I tried so hard In spite of the way you were mockin' me Actin' like I was part of your property Remembering all the times you fought with me I'm surprised it got so far.
***
I tried so hard and got so far But in the end, it doesn't even matter I had to fall to lose it all But in the end, it doesn't even matter. Это уже было невыносимо, они ссорились буквально каждый день, и то из-за каких-то пустяков, на которые нормальные люди внимания бы не обратили. Микки, как оказалось, может быть ещё тем эгоцентричным мудаком, переспорить его — это уж легче осмелиться пуститься акулам на съедение. Но Йен любил его, и не хотел продолжать питать эти бесчисленные пустые разногласия. Он помнил своё детство прекрасно: Моника с Фрэнком сходились и расходились по сто раз. Когда они были порознь — это ещё терпимо, но когда вместе, это был замкнутый круг: крики; летающие предметы; слёзы; драки; ёбля; безбашенные поступки, из-за которых страдали всегда их дети. Ещё будучи юным он дал себе слово, что сделает всё возможное, лишь бы никогда не быть похожим на этих людей. Он не хочет, чтобы Евгений вырос в таких условиях. Рыжий хочет дать этому ребёнку всё, чего не было у него самого, и самое первое — это родительское тепло и любовь; уют и умиротворение в доме; чувство защищенности и нужности, важности. Но для этого им с Микки нужно как-то разобраться со своими тараканами. Мужья старались не конфликтовать при сыне, что получалось не всегда. Хоть этот ребёнок и не имеет его ДНК, Йен считает, что он ему всегда будет роднее любых других детей. Светлана отказалась от него, аргументируя это тем, что ей нахуй не сдались лишние проблемы, и она не собирается портить себе жизнь из-за «ещё одной мелкой тупоголовой Саутсайдовской личинки». Микки ей на это ответил, чтобы она пиздовала обратно в Россию любоваться мелкими тупоголовыми русскими личинками, и что он сам никогда бы не подпустил её к сыну. Йену, чтобы растопить сердце этого «бесчувственного» понадобилось более двух лет, а этому маленькому созданию всего лишь один взгляд. И несмотря на то, что тот был зачат наихудшим способом: под дулом пистолета самого старшего Милковича, застукавшего своего сына с другим парнем в интимных обстоятельствах, тот родился самым милым ребёнком, которого только мир видал. К счастью, Тэрри скончался незадолго до рождения Ева, и Микки уже хотел послать всех нахуй и забыть эту ситуацию. Но увидев это чудесное создание, понял, что не сможет не то что забить на него, а даже доверить его воспитание этой мерзкой шлюхе. Было сложно, но они с Микки всё-таки смогли восстановить прежние отношения, а спустя три года женились. После того, как Тэрри наставил на Йена дуло пистолета, и заставил Микки потрахаться со Светланой у того на глазах, брюнет стал его игнорировать. Йен всё время считал, что тот струсил, забоялся отца и того, что тот может с ним сделать, узнав, что его сын продолжает встречаться с парнем. Микки даже избил его, таким образом явно давая понять, что ничего общего с ним иметь больше не хочет. А рыжий не мог винить его в этом, не каждый день ведь твой отец грозится тебя убить. И только спустя хуеву тучу времени до него дошло, что Микки боялся не того, что отец может сделать с ним, а того, что тот может сделать с самим Йеном. Милкович не хотел причинять ему ещё большей боли, тем более не хотел, чтобы это делал Тэрри, и именно поэтому он пытался сделать так, чтобы Галлагер возненавидел его. Так было бы проще. Микки считал, что если Йен забудет о нём, то и он сможет, но нет. Брюнет никогда не мог даже подумать о том, что сможет полюбить, это для него было тоже самое, что верить в Деда Мороза. Когда отец умер, Микки места себе не находил. Ему было срать с высокой колокольни на Тэрри, он даже не удосужился прийти на похороны, ведь если бы сделал это, сжег бы труп папаши прямо там, на глазах у всех. Мысли о том, что теперь он может быть с Йеном, но тот, скорее