самое главное

В предрождественские дни князь почти всё время гостил у Епанчиных — Парфён был слишком занят своими купеческими делами, и поэтому Мышкину никак не удавалось увидеться с ним. Чтобы не оставлять князя совсем одного перед Рождеством, Рогожин поручил Лизавете Прокофьевне приглядывать за ним, и она, конечно, отнеслась к поручению очень ответственно. У Епанчиных князю было хорошо — ему наконец стало знакомо ощущение семьи, ощущение дома. Он даже почувствовал себя вновь маленьким ребёнком — так сильно о нем заботились. Это, безусловно, было приятно, но всё-таки было в этой чрезмерной опеке нечто очень смущающее, и князь тосковал по компании Парфёна и очень ждал встречи с ним. В канун Рождества Рогожину наконец удалось покончить со своими делами, и Лев Николаевич, счастливый и соскучившийся, помчался к нему на вечер. Они столкнулись в дверях рогожинской квартиры; Парфён прибыл раньше князя лишь на несколько секунд и даже не успел ещё раздеться. Так они и встретили друг друга: в верхней одежде и с красными от мороза щеками. — Как же я рад тебя видеть, дорогой Парфён! — воскликнул князь и бросился обнимать Рогожина. Ему очень многое хотелось выразить и сказать, и волнение охватывало его. — Я тоже, тоже очень рад, князь! Ну, право, что же мы... в шубах, в коридоре... — он весело улыбнулся; искренние порывы князя к проявлению чувств всегда его несколько обескураживали, — Пойдём скорее в гостиную, в тепло. Буду слушать твои рассказы — вижу, что тебе не терпится начать! Князь сумел успокоиться на минуту и, раздевшись, прошел покорно внутрь квартиры. Как только они с Парфёном оказались в гостиной, волнительная радость вновь овладела им, и он торопливо начал говорить: — Ах, Парфён, не видеть тебя — такая мука! У меня... у меня накопилось так много впечатлений! И как же мне выразить всех их теперь? Как же мне передать тебе их? Я не знаю и от этого теряюсь! Я очень скучал! — Ну что же ты, Лев Николаевич? Сам не свой от радости! Давай присядем, сейчас принесут чай, — Парфён указал князю на кресло у столика, — Не волнуйся ты так! Начни... да хоть с сегодняшнего дня. Что было сегодня? Как у тебя прошёл день? Князь кивнул и поспешно занял кресло. Мышкин знал, что он выглядел нелепо из-за своей излишней эмоциональности, но он ничего не мог с этим сделать; чувства переполняли его. — Да, это хорошо, давай начнём с этого дня! Сегодня Епанчины украшали рождественскую ель. Такая красота получилась, Парфён! Тебе обязательно нужно это увидеть! Там такое дерево... роскошное дерево! Я совсем таких не видал! И такие на нём искусные стеклянные игрушки, и так здорово Аглая организовала их порядок — а это ведь всё она, всё сама контролировала и всё сама придумывала, а остальные ей помогали, и как чудно у них получилось! — А ты не помогал разве? — удивленно спросил Парфён. Он знал, что Рождество было невероятно важным событием для князя, и странно ему было слушать рассказ и замечать, что Лев Николаевич по всей видимости не участвовал в украшении рождественской ели. У князя радость на лице сменилась неуверенностью, и он забормотал тихо и смущенно: — Я... Мне не позволили... Я только смотрел, но... Но это ничего, это... Ответ удивил Парфёна ещё больше прежнего. — Как не позволили?! Настойчивые вопросы Рогожина совсем смутили князя; он не знал, как объясниться: — Парфён, мне же... мне нельзя такое доверять, ты знаешь сам, я... — князь тревожился и от этого сбивался, — Там такие ценные для семьи вещи; рождественские украшения — это же очень, очень важно, а я... я же всё только порчу, и я... Господи... Ну ты же помнишь, что тогда случилось с той злополучной вазой!.. — воскликнул он беспомощно, — Я как подошёл к ели, так у меня и затряслись