что хочешь, Дазай-кун. Я свою часть выполнил, — хихикнул бармен. Но когда он снова заговорил, его голос звучал мягче. — Хотя… Чуя-сан выглядел так, словно хотел убедиться, что ты получишь хотя бы один подарок на Рождество. — Коротышка так быстро предполагает худшее. Я дам ему знать, что я получил тонны подарков. Как только прозвучали эти слова, Дазай замер. Нет, он не получил ни одного подарка. На самом деле бо́льшую часть прошлой недели он провёл, отказываясь от приглашений и обмена подарками, отчего Куникида едва не вскрыл себе вены, прежде чем вычеркнуть Дазая из всех мероприятий. Но это был выстрел Гравитации, от которого даже Демонический Вундеркинд не мог придумать способа уклониться. Самая раздражающая вещь в ударах Чуи, как в тех, что происходят на поле сражения, так и в метафорических, заключалась в том, что они крайне редко попадали мимо. Хотя Дазай старательно игнорировал свой телефон всю ночь, сейчас его руки покалывало от желания схватить его и набрать номер Чуи. Перед ним стояла дилемма: он хотел увидеть своего партнёра и спросить его почему, но он не был уверен, что хочет покинуть надёжную тишину Люпина. Его глаза прыгали с подарка на пачку сигарет. Все они становились такими упрямыми, когда доходило до того, чтобы показать ему свою привязанность, повернутыми на том, чтобы непременно донести до него это чувство, будто бы Дазай знал, что он должен делать с этим. Ацуши, Куникида, даже Акутагава… Чуя. Чуя, с его большими голубыми глазами и дикой ухмылкой. С его лающим, искренним смехом и его мягким, сонным голосом, когда он шептал по утрам. С его кричаще яркой одеждой, чёрной, как сама ночь, — мафиозный чёрный, — с его огненными волосами, которые заставляли закат над заливом бледнеть от зависти. Чуя, который спросил его, почему Дазай никогда не предлагал сбежать из мафии вместе. Затянутые в перчатки кулаки Чуи были сжаты, и они не расслабились, когда детектив наконец признал, что не знает. Он просто не думал об этом. Чуя, который не имел ни малейшего представления, как много он значит для Дазая.«Чуя, мы можем убежать вместе? Даже если нам некуда идти и нечего предложить.»
Каждый день Дазай жалел о том, что никогда не сказал этих слов. Его пальцы скребли гладкую поверхность упаковки. Блестящая обёрточная бумага навевала тревожные воспоминания о Смутной печали. Не было никакой записки, что значило, что Дазаю не оставалось ничего другого, кроме как самому идти за объяснениями к отправителю. Если он искренне хотел выяснить, почему в рождественском списке Чуи был предатель, то ему пришлось бы это сделать. Он посмотрел на бармена, вернувшегося к протиранию бокалов и поднимавшего их к свету, чтобы убедиться, что на стекле не осталось пятен. Между ними царила уютная тишина. За джазовой музыкой Дазай почти слышал, как снежинки падают на улицу над их головами. Шуичи методично работал, будто бы здесь не было Дазая, оставив его свободно размышлять — слышать голос Одасаку в своей голове. Спросить своих друзей, что он должен делать. Было много вещей, о которых Чуя даже не догадывался, но, может быть… может быть, было ещё не слишком поздно исправить свою ошибку. У него всё ещё было время, чтобы заключить мир с самим собой и решить, с кем он будет ночевать в холодную зимнюю ночь. У него было время для одного глупого, спонтанного, идиотского рождественского желания. Он всё ещё мог найти одинокое такси до Йокогамы. — Шуичи-сан, — позвал Дазай, спрыгивая со стула. Бармен прервал своё занятие, его озадаченный взгляд заскользил по лицу Дазая, как лесной пожар. — Да? — Запиши сегодняшние напитки на счёт Анго. И я доверяю тебе составить компанию Одасаку, — он хлопнул одной рукой по стойке, другой сунул пачку сигарет в карман и схватил подарок. — Выяснилось, что я должен увидеться с моей собачкой. Детектив мог поклясться, что Шуичи заранее знал, что произойдёт, даже если сам Дазай не смог признать этого вслух. К тому же мужчина, скорее