всего, не захочет его даже видеть, убивали его. Но когда рыжий узнал о смерти этого мудака, не выдержал, и всё же поддался искушению прийти к Милковичу и удостовериться, что с ним всё в порядке. Так они опять начали встречаться, а спустя месяца два родился Ев. Йен полюбил его, как только взглянул в эти бездонные глаза цвета бушующего океана. Малыш же ни в чём не был виноват. Он внешне не особо был похож на Микки, но эти глаза полностью отражали всю его сущность. И несмотря на то, что Галлагер был ещё подростком, он без сомнений решил, что будет воспитывать его вместе с Микки. Милкович же хотел его переубедить, говоря, что это не его заботы, и он не должен уничтожать свою жизнь, своё будущее, из-за него и его ребёнка. Но стоило только Йену сказать, что это не его, а их ребёнок, как весь воздух из лёгких Микки был выбит, слова испарились из головы, оставляя лишь шокирующее лицо и миллион чувств в голубых глазах, которые будто растворились в зелёном хрустале глаз напротив. На последние сбережения они начали снимать дом, он находился недалеко от их старых домов, где всё ещё живут семьи, которые если что могут помочь — подсобить, так сказать. Конечно, Галлагеры сначала были против этой затеи, говоря, что он себе всю жизнь испоганит и это всего лишь подростковые гормоны, что Микки не тот человек и бла-бла-бла. Йен их даже не слушал так как знал, что когда-то они всё поймут, что так и случилось, и даже быстрее, чем он ожидал. Теперь они часто приходят к ним, Микки даже иногда говорит, что построит километровый забор вокруг жилища, хотя эти тараканы и через него бы перелезли. Школу Йен всё-таки закончил, и не без помощи Липа поступил в неплохой университет. Хочет отучиться на следователя. Милкович иногда подшучивает, мол «С таким личиком тебя точно сразу возьмут», или «С таким характером тебе только подсудимых допрашивать». Но несмотря на это, он — его главная опора. Микки же сразу после рождения Ева пошёл работать. Хоть с наркоторговлей, и с криминалом в общем завязать было очень трудно, но у него был стимул. Увы, одна только мысль о том, что его могут посадить и он опять потеряет Йена, ещё и вместе с Евгением, отбивала всё желание получить быстрые деньги. Сначала он работал грузчиком, но отношение, как к дерьму и очень маленькая зарплата заставили его послать их нахуй. В конечном итоге он устроился охранником одного жутко престижного отеля. Конечно, сначала его нанимать не хотели, как минимум из-за манеры речи и непристойных татуировок на костяшках. Но в итоге с первым смирились, но перчатки надеть всё-таки заставили.***
Разъяренный Йен сильно толкнул входную дверь, очутившись на улице. Микки всё ещё что-то кричал ему вслед, но рыжий сейчас не имел никакого желания слушать его. На данный момент Ев находился вместе с Липом. В конце концов они очень подружились, Йен даже подшучивает, говоря, что у них одинаковый психологический возраст. Не в силах уже удержать свою энергию, Йен начал бежать, тихо ругаясь себе под нос. Всё-таки ему нужно решить, что делать дальше. Он не хочет продолжать всё это, поэтому решил что, как минимум на сегодня, останется у Галлагеров. Ему нужно всё обдумать, так, чтобы над ухом никто не орал. Конечно, не факт, что у Галлагеров лучше, может даже и хуже, но домой он возвращаться не хотел, поэтому выхода не было. Провалившись в мысли рыжий не заметил, как выбежал на дорогу, по которой с сумасшедшей скоростью ехала машина, которую он увидел в последний момент, и то только потому, что та начала сигналить. Перед глазами моментально пролетела вся жизнь, когда он услышал сильный удар, после чего мир несколько раз перевернулся. Упав, он ничего не почувствовал, кроме сильного головокружения, оглушающего шума и потемнения в глазах, которые в следующий же момент закрылись. Он будто проваливался в пропасть, которая поглощала его чёрнотой.***
