Каждый из них

Спина прямая. Никаких эмоций на лице. Спокойна, словно ничего не произошло, словно всё, что случилось — это дурной сон и не более того. Здесь много лиц, слишком много лиц, чьи взгляды и голоса смешались в единое месиво. И она стоит перед ними, словно на суде, словно её обвиняют в величайшем преступлении перед Республикой. А ведь раньше она даже хотела, чтобы Мандалор снова вступил в её ряды. Невероятно глупое решение, которое было вовремя отвергнуто воспоминаниями о безграничной «помощи» этой самой Республики. — Вы подтверждаете, что ознакомлены с Кодексом Джедаев? Жилки на висках едва ощутимо пульсировали в такт сердцебиению. Очень хотелось пить. Безумно не хватало поручня, на который можно было бы опереться. Ладони предательски вспотели. Но джедай не сделал ни малейшей попытки отереть их о тунику. Подобный жест выдал бы его волнение. Кеноби в который раз отметил про себя, как оригинально всё же устроен Зал Совета. Словно стоишь во вражеском окружении. Механический голос Мейса Винду сквозь густое, внезапно ставшее вязким пространство Зала доходил до ушей Оби-Вана с опозданием, как бы из-под толстого стекла. Кеноби видел движение губ темнокожего джедая, но сам вопрос в его воспалённом сознании слышался лишь спустя несколько секунд. Она ловит понимающий взгляд Падме, а в голове лишь один вопрос: «Как узнали?». Они были предельно осторожны, они никогда не появлялись в свете ближе, чем на добрый десяток ярдов, а если вдруг им случалось находиться в одной комнате при свидетелях, то она была холодна как лёд и официальна до невозможности. Кто смог узнать? И, главное, кто раскрыл их? Или точнее сказать — предал? — Вы подтверждаете, что ознакомлены с Галактической Конституцией? Голос Палпатина выдернул её из мыслей. — Да. Ознакомлен. Собственный голос оказался таким же механическим, как и голос Винду. «Цирк. Лицемерие на лицемерии», — отпечаталось в голове Оби-Вана. — Вы осведомлены о наличии в Кодексе пункта о запрете личных отношений интимного характера между джедаем и кем бы то ни было? И это говорит он. Это говорит Мейс Винду. Ситх возьми, думал Оби-Ван, неужели тебе самому не противно произносить всё это? Неужели тебе в голову не приходит сейчас образ мириаланки Ундули, ради которой ты продал бы и Йоду, и весь Орден вместе с ним?! Поставь себя на моё место, Мейс! Винду молча ожидал ответа на вопрос. Ему было удобно и на своём месте. — Какой глупый вопрос, Председатель, с учетом того, что я занимаю пост главы своей системы уже свыше пятнадцати лет и являюсь лидером Совета Нейтральных Систем уже почти год. — Отвечайте по существу, герцогиня, — Мас Амедда ударил посохом по полу. — Смею заметить, что ни Мандалор, ни Нейтральные Системы не входят в состав Республики, и, следовательно, её Конституция не может распространяться ни на какого-либо сенатора или представителя системы, входящих в Совет, в общем, ни на меня в частности. — В данном случае, с учётом вовлечения в дело человека, входящего в состав Республики и подчиняющегося её законам и правилам, знание Конституции имеет немаловажное значение. Итак… — Я прекрасно ознакомлена со всеми правилами этой Конституции, Верховный Канцлер, — отрывисто произнесла Сатин, не дожидаясь окончания фразы. — Значит, вне сомнений, вы осведомлены о наличии в Конституции пункта о невозможности неделового контакта между представителями Галактической Республики и любой из нейтральных систем? Осведомлена. Глупое слово. Она была не просто осведомлена, она прекрасно знала об этом, и это знание сжигало её изнутри, потому что она понимала, сколько проблем может принести этот «неделовой контакт». Но разве она могла сделать хоть что-то? Пойти против своих чувств, против своей природной натуры, против женщины, находящейся где-то глубоко внутри неё, под слоями бесконечных потоков заседаний, требований и предписаний? Разве могла она пойти против себя самой?.. — Осведомлён. Виски уже не просто пульсировали. В них стучало так, словно Оби-Вану неторопливо распиливали