всего, заметил, как он прижимал маленькую красную пачку к груди. Он моргнул, улыбка на его лице потеплела, и на мгновение он взглянул с таким выражением, будто смотрел поверх всего, что произошло в этой запятнанной кровью вселенной. — Удачи, мальчик. Дазай улыбнулся мужчине. Широко, искренне. — Счастливого Рождества, Шуичи-сан. Его взгляд скользнул по пустому табурету. — Одасаку. Я иду. ❆ ❆ ❆ — Какого чёрта… Дверь распахнулась. Прежде чем Чуя успел автоматически захлопнуть её прямо перед его лицом, Дазай выставил вперёд ногу, навязываясь своему бывшему партнёру. Ему просто необходим был момент, чтобы восхититься рыжим, открывшим дверь в уютном джемпере и спортивных штанах, чьи волосы были небрежно собраны в пучок, заколотый палочкой для еды. Ему нужно было впитать весь его облик, вдохнуть знакомый аромат кожи исполнителя — сигареты, вино и ваниль, смешавшиеся с необычным запахом снега. Ему нужно было убедить себя, что он сделал правильно, пойдя на риск. Дазай поднял пакет и легко потряс им, сосредоточившись и фальшиво ухмыльнувшись. — Я получил твой подарочек, слизняк. — Оу, — глаза Чуи широко распахнулись. — Оу. И ты думал, что это была хорошая идея — прибежать сюда из Токио, ты, идиот? Я мог бы сделать так же. Моё сердце сходит с ума. — Не-е. Я вызвал такси. — Как мило. А я думал, что ты разорился. Дазай притворился оскорблённым, пальто внезапно начало давить на плечи, когда исполнитель хихикнул. — Пришлось потратить на это все оставшиеся у меня йены, — он пожал плечами. — Это, в конце концов, самая дорогая ночь в году. Из-за Чуи я сейчас очень бедный человек. Чуя скрестил руки на груди, цыкая. — Наконец-то твой банковский счёт отображает твой характер, хах? — Что? Это не самая приятная вещь, которую можно сказать своему старому партнёру. Особенно тому, которого ты только что довёл до банкротства. — Ох, не втирай мне про это, оборванец! Тебя никто не просил приходить. — Ну*, Чуя, не будь таким. Я должен был вернуть тебе твой уродский подарок. Но я оставлю сигареты. — То же старое вымогательство, а? Показуха. Но в его голосе всё ещё была слышна тень усмешки. И Дазай вцеплялся в эту надежду обеими руками. Он мог поклясться, что рыжий наклонился к нему, вытянув шею и приглашая его подойти поближе. Боже, как же сильно детектив хотел его поцеловать. Но этот риск лучше оставить на потом. Он уже задыхался от этого последнего прыжка веры и до сих пор не был уверен, что может считать это успехом. Его лицо было красным до ушей, он трясся от холода, с пустыми руками, и к тому же был оставлен маяться за порогом. Каждый его вдох со свистом вырывался из грудной клетки, потому что сердце продолжало работать с перебоями. Он же выставит себя придурком, если поцелует Чую сейчас, да? Несомненно, Дазаю требовалось оправдание получше для поцелуя. Некое разрешение от вселенной, знак. Неловкая тишина висела между ними, и холод зимней ночи пронизывал его кости, пока снег на одежде и бинтах быстро таял. — У тебя есть планы на сегодняшнюю ночь? — для вопроса потребовалось всё его мужество, но Дазай был уверен, что он подавится собственным языком, если наконец не выпалит его. — Я не принёс подарка и пришёл с пустыми руками, но… Но, пожалуйста, не отталкивай меня. Чуя прикусил нижнюю губу, сканируя его лицо в поисках лжи. Он вскинул бровь, когда заметил снежинки, запутавшиеся в волосах Дазая. Детектив, поняв, провёл рукой по мокрым прядям. Только после этого исполнитель наклонил голову в сторону, открыл дверь чуть пошире и отошёл назад. Дазай не знал, к чему отнести этот вид рождественского чуда — но он позволил себе надеяться, что это Одасаку направлял его шаги, или же свежий воздух, снег и сладко-горькая магия, пришедшая с этой снежной ночью, медленно пожирали его мозги. Да, всё это точно было из-за праздничного сезона и ничего иного. — Входи. Я только что налил себе немного вина.Ну, Одасаку… Думаешь, молиться о счастье — это эгоистично?