— Мистер Галлагер. Мистер Галлагер, вы меня слышите? Звук был будто из иного мира. Глаза обжег яркий солнечный свет, а из-за шума в ушах всё остальное было приглушенным. Он скривился из-за сильной головной боли, которая будто раскалывала голову пополам. — Что случилось?— его голос был еле слышным, а в горле першило. Парень окинул взглядом помещение, которое представляло собой небольшую палату. Возле него стоял маленький прикроватный столик, на котором мирно сохранялись слоя три пыли. Стены грязно-белого цвета, будто при покраске её смешали с болотом. Трещины тянулись по длине всей стены, а про потолок уж лучше вообще ничего не говорить. Ощущение, будто если кто-то этажом выше сделает неправильный шаг, свалится со всеми потрохами. Там находилось лишь две кровати, но одна, казалось, сломана пополам. Она находилась по правую сторону от парня, а слева стоял шкаф, в котором дверей не было… да и вешалок тоже. На полу виднелись грязные следы от ботинок, которые, кажется, уже впитались, так как были оставлены годами назад. Возле него, на стуле, сидела девушка лет девятнадцати. И это врач? Выглядела она, конечно, неплохо: блондинистые волосы, завитые в пышные локоны; яркий макияж; чёрная майка с большим декольте, на которую был накинут белый врачебный халат; белые брюки и кроссовки. — Не двигайтесь, у вас сильное сотрясение мозга, может быть очень больно, — безразлично щебетала врач, что-то быстро печатая в телефоне, а потом неохотно отложила его, сосредотачиваясь на пациенте, — как вы себя чувствуете? — Да не очень. Вы расскажете, что случилось? Я ни черта не помню, — глаза никак не фокусировались, казалось, что даже моргать больно. — Ага. Вы попали в аварию, — сказала та, осматривая его, — если быть точнее, вас сбила машина, когда вы выбежали на дорогу, в непредназначенном для того месте. — Ничего не помню, — сказал он так тихо, что сам толком не расслышал. — Учитывая то, что у вас сотрясение, могут быть последствия, такие как: трудности в концентрации внимания, рассеянность; приступы головокружения, нередко мешающие нормальному передвижению; тошнота; иногда – рвота, не приносящая облегчения; трудности с чтением и письмом; сонливость, общая слабость, утомляемость, — она проговаривала это так быстро и монотонно, будто робот, делающий это каждый день на репите, а Йен не успевал за её мыслями, чувствуя себя овощем. — Всё это абсолютно нормально, так ваш организм восстанавливается после травмы,— она ходила по палате, но парень был слишком приторможен, чтобы понимать, что она делает. — Сколько я пробыл в коме? — медленно спросил рыжий. — Два дня. Я сейчас позову вашего мужа и родных, они в коридоре, — она уже хотела было выйти, как её остановил вопрос Галлагера: — У меня есть муж? — он медленно, задумчиво приподнялся на подушке, принимая полусидячее положение. Парень уставился на одеяло, пытаясь вспомнить. Врач застыла на полпути к двери и, обернувшись, изучающе уставилась на него. Потом подошла ближе. — Вы помните, как вас зовут? — спросила та, смотря в упор, а парень, потупившись, пытался вспомнить, но из головы будто всё было высосано пылесосом, — Или как зовут родных? Йен просто сидел, будто школьник на экзамене, к которому не готовился. Спустя несколько длительных минут бессмысленного копания в пустой памяти, он ответил: — Нет, я вообще ничего не помню, — он прищурился, смотря на взволнованную девушку, — насколько это плохо? Она же, немного пожевав губу с внутренней стороны, будто формулируя как правильно подать информацию, начала: — Что ж, кажется, у вас ретроградная амнезия. — Так… а нормальным языком можно? — ничего не понимая и облизывая сухие губы, раздражённо переспросил рыжий. — Ну, в общем, это когда нарушается память и пациент забывает всё, что было зафиксировано до заболевания или, как в вашем случае, травмы. Галлагер вздохнул. Голова всё ещё гудела, словно в ней поселился пчелиный рой, а маленькие надоедливые пчелы высасывали его мозг. — Можно мне попить? — устало попросил