череп. — Девятнадцатого июля этого года по летоисчислению Корусанта вас и действующего правителя системы Мандалор, герцогиню Сатин Криз обнаружили на её крейсере за действиями, определённым образом компрометирующими вас по вышеупомянутому пункту Кодекса. Вы будете это отрицать? Кеноби впервые почувствовал подступавшую к горлу тошноту. И ненависть. Ненависть не только к Мейсу. Ко всему Ордену. К безумной Республике с её безумными законами. К Корусанту, этому гниющему под коркой дюрастила пресловутому узлу цивилизации. — Нет. — Отвечайте полностью, магистр. — Нет, я не отрицаю, что меня и Сатин Криз обнаружили на её крейсере за компрометирующими нас обоих действиями. Если Совету угодно, я могу в подробностях описать весь процесс и снабдить повествование собственными выразительными средствами, несущими колоссальную художественную ценность. Совет не оценил юмора. Впрочем, как всегда. Кеноби редко баловал магистров собственным сарказмом. Теперь это был его единственный щит, за которым он пытался скрыть собственную беспомощность. — Вы подтверждаете, что состояли с герцогиней Сатин Криз в продолжительной связи, выходящей за рамки деловых отношений и взаимопомощи в военное время? — Разве я не оказывал герцогине ту помощь, для которой был в своё время к ней приставлен? — Оби-Ван поморщился от фальши в собственном голосе. — «В своё время», генерал. Теперь же вы её телохранителем не являетесь. А магистры, стало быть, хором подумали, как же великолепно Винду ведёт допрос. — Да, осведомлена. Но я не считаю, что в данном случае имеет возможность присутствие неделового… — Девятнадцатого июля этого года по летоисчислению Корусанта вас и магистра Ордена Джедаев, республиканского генерала Оби-Вана Кеноби обнаружили на вашем крейсере за действиями, определённым образом компрометирующими вас по вышеупомянутому пункту Конституции. Вы будете это отрицать? Боги, она может сказать им сейчас всё что угодно. Она может сейчас отрицать любые деяния связанные с ней или нет любыми нитями, может наплести всё что угодно, и они поверят в это: она может быть убедительной, когда ей это действительно необходимо, в нужные моменты она умеет склонить своих оппонентов в свою сторону. Разумеется, она может сейчас это сделать. Может. — Нет. Слова вырываются сами собой. Истина всё равно вылезет наружу, а грязь, в которую она — они — начнёт погружаться вместе с выплывающей правдой, уже не отмоется. Она знала, к чему это может привести, но соблазн был слишком велик, были слишком тёплые руки, были слишком ласковые слова, был слишком обезоруживающий взгляд. Всего было слишком, чтобы она смогла устоять и сказать в нужный момент «нет». — Ей нужно было моё участие, чтобы доказать свою невиновность в происходящих конфликтах на её родной планете. Заговаривать зубы Кеноби не разучится никогда. Собственное красноречие выручало там, где не мог помочь ни один даже самый талантливый падаван. Но сейчас Оби-Ван чувствовал, что всё глубже проваливается в ту чушь, которая сама собой срывается с его языка. Он барахтался в собственном болоте, и каждое следующее слово приближало окончательный провал. — Вы оказали ей помощь, о которой вы говорите? — Да. — Как личная привязанность относится к этой помощи? — Никак. — Значит, вы не можете объяснить свои действия? — Могу. — Объясните. Тишина в Зале Совета уже давно жила собственной жизнью. Теперь она растеклась по плечам и груди Оби-Вана, засела в горле, мешая дышать, и неутомимо звенела в ушах магистра. Кеноби поймал себя на мысли, что стоит ослабить концентрацию, и он потеряет сознание. — Вы подтверждаете, что состояли с магистром Ордена Джедаев Оби-Ваном Кеноби в продолжительной связи, выходящей за рамки деловых отношений и взаимопомощи в военное время? Как они могут называть это связью? Связи здесь нет, есть только боль и краткие встречи, есть расставания и бессонные ночи, есть переживания за его жизнь и маски, скрывающие невыплаканные слёзы. А связи здесь нет. Нет, не было и никогда не будет. — Здесь нет вопроса, Канцлер. Я