Ласковые слова

«Шлюха, убийца, дикарь, дьявол». Эш так часто, так много слышит это в свой адрес на протяжении всей жизни, что эти слова отскакивают так же легко, как шарики для пинг-понга. И только во сне голоса иногда шипят, горланят, скрежещут словно сквозь зубы это «шлюха, убийца, дьявол, дикарь», и Эш просыпается на подушке мокрой от пота и слёз. А ласковые слова… В жизни Эша они не были замечены. Гриффин точно должен был сыпать ими, но это было слишком давно, и Эш был слишком мал. Бланка сочувствовал Эшу, но не сюсюкался и хвалил всегда сдержанно, по-армейски, иногда с подколками, а его "котёночек" всегда звучало угрожающе. Были лишь приторные, мерзкие обращения, которые Эш хочет вытравить из памяти. «Покажи, на что ты способен, сладенький», «Раздвинь ножки, котик». Возникают ассоциации с мухами, попавшимися на липкую ленту, и начинает сильно тошнить. Это даже хуже, чем «убийца, дьявол». «Босс» — это, пожалуй, лучшее, что слышит Эш до появления Эйджи. * Эйджи пытается стянуть с Эша одеяло, но тот вцепляется в него, как краб в чей-то нос. — Ещё пять минут. — Уже было три раза по пять! Сам же просил разбудить в семь. Эш недовольно мычит. — И нафиг ты такой исполнительный? Я передумал. — Вставай уже и свети, солнышко! — Эйджи отвешивает Эшу свой фирменный смачный подзатыльник и Эш вскакивает. Не от подзатыльника, ясно как день, а от этого «солнышка». И что это было? * Эш не понимает себя: сначала он боялся, что Эйджи узнает о его прошлом, а сейчас окатил его всеми своими жуткими воспоминаниями. На короткий миг Эш представляет, что Эйджи не выдержит и уйдёт. Он грудью ложится на колени Эйджи, словно перекрывая тому путь к отступлению. — Пожалуйста, останься со мной. Это не продлится долго. Эйджи гладит его по спине, по волосам. Впервые не хочется провалиться сквозь землю от чужих прикосновений и дать кому-то по рукам, а замереть и почувствовать, как от них внутри что-то расцветает. — Не надо, не плачь, мой мальчик, мой малыш. — Эш не слышит в этих словах ни толики издёвки или желания унизить, в них живым огнём горит бесконечная нежность. И от этого он смеется сквозь слёзы: — Ага, прожжённый и отъявленный мальчик и малыш. От слов Эйджи сердце будто обливается горько-сладким и, если честно, хочется плакать ещё сильнее. — Я здесь, с тобой. Всё хорошо, — голос дрожит, вроде бы предвещая рыдания самого утешающего. Боль, поделённая на два, становится чуть тише. * Эш в очках такой домашний и бархатный, что хочется кутать его в одеяло, кормить вкусняшками и обнимать. Но он упорно не хочет нарываться на обнимашки и куклиться в одеяле. Избушка повёрнута к Эйджи задом, а к компьютеру передом. — Чем занимаешься? — задает Эйджи бессмысленный вопрос, лишь бы привлечь внимание, и чувствует себя котом, мешающим своему человеку работать. — Не видишь, что ли? Анализирую полученные данные. Так что будь добр, отвянь на пару часиков. — Ладно. — Эйджи гневно раздувает ноздри. — Но перед этим, быть может, злобный очкастик скажет, что он желает на обед? В Эйджи летит книга, но он успевает забаррикадироваться в кухне. — Тебе лучше знать, чем питаются очкастики. * Эш возвращается от Гольцине измождённым и бледным, как призрак. У него узловатые локти, острые плечи и слишком торчащие ключицы. Эйджи отмечает всё это, и счастье воссоединения перемежается с горечью от того, что Эшу пришлось пережить. — Я так рад, что ты вернулся! — Эйджи не выдерживает такого крепкого коктейля чувств и, когда они остаются наедине, бросается Эшу на шею. — Родной мой, — вырывается у него. Эш растеряно и робко обнимает в ответ. Но нужно держать марку и дистанцию, сохранять репутацию. — Онии-чан, посмотри на разрез глаз, мы совсем не похожи на родню, — посмеивается он. — Кто-то из нас явно приёмный. * — Какой позор, — горемычно констатирует Эш. Он сидит на табурете в ванной в полотенце, как в набедренной повязке, и послушно отдается в руки Эйджи. — Вовсе не позор. Ты сейчас сильно ослаблен и не можешь поднять правую руку из-за ранения в плечо. Эйджи взбивает шампунь, не спеша, с толком и с расстановкой массирует Эшу виски, затылок, холмики за ушами. Когда тот начинает плыть от удовольствия, Эйджи тихо приговаривает: — Кроме того, в Японии принято мыться сидя. У нас ванные комнаты обустроены иначе, чем в Америке. Когда приедешь, думаю, ты будешь удивлён. — Пха-ха-ха! Ты дома тоже моешься на табуреточке, как немощный старик? — Ах ты!.. — Эйджи делает Эшу рожки из намыленных волос. — Бесёнок! Значит, язвить у тебя всегда силы найдутся! * В пустынном парке зябко, мелкий дождь выкрасил всё тёмным. Эш вынимает руку из кармана пальто и смотрит на часы. Как раз в это время самолёт Эйджи должен пронизывать толщу облаков. «Убийца, шлюха, дикарь, дьявол» — наконец-то эти голоса во сне больше не звонят гулким колоколом. «Мой мальчик, мой малыш, родной мой, солнышко, бесёнок, очкастик». Эш помнит каждое слово. Будто антидот к тому, что он до этого слышал. Оказывается, ласковые обращения могут быть не липкими, не тошнотворными. Они могут идти от сердца и окутывать теплотой. — Счастливого полёта, малыш. На губах Эша яркая детская улыбка. Он даже и сам не знает, что он имеет в виду под полётом — дорогу в Японию, карьеру шестовика или вообще дальнейшую жизнь Эйджи в целом.