рыжий. — Да, вам как раз таки нужно принять лекарства, а ещё нужно будет поесть, но не много, так как вы не принимали пищу два дня, — при упоминании еды его живот сразу дал о себе знать, заявляя, что он за такую движуху, — я вам ещё должна буду выписать препараты, которые помогут в восстановлении памяти. — А сколько приблизительно она будет возобновляться? — поинтересовался парень, принимая бутылку воды и таблетки цвета мела. — У каждого человека индивидуально. У кого-то может неделю, две. У кого-то на это уходит до года времени. Иногда она может и вовсе не восстановиться, или частично, — она положила на пыльную тумбочку препараты, которые находились в белых баночках, — но мы будем надеяться на лучшее, так? — поинтересовалась девушка с искрами в глазах, будто вылетающих из бенгальских огней. На данный момент она казалась искренней, а не мини-роботом, выполняющим установленные в него функции. Поняв, что ответа не поступит, девушка вздохнула. — Мне позвать ваших родных? — подняв брови, поинтересовалась врач. — Нет, я хочу спать, — это было правдой, но ещё он просто боялся. Возможно, у него была ужасная жизнь, ужасные родные. А может он вообще хотел почему-то покончить её самоубийством? Рыжий не хотел находить ответы на эти вопросы сейчас, когда его мозг ещё не способен соображать. — Но для начала вы должны принять какую-нибудь пищу. Я сейчас принесу…***
Когда Йен открыл глаза, то увидел, что возле него кто-то сидел. Подумав, что это врач, он уже хотел вновь провалиться в сон, как услышал голос, который явно не принадлежал той девушке. Рыжий открыл глаза: дневной свет играл радугой на полу, а из-за яркого освещения, палата казалась не такой уж и убогой. Лишь большие пятна от какой-то еды на стенах стали более выразительными. — Хэй, ты как? — спросила девушка с виду лет двадцати пяти. Она была очень красивой: большие карие глаза; кучерявые каштановые волосы, спадавшие на плечи; маленький ровный носик. Девушка была очень худой, её тонкие ручки держали руку Йена, нежно потирая костяшки. Её глаза были наполнены волнением, любовью и заботой, от чего желудок парня скрутило. Он перевёл взгляд на парня рядом с ней — он был кучерявым; острый нос; пухлые губы и яркие голубые глаза — мечта любой девушки. — Мужик, ты нас помнишь? — спросил тот, а Йен открыто рассматривал его, словно музейную статуэтку. «И это мой муж?», пронеслось у него в голове. Тот был на год, может два старше него самого. В этот момент у двери палаты остановился ещё один парень, и Йену будто дало под дых. Он был в капюшоне, из-под которого выглядывали взъерошенные, мокрые пряди чёрных волос. Йен невольно улыбнулся: тот был полностью засыпан снегом, будто пару раз прокрутился по заснеженной дорожке. В него словно выстрелили замораживающим лучом: он буквально не двигался, просто стоял в дверном проёме, даже не дыша. Только сейчас Йен увидел, что в его руке, которая была укутана в перчатку, находились три стаканчика кофе, стоявшие в картонной подставке. На их крышечках были маленькие горки снега, что смотрелось очень забавно. Брюнет выглядел напуганным, будто боясь сделать шаг или просто пошевелиться. Они встретились взглядом — дыхание сбилось, а желудок скрутило. Скрутило непонятно от чего, но в этот момент Йен испугался не этого, а того, что он нихерашеньки не помнит. Не помнит даже как зовут этих людей, не помнит кто они такие. — Здравствуйте, — тихо, аккуратно, будто боясь спугнуть, сказал Йен. Он всё ещё смотрел тому парню в глаза, не в силах отвести, словно если он это сделает, тот просто возьмёт и испарится. Когда Йен сказал это, брюнету будто дали пинок: он впервые моргнул, и наконец-то начал дышать. Рыжему показалось, что это как-то причинило боль тому парню, но он не понимал — почему? И тут Йен вдруг вышел из транса, когда девушка, которая всё ещё держала его за руку заговорила: — Мы, пожалуй, пойдем… прогуляемся, — сказала она, а Йен вновь посмотрел