вижу здесь лишь ваше утверждение и не более того. К чему вам сейчас мой ответ, если вы уже всё решили для себя? Глаза Палпатина сужаются, а Падме уже с нескрываемым беспокойством переводит взгляд с мужчины на Сатин, находящуюся в паре метрах от неё и даже сейчас являющейся примером стойкости. Сатин видит во взгляде человека, сидящего напротив неё, злобу, расплывающуюся за пределы его самого. А его голубые глаза для неё вдруг приобретают лёгкий оттенок серого, напоминая ей о другом человеке. — Герцогиня Сатин, извольте отвечать на поставленный вопрос. — Вы требуете моего подтверждения на существование моей связи с магистром Кеноби, Верховный Канцлер, я правильно вас поняла? — Вы правильно меня поняли. Вы готовы на него ответить? — Вы можете его требовать от меня или не требовать, но ответ мой будет один и тот же, — Сатин замолчала на мгновенье, собираясь с мыслями. Выхода уже нет. — Да. Я состояла в связи с ним. Сдавленное оханье со стороны Падме и удовлетворённый вздох от Палпатина. — Вы осознавали ответственность перед Советом на момент связи с герцогиней? — Да. — Вы признаёте себя виновным по вышеупомянутому пункту Кодекса? Слово «виновным» мучительно резало слух. Оно категорически не подходило Кеноби. Не подходило этой ситуации. Он не мог быть виновным. Он не мог назвать то, что произошло, виной. Он готов поклясться, что каждому из сидящих здесь глубоко наплевать на то самое девятнадцатое июля. Никому из магистров и близко не знакомы те эмоции, которые он испытывал каждый раз при мысли о том, что подобная связь может быть наказуема. Но, кажется, Совет не интересовало несоответствие джедайских законов законам человеческим. — Признаю. Я признаю себя виновным. — Вы осознавали ответственность перед Сенатом на момент связи с Кеноби? Осознавали ли она тогда хоть что-то? Значило ли для неё в тот момент то, что будет потом? Значило ли для неё что-то не связанное с ним? Нет, нет и нет. Её мысли были заняты совсем другим, совсем другие вопросы крутились в её голове. — Сенат не является тем объектом, который способен меня обвинять и судить. Я — лидер Нейтральных Систем, я не принадлежу Сенату, как бы страстно вы не желали этого, Канцлер. — То есть вы готовы утверждать, что Сенат и Республика, к помощи которой… — Я не просила о помощи. Орден самолично отправил своего человека на Мандалор. — И всё же эта помощь была вам оказана. И теперь вы… — Теперь я в долгу перед Республикой, а, следовательно, должна падать ниц перед её законами? — Герцогиня, — очередной окрик от Аммеды. — Да. Да, я осознавала ответственность перед Сенатом на момент связи с магистром Кеноби. Такой ответ вас устраивает или же вы хотите чего-то более эмоционального? Уголки губ Палпатина едва заметно дернулись вверх. — Вы признаёте себя виновной по выше упомянутому пункту Конституции? Виновна ли она? В чем может быть здесь её вина? В том, что она оказалась куда более женщиной, чем герцогиней? Что она оказалась не такой бесчувственной, не настолько лишённой чувств, чем все эти сенаторы, сидящие в помещении и готовые сожрать её с костями? — Признаю. Правая бровь Канцлера поднялась вверх. Легче просто согласиться. Легче сейчас просто сойтись с ними во мнении. — Вы готовы незамедлительно прервать связь с герцогиней Сатин Криз? Кеноби всё же сумел сделать вдох. Тишина стала невыносимой. Оби-Ван готов был сейчас к любой смерти. К любой самой жуткой пытке. Что угодно, лишь бы кто-нибудь ответил Мейсу за него. Произнести. Надо просто произнести. В этом ответе всё равно не будет смысла, это не клятва и не убеждение. Дежурный ответ, не более. Всё равно всё останется как прежде, всё равно ничего не изменится. Всё равно она его не оставит. Они будут видеться, он сделает для этого всё возможное. Нужно попросить Энакина перенастроить комлинк на сверхвысокие частоты. Появилась бы линия, которую никто не сможет прослушивать. А если вносить определённые изменения в отчёты, можно будет прибавить к сверхдальним перелётам по два-три часа на аварийные посадки, стоит