руки, и я точно испортил бы всё и... разбил бы все игрушки обязательно!! Рогожин смотрел на расстроенного князя и не мог понять, почему он теперь оправдывался. «Подумаешь, разбил когда-то вазу! — думал Парфён, — Разве можно отказывать ему теперь в празднике из-за той давней нелепости? Не позволили ёлку нарядить, ну надо же! И сами ведь небось и напомнили о той чертовой вазе, и этим заставили его волноваться! Конечно, какая ему после этого ёлка? Он и не подойдёт к ней!..» — Ты, князь, ничего бы не испортил, брось такие мысли, — уверенно проговорил Парфён, — А Епанчины... Не понимаю я, как они тебя к ёлке не пустили. Тебе, я знаю, очень бы хотелось поучаствовать... Дай угадаю, Аглая же тебе сказала что-то про ту вазу, да? Князь покраснел; ему сделалось очень неловко. — Да, Аглая, но это... — И ты ведь очень хотел им помочь? — перебил его Парфён. Лев Николаевич помолчал немного, а затем ответил тихо: — Да, мне хотелось бы. Давай лучше не будем об этом? Всё правда хорошо, я не обижаюсь ни в коем случае — мне в удовольствие было наблюдать за процессом, и ты не думай, что меня эта ситуация как-то оскорбила или задела! Всё было хорошо! Давай... давай поговорим о тебе? Как у тебя дела? Успел ли ты сделать всё, что хотел? — Хорошо, мы не будем об этом, — спокойно заявил Парфён, оценивая растерянность князя и понимая, что Мышкин не хочет уж больше обсуждать произошедшее, — Я просто удивился, понимаешь?.. Давай говорить обо мне. Я сейчас расскажу тебе, чем я занимался, схожу только перед этим на кухню и потороплю негодников. Чай не несут, это что ещё такое!.. Парфён вышел из гостиной, нашёл человека, управлявшего его домашними делами, и, поручив ему что-то, вернулся обратно к князю. Дальше их беседа протекала спокойно и приятно; они оба истосковались по компании друг друга, и радостно было им обмениваться впечатлениями и мыслями. Через час в гостиную заглянул незнакомый князю краснощёкий мужчина; он с интересом оглядел комнату и затем позвал Парфёна. Рогожин загадочно улыбнулся Мышкину, попросил его подождать немного и направился куда-то. В гостиную он вернулся вместе с пышной елью в руках. — Ну, князь, теперь точно никуда не денешься! — весело воскликнул Рогожин, затаскивая красивое дерево в комнату, — Украшать ёлку будем. Я никогда этого не делал и без тебя теперь не справлюсь! Лев Николаевич смотрел на него круглыми глазами и не мог поверить в происходящее. Неужели Парфён организовал это всё только для него одного? К князю вновь подступила тревога: как бы ему не хотелось украсить рождественское дерево, сомнения всё равно одолевали его, и ему боязно было браться за дело. Он не был уверен в себе. Ему думалось, что он всё испортит. Парфён тем временем установил ель посреди гостиной. В комнату принесли коробки с игрушками, и Рогожин стал показывать их князю. — Вот эти я вчера выменял у купца одного, думал подарить тебе, но раз уж такое дело, достанем, пожалуй, сейчас... А эти, насколько мне известно, от прабабки... А это матушкины любимые были, они всегда на самом видном месте располагались... Ну, Лев Николаевич, ты не стесняйся, — он повернулся к князю и ободряюще взглянул на него, — Начинай, душа моя. Будет и у нас с тобой дерево. Лев Николаевич, продолжая молчать, наклонился к коробке и выбрал из набора стеклянного ангела. Как только он взял игрушку, кисти его стали дрожать от волнения, и в мыслях он уже тысячу раз успел представить, как стекло сейчас выпадет из его руки и разобьётся вдребезги. Он посмотрел на Рогожина грустными глазами и тяжело вздохнул. — Ну зачем же ты сомневаешься в себе, князь? Не переживай ты из-за этого глупого стекла, я прошу тебя! Я тебе тысячи таких игрушек достану, коли понадобится — лишь бы ты был