на шатенку: по её взгляду было видно, что ей больно от того, что рыжий смотрит на неё как на чужого человека. Выходя из палаты, она взяла два кофе из подставки, которую всё ещё держал брюнет, и что-то сказала ему на ухо. Что-то, что заставило его вздрогнуть, но это было практически незаметно. Йен даже засомневался: не показалось ли ему. Тот медленно подошёл и сел на стул, где до этого сидела Фи. Йен открыто разглядывал парня, а тот замялся под его взглядом: видно, что нервничает. А Микки понятия не имел с чего начать. Что говорят в таких ситуациях? В ситуациях, когда твой муж забывает тебя. Он нервно сглотнул и протянул тому кофе. — Будешь? — спросил он, смотря в янтарные глаза. — Спасибо, — сказал рыжий, принимая предложенный напиток, — а… вы кто? — неуверенно спросил он, а парень напротив издал нервный смешок, пытаясь отвести взгляд. — Брат или… муж? — продолжил Галлагер наблюдая за тем, как грудь брюнета начала чаще вздыматься. — Ты как думаешь? — поинтересовался брюнет, кусая чуть ли не до крови нижнюю губу. — Я понятия не имею, — Йен опустил глаза на одеяло и сделал глоток тёплого кофе, — я ни черта не помню. Дрожь прошлась по телу Микки. Это всё из-за него… Ведь если бы он не был таким кретином и мог держать свой всратый гнев под контролем — ничего бы не случилось. А сейчас Йен лежит перед ним. Тот же Йен. Но не помнит его; не помнит ничего. Взгляд Галлагера упал на руки брюнета, когда тот снимал перчатки. На глаза сразу попалось обручальное кольцо. — Так всё-таки муж? — Йен видел, как тому было сложно смотреть на него, а сам он не мог понять — почему? Может, он что-то сделал ему? Изменил? Предал? Чёрт! — Как ты… себя чувствуешь? — его голос немного ломался, но он пытался не подавать виду. Как же хотелось обнять его, поцеловать, но брюнет понимал, что сейчас он для него совершенно чужой, незнакомый человек. — Да хорошо, — Йен смотрел в взволнованные глаза парня, из-за чего у него самого ком встал в горле, — не считая амнезии и того, что голова пиздец как болит. Он крутил в руке стаканчик кофе, смотря на красного Деда Мороза, нарисованного там, и не имея ни малейшего понятия, что говорить. — Может ты что-то расскажешь обо мне и… нас? Слёзы начали душить Милковича. Тот же даже имени его не помнит. Да и что ему рассказывать? О том, что он всегда вёл себя как мудак? Что обвинял его вечно в чём-то? Что всё время они ссорились именно из-за него: его пизданутого характера и неумения держать себя в руках? Что он, чёрт возьми, попал в аварию именно из-за него? Может быть вместе с памятью уходят и чувства? Ты забываешь всё, что вы вместе пережили, забываешь о том, что чувствовал? Милкович встряхнул голову и попытался заговорить: рассказать о Евгении, но слова застряли в горле. Он понимал, что если скажет хоть слово — слёзы потекут рекой, а он не мог допустить, чтобы Йен подумал, что он чёртова сучка. — Я покурить, — сказал Милкович и быстрым шагом ушёл, Йен даже не успел и слова сказать, просто смотрел ему в след и ничего не понимал.***
— Я не понимаю, я что-то сделал не так? — не унимался Йен, загоняя бедную Фи в угол, так как та ничем помочь ему не могла. Они поговорили с Липом, потом с Дэбби, Лиамом и Карлом, а потом ещё и Кев с Ви пришли. Пока всех запомнишь, пока каждый расскажет тонну всего нового, от чего его мозг тупо начинал плавиться, уже не в состоянии переваривать столько информации. Фиона всё-таки уговорила врача позволить ей остаться на ночь. — Малыш, может ты поспишь? Сегодня был очень тяжелый день, — спросила Фи, — и вообще, какого чёрта здесь такой дубак? Мы же не на улице, — добавила она, сильнее укутываясь в куртку. — Да уж, я половину всего не запомнил, — со смешком проговорил рыжий, — вы всегда такие шумные? Ощущение, будто в моей башке ураган прошёл. Шатенка расхохоталась: у неё такой приятный смех. Тёмную комнату освещал лишь отсвет фонаря, находившегося на улице. Он как раз таки падал