только согласовать эти часы с её переговорами… Глаза почему-то жгло. Зал Совета помутнел. На языке ощущался горький привкус металла. Оби-Вану захотелось засмеяться. Потому что ничего из того, что он так уверенно планирует, не будет. Никакой дополнительной линии на комлике. Никаких аварийных посадок. Она не захочет так жить. Она не сможет держаться на поверхности этой лжи. Он сам не позволит ей этого. Проще замолчать, чем создавать иллюзию молчания. И Оби-Ван замолчал. — Свободен можешь быть, юный Оби-Ван, — наконец, словно очнувшись от дремоты, подал голос гранд-мастер Йода. — Решение своё сообщит тебе Совет, а пока ожидать нас должен ты. — Вы готовы незамедлительно прервать связь с генералом Кеноби? Внутренне она вздрогнула. Больше никаких встреч: ни официальных, ни личных. Больше не будет ничего. Сможет ли она вновь окунуться в пучину одиночества, едва почувствовав себя нужной? Сможет ли она смириться с этим, зная, что всё можно было бы предотвратить? Сможет ли она снова быть только и лишь герцогиней, без каких-либо то не было подоплек? Вопросы, вопросы, вопросы… одни лишь вопросы и ни одного ответа, в которых она сейчас так нуждается, которые сейчас для неё подобны глотку свежего воздуха среди этого приторно-пряного, в чьи оковы сейчас оказалась заключена эта до невыносимости душная комната. Сатин молчит, не в силах вымолвить — выдавить — хоть слово, а её взгляд останавливается на Падме. Конечно, Сатин всё знает. Это невозможно не заметить. Но Падме молчит. Она боится сама попасть под удар. Единственное существо, находящееся здесь, которое способно понять её действия, которое способно принять во внимание истинные, а не эти публичные, вытащенные из неё клещами причины, сейчас смущенно опускает глаза в пол, словно боясь столкнуться с ней взглядом. Сатин — не она, она другая, она готова отвечать за свои деяния с гордо поднятой головой, она не станет унижаться перед ними и просить прощения. Сатин — не она, и взгляд мандалорки впивается в Канцлера: ему не нужны её слова. — Вы свободны, герцогиня. Нам нужно обсудить эту ситуацию и принять решение. Сатин не растрачивается на реверанс. Она резко разворачивается и слышит позади себя скрип кресла. — Сенатор Амидала, как независимое… Сатин не слышит окончание фразы: двери уже закрываются за её спиной, и она оказывается наедине со своими мыслями. Коридор здания Сената необычайно пуст и тих. Женщина, обхватив себя руками, медленно движется вдоль стены. Холодно. Слишком холодно. Не физически. Слишком холодно внутри. Словно она всего лишь ледяная скульптура с натянутой поверх слоёв замершей воды кожей. Глаза неприятно щиплет, но Сатин гордо вскидывает голову вверх, боясь реальных проявлений эмоций. Сейчас ни к чему показывать свою слабость — они будут лишь рады этому, будут лишь рады сломить её и почувствовать её беспомощность. А она не может позволить случиться этому: слишком многое поставлено на карту, слишком многое зависит от того, как именно она поведёт себя сейчас. Слишком. Всего сейчас для неё слишком. Тяжёлый вздох вырывается из горла, и мандалорка, немеющими пальцами расцепив застёжку на шее, стягивает и отбрасывает от себя свой головной убор. Всё было бы иначе, если бы она не была герцогиней Мандалора, если бы она не была политической фигурой в этой шахматной партии Республики и Конфедерации. Всё было бы иначе, если бы она была другой, если бы она была не она. Сатин, до боли закусив губу, стремительно выдёргивает из волос ненавистные сейчас шпильки и бежевые трубки. Светлые локоны волос, лишённые теперь каких-либо ограничений, падают на лицо, закрывая глаза. Хочется завыть. Хочется вернуться в кабинет и высказать всё, что она думает о Республике, о Сенате, об их лживом сочувствии и об этом костюмированном маскараде, который они назвали заседанием. Безумно хочется. Но страх, страх, что это может отразиться и на нём, слишком силён, он сжимает её запястья, сворачивается узлом где-то в желудке и не даёт ей ни шагу ступить с места. Оби-Ван не чувствовал под ногами пола, но, тем не менее, темп его шага не выдал напряжения. За спиной закрылись двери Зала Совета. В коридоре никого не оказалось. Это хорошо. Хорошо, что нет сочувствующих. Ничьё присутствие он сейчас не потерпит. Хорошо и то, что Энакин не знает о том, что происходит сейчас в Совете. Кеноби вдруг отчётливо представил светло-льдистые глаза своего бывшего падавана, когда ему сообщат об изгнании учителя. Энакин знает, конечно же. Догадался ещё много месяцев назад. Энакин осведомлён также и о том, что вопрос о компетентности Оби-Вана поставлен под сомнение. Благо, Кеноби додумался назвать Скайуокеру неверный день сбора Совета. Юноше ни к чему видеть поражение собственного наставника. И дело здесь не в ущемлённой гордости Кеноби. Просто Энакину ещё рано сталкиваться с такой действительностью. Это было бы для него шоком. Это и будет шоком. Рано или поздно. Будем надеяться, Скайуокер не повторит ошибок учителя. Оби-Ван по-прежнему стоял по центру широкого коридора с белыми стенами и таким же белым, вычищенным до блеска полом. От окружающей белизны слезились глаза. По крайней мене, Кеноби убеждал себя, что слезятся они именно из-за белизны. Никак иначе. Ещё несколько минут назад джедай отдал бы что угодно за возможность, наконец, присесть после допроса, но теперь это было не важно. Оби-Ван медленно, не задумываясь о том, что делает, свернул к высокому, до самого пола, окну в Первом храмовом шпиле. Корусант. Огромный высокотехнологичный муравейник. Здание Сената. Интересно, ей задавали те же вопросы? Её наверняка просили подтвердить их отношения. Как она отвечала им? Скривила губы, дёрнула плечом. Наверняка заявила, что не намерена подчиняться законам Республики. И Канцлер напомнил ей, что Конституция распространяется на тех, кто… Да к ситху Конституцию. Это всё его вина. Она вынуждена терпеть всё это из-за него. Как же всё-таки болезненно осознавать, что, желая добра, ты сделал дорогому человеку только хуже. И ещё отвратительнее — что даже при желании Оби-Ван не сможет ей помочь. А стоило подумать об этом заранее. Стоило подумать об этом, когда он просил, умолял её не исчезать вновь, когда держал её за запястья, когда не давал ей уйти. Но она бы и не ушла. Такова её природа. Она сопротивляется лишь тогда, когда желает того же. Если бы он не попросил её остаться, она бы пришла сама. Уголки губ Оби-Вана чуть дрогнули, едва он представил её забавно-чопорный вид и ползущую вверх бровь. «Вы намерены и дальше меня преследовать, генерал?» «Как и прежде, герцогиня». Магистр провёл пальцами по подбородку. Губы под пышными бледно-рыжими усами шевелились, постоянно что-то нашёптывая. Он боялся забыть детали этих воспоминаний. Повторял диалог за диалогом, лишь бы не упустить ни одного её слова. Возможно, больше повода услышать её голос не будет. Он видел длинные полосы идущих вокруг здания Сената окон. Но никого в них не видел. Естественно, все были на заседании. Или не все. Кто-то всё-таки был виден в одном из окон. Женщина. Если бы это была она, было бы чудесно. Но таких совпадений не бывает. Оби-Ван прищурился. Белые волосы. У этой женщины белые волосы до плеч. Он не видит её лица, но платье — платье было знакомо. Оглянись… Оглянись, хоть на секунду… Дай убедиться, что ты — не она… Женщина оборачивается, и Кеноби делает короткий вдох. — Сатин… Мандалорка, оказавшись лицом к окну, откидывает волну волос назад и стремительно размазывает пальцами по щеке вдруг выскользнувшую слезу. Глаза медленно затягиваются поволокой, и видеть что-либо становится невыносимо трудно. Её рука едва находит опору прежде, чем она оступается и едва не теряет равновесие. Рядом слышатся чьи-то шаги, но, замерев в паре метрах от герцогини, они вдруг затихают. — Мне не нужна помощь. — Я знаю. — Мне не нужна твоя помощь. Неожиданная ненависть вдруг начинает раздирать Сатин изнутри. Упрёки. Она услышит сейчас от неё одни только упрёки. Она упрекнёт её в том, что она была так неосторожна, что она перестала контролировать себя и свои эмоции, что она