на лицо девушки, и немножко на Йена. На улице была метель: снег кружил, создавая ощущение настоящей сказки, будто пытался застыть в воздухе, не желая падать на холодную землю. Все снежинки такие разные, такие особенные и индивидуальные, пока их не поглотит уже заснеженная дорожка, по которой потом бесстыдно пройдутся, создавая из таких красивых кристалликов одну сплошную грязную кучу. — Он до сих пор не вернулся, — сказал Йен, в миг став серьёзным, — может я что-то сделал? Ты что-то знаешь? — Ты вновь про Микки? — понимая, как это важно для рыжего, Фи так же посерьёзнела, — Вы редко свои разногласия выносили за грани стен вашего дома. Единственное, что я знаю — в последнее время вы много ссорились,— девушка заколебалась, стоит ли говорить про Ева, но в конце концов решила, что это должен сделать Микки. — Может я что-то ему наговорил: он даже смотреть на меня не мог, было ощущение, что обычный взгляд причиняет ему боль. — Ну, малыш, не каждый день твой муж забывает тебя: поверь, это очень трудно. — Но ведь моя память восстановится, и всё будет как прежде. Девушка потупилась, прищурилась. — Ты думаешь?.. — начал он, но сестра не дала ему договорить. — Нет, не думаю. Просто… для Галлагеров никогда не бывает всё так просто. Я очень волнуюсь, что всё пойдёт не так, — она вздохнула и взяла его за руку, — но мы будем верить в лучшее, правда? Йен кивнул, а глаза уже понемногу начали слипаться, и уже где-то через потерянное сознание он услышал тихое «Сладких снов».***
— Папа! — Йен вскочил, будто его ударило током. На него большими глазками смотрел ребёнок, который с улыбкой бежал к его кровати, а потом запрыгнул на неё, обнимая парня. Галлагер в непонимании уставился на сестру, которая уснула прямо в кресле и сейчас тряслась в тихом смехе. — Ой, ты спал? — наконец отлипнув от парня, спросил малыш. Галлагер всё ещё не отошёл от сна, поэтому в принципе не понимал что происходит. Малыш был милый: с виду года четыре; светлые волосы, которые слегка выбивались из-под красной шапки с помпоном; такие же брови и ресницы, сливавшиеся с его бледной кожей; ярко-голубые широко распахнутые глаза, в которых читалась такая детская наивность и любовь. — Эй, Ев, я же говорил не делать так, — донеслось до слуха парня, и он посмотрел за спину ребёнку — там стоял Микки. Йен так и застыл в непонимании, переводя взгляд то на мужа, то на Ева. — Ой, извини, — ответил Евгений, а Микки подошёл к нему, снимая верхнюю одежду и усаживая мелкого на край кровати, — а тебе не больно? — тот потянулся к лицу рыжего и аккуратно провёл маленькими пальчиками по синяку под глазом. — Нет, не больно, — осознание происходящего начало обрушаться на него. И почему только никто не сказал, что у них сын есть? Йен улыбнулся, смотря в светлые глаза, наполненные волнением. Он не знал, знает ли Ев о том, что он ничего не помнит. — Там такой снег метёт, когда мы сможем вновь играться в снежки? Меня некому защищать, — он надул губы и посмотрел на Микки, а тот мгновенно расплылся в ухмылке,— папа меня сегодня в такой сугроб кинул, что я еле из-под него вылез. Все втроём залились смехом, а Ев сидел и пытался обижаться — получалось не очень. Через секунду и он тихо хихикал. — Пап, а ты вернёшься? — неожиданно спросил мелкий, отчего Микки буквально задержал дыхание: он не хотел давить на мужа. Брюнет понятия не имеет как это — ничего не помнить, поэтому не хотел как-то ставить Йена в неудобное положение. — Ам… — промямлил тот и посмотрел на брюнета в непонимании, — да, меня скоро должны выписывать, — но Ев почему-то не очень обрадовался, а наоборот, ещё больше нахмурил брови. — И вы вновь будете ссориться? — он сложил руки на груди и ждал ответа, смотря на рыжего из-под бледных ресниц. Тот перевёл взгляд на Микки, но тот сразу отвёл глаза, смотря куда-то в пол. — Нет, не будем, — улыбнулся Галлагер, не понимая: он пытался успокоить его или себя. В любом случае, ответить иначе он не мог, когда эти голубые глазки обиженно смотрели на него. — Мик, пойдём со мной в аптеку? Надо кое-какие препараты купить, — сказала Фи, надевая перчатки и шапку. — Да, хорошо, — брюнет поднялся следом за ней, — мы скоро вернёмся, только сильно не мучай его,— ухмыльнулся брюнет, взъерошивая блондинистые волосы, а потом, переведя взгляд на Йена — улыбнулся.***
Тяжелые ботинки оставляли грязные следы на белом снеге; а снежинки, летевшие, кружившие в морозном воздухе, накрывали её, яростно пытаясь скрыть всё белой пеленой. Было лишь утро, Микки отпросился с работы на неделю, к счастью, его начальник — понимающий человек, который не заставит идти охранять сраный отель, в то время как его муж в больнице. Ев так обрадовался утром когда Микки сказал ему, что в садик он не пойдёт: тот его просто ненавидел. Он говорил, что там все глупые, невоспитанные и неинтересные, но другого выхода не было: у Йена практически всё время забирает учёба, а Микки иногда даже сутками работает. Всё время они с Фионой шли молча, лишь хруст снега под ногами прерывал их так называемую идиллию. — Ему сейчас очень сложно, — начала девушка. — Да, я понимаю… — он потупился под ноги, в миг ком вновь начал душить его, — просто это сложно, — он немного помолчал, а шатенка дала ему время, так как знала, что так сразу он не выговорится, — я не могу, когда он смотрит на меня, словно я чужой человек. У меня ощущение, будто всё случилось из-за меня. — Хэй, Микки, ты не виноват, — она остановилась и повернула его лицом к себе, положив руки на плечи, — слышишь? Это несчастный случай. Слеза невольно скатилась по щеке брюнета, обжигая её, и оставляя холодную дорожку, которую Фи стёрла пальцем и обняла его. Честно говоря, Милкович всё ещё не привык к этому: к поддержке и заботе со стороны Галлагеров. Много времени они потратили, чтобы пробить барьеры Микки и добиться его доверия. — Ему просто нужно время, — сказала она это куда-то ему в плечо, а он аккуратно обнял её в ответ.***
Когда они вернулись, Евгений рассказывал что-то про Оливера: парня, с которым тот уже успел потягаться. Из-за этого его даже хотели из сада попереть, так как Ев вырвал ему клок волос. Но Микки сказал, что правильно сделал, а иначе он был бы пушечным мясом. Милкович с самого детства учил Ева, что если кто-то задирает — сразу давать в харю. А то они прощупают, что тебя можно доставать, а потом это будет набираться и набираться, словно снежный ком. Лучше сразу и жестко, брюнет это понял на собственном, не самом сладком опыте. — Вам надо поговорить, — шепнула Фи на ухо Микки, — хэй! Жучок, давай по какао? Твоё любимое: с шоколадной крошкой, — обратилась она уже к Еву. — Ой, конечно, — тот аж подскочил, пытаясь самому обуться, что, конечно же, получалось плохо, а Фи, хохоча, пошла ему помогать, — а мы слепим снеговика? — Ну конечно же, надо будет ещё морковку купить. Напомнишь? — она начала натягивать куртку, а Йен просто глядел на это и улыбался. А Микки улыбался, глядя на него. — Да, напомню. Кстати, мы как с дядей Липом ходили на коньки, он случайно въехал в какого-то дяденьку. Это был большой дяденька, и когда Лип упал, он упал на него. А потом дядя Лип сказал, что этот буйвол бы и динозавра завалил. Все разразились звонким смехом, а Ев стоял довольный: он любил, когда с его слов смеются. Конечно, не в плохом смысле. Хотя мелкий в принципе любил видеть улыбки людей, поэтому всегда пытался как-то шутить. Особенно когда Йен и Микки были в ссоре и ходили унылые, тот всячески пытался их помирить, рассмешить или хотя бы заставить улыбнуться. — Так вот почему он уже третий день хромает, — заметила Фиона, — а сам бы ни за что не признал. — Да он всегда как пингвин ходит, — добавил Микки, садясь на стул возле мужа и целуя сына в макушку. — Мы вам кинем фото снеговика, — уже на выходе крикнул Ев, после чего дверь аккуратно закрылась. На мгновение палату заполнило молчание, тишина. Лишь топот маленьких ножек слышался из коридора. — Извини, — сразу начал Микки, потирая замёрзшие руки,— что я так ушёл. Просто… — Да ничего. Я представляю, как это. Я не помню ничего, что было между нами, мне жаль, — он потупил взгляд, будто провинившийся ребёнок. — Хэй, ты ни в чём не виноват, — Микки взял его за руку, понимая, какие все эти ссоры были бессмысленные. Все те разногласия, разве они стоят этого? Слёзы опять начали душить его, но на этот раз он не стал сбегать, а позволил чувствам овладеть собой. — Эй, ну ты чего? Всё же хорошо, — прошептал Йен, беря в руки лицо мужа и нежно смотря в заплывшие слезами глаза. — Я ведь мог потерять тебя, — так же тихо ответил Микки, положив свою руку на руку рыжего и прикрыв глаза, — ты не представляешь, как испугал меня. Он только сейчас почувствовал, как камень падает с души: ведь несмотря ни на что, самое главное — что с Йеном всё в порядке, а воспоминания… да плевать на них. Они ещё тысячи лучших создадут. Возможно, это был им урок: несмотря на все разногласия беречь, любить друг друга, ни за что не давая в обиду. Микки понял, что сколько бы они не ссорились — это никак не повлияет на его чувства, которые с каждым днем лишь крепнут. — Ну всё, всё. Всё же хорошо, — Галлагер чувствовал, как самого слёзы начинают давить,— почему ты винишь себя? — с непониманием спросил он. — Ну перед тем как ты ушёл, мы же поссорились, а я, блять, даже не пошёл за тобой. Не попытался тебя остановить. Честно, Йену уже было плевать вспомнит ли он что-нибудь, или нет, ведь самое главное — то, от чего не избавит никакая амнезия — это любовь — чувство, которое поглотило его в свой кокон и отказывается отпускать. — Ложись рядом, — сказал Йен, двигаясь немного в сторону, а Микки улыбнулся и, быстро стянув с себя верхнюю одежду, лёг лицом к Йену. В один момент ему стало так спокойно, будто наконец-то всё встало на свои места, — ты, придурок, разбудил меня. Поэтому будешь ждать пока я высплюсь. — Да ты никогда не выспишься, Господи. А если и да, то я к этому времени уже поседею, — со смешком произнес Милкович. — Завали, — так же смеясь ответил Йен, а потом подвинулся ближе и зарылся ему куда-то в грудь, обнимая и вдыхая такой родной запах, который даже потеря памяти не сотрёт. — Евгений, ну вставай же ты, засранец мелкий, — злился Микки, пока малой накрывался с головой в одеяло. — Я не хочу в этот ебаный садик, — ныл тот усталым голосом. — Не, ну ты слышал? — удивился брюнет, смотря на улыбающегося рыжего, только что вошедшего в комнату, — Ты где таких слов понахватался? — От тебя, — ответил тот, всё-таки скидывая одеяло, так как понимал, что от него не отстанут, а Йен звонко засмеялся и приобнял мужа за плечи. — Ев, ты ещё маленький такое говорить. Вот вырастешь — и ради Бога. А сейчас собирайся, — сказал Йен, натягивая футболку. Что-то бубня себе под нос, мелкий поднялся и сонно пошёл чистить зубы. — Он невыносимый, — сказал Микки, поднимая взгляд на рыжего,— да чё ты лыбишься то? — спросил он, невольно сам улыбнувшись. — Вот посмотри на себя со стороны, — ответил Йен, целуя его в висок, а затем расцеловывая всё лицо. — Я такой же несносный? — прикрыв глаза от удовольствия, и подставляя лицо под поцелуи, игриво спросил Милкович. — Ещё какой…***
Открыв глаза, солнце опять ослепило его. Вроде и зима, и холодно, но лучи яркого света всё равно пробираются. За окном всё ещё мело, казалось, что если сделать хоть шаг — нахер утонешь в этом белом пледе. Морозный ветерок тихо пробирался сквозь щели в дырявом окне, покрывая мурашками долговязое тело рыжего. А деревья будто не скинули листву, а перекрасили её в белый, так как все ветки были завалены так, что еле-еле держались, чтобы не сломаться. Перед ним всё ещё лежал Микки, бережно убирая упавшие на лоб рыжие пряди. — Чё, выспался? — шепотом спросил он, улыбаясь. — Нет, — так же улыбнувшись, ответил Йен, — но, кажется, таблетки начинают действовать…