стала слабой. Да, она слабая, до дикости, до сумасшествия слабая и беспомощная, ей нужна защита, ей нужен покровитель, ей нужен сейчас хоть кто-то, кто даст ей слепую надежду и долбанную веру, что что-то ещё можно исправить. Она слабая. Безумно, нестерпимо слабая. Но не для них. Для них она останется непоколебимой в своих убеждениях и истине, за которою она готова умереть. — Канцлер говорит, что наказание можно смягчить. Но у него есть условие: от тебя требуется… Сатин не слышит, что требуется от неё: её взгляд прикован к стеклянной преграде и тому, что за ней. Храм. Святая святых, отнявшая у многих самое дорогое. И один лишь только темный силуэт среди светлых полос света. Может ли это быть он? И если это он, может ли этот самый момент быть последним, когда она видит его так близко? Близко. От одного этого слова губы Сатин вытягиваются в измученной улыбке. Сейчас они близки и далеки, как никогда, разделённые обетами и законами, правилами и титулами. Но только ли сейчас?.. Им никак не дадут побыть одним. В разных зданиях, разделённые бесконечным пространством воздушных магистралей, они были одни. До появления Амидалы. Лицо Сатин различить с такого расстояния было очень трудно, и Кеноби изо всех сил щурился, пытаясь отследить реакцию на слова Падме. Это наверняка вердикт. Нужно понять, в чём он заключается. Но реакции не было. Почему? Ей всё равно? Или у неё уже просто нет сил удивляться, лютовать, что-то кому-то доказывать? Почему она замерла? Почему она смотрит на него так, будто видит в последний раз? Ладонь магистра легла на гладкую оконную раму. От частого тёплого дыхания запотело стекло. Стой так. Стой, не отводи взгляда. Не отвечай Амидале. Забудь о ней, просто смотри на меня. Смотри на меня. Смотри на меня… — Магистр Кеноби? Нет ответа. — Гранд-мастер Йода приглашает вас в Зал Совета. — Я иду, магистр Ти. Тогрута постояла ещё несколько секунд за спиной Кеноби и добавила вполголоса: — Оби-Ван, если позволишь… — Всё в порядке, Шаак. Я иду. Не волнуйся за меня. Всё в порядке. Шаак Ти взглянула куда-то в пол и после небольшой паузы зашагала назад по коридору. — Всё в порядке… — повторил Оби-Ван, и вряд ли эти слова были адресованы тогруте. Джедай сделал шаг в сторону от окна, но взгляда не отвёл. Он шёл очень медленно, вдоль длинных оконных рядов. Глаза Сатин расширились от ужаса, когда фигура вдалеке начала двигаться. Нет, нет, нет… не так скоро, не так быстро! Нет, она не сможет, она не сумеет, она не справится. Она не сможет снова противостоять им в одиночку. Не сможет, у неё не получиться, у неё уже нет столько сил. Последнее окно оставалось аккурат перед дверьми Зала Совета. Сатин перестала дышать, а стук сердца неприятно отдавал в висках. — Всё в порядке, Сатин. Оби-Ван на мгновение зажмурился, а когда открыл глаза, взгляд снова стал ясным, внимательным и холодным. Дыхание успокоилось, голова перестала кружиться. Ситхам не удалось сломить генерала Кеноби. Не удастся и Совету Джедаев. Никому не удастся. Останется ли он в Ордене, будет ли изгнан — Оби-Ван Кеноби будет Оби-Ваном Кеноби. Величайшим джедаем в истории Галактики. А ещё он будет человеком. До последнего вздоха. — Гранд-мастер… Едва чернеющий силуэт исчезает с поля её зрения, Сатин стремительно закрывает глаза, не в силах смотреть на Падме, всё ещё продолжающую стоять рядом. Она пытается восстановить в памяти черты его лица, его улыбку и взгляд, все те крупицы, которые она ещё помнит наизусть, которые она вряд ли забудет. Всё то, что отнять у неё не сможет никто. — Герцогиня, — тонкий голосок юного сенатора Панторы разрывает тишину. Ей не нужно приглашение. Сатин, не дожидаясь продолжения монолога, отворачивается от окна и направляется в сторону кабинета Канцлера, наполненного сейчас волками, жаждущих её крови, но они не заставят её преклоняться перед ними. Она останется тем, кто она есть и была всегда: женщиной, готовой сгореть дотла во имя того, кто ей дорог, во имя своих чувств. Она не станет похожей на них. Как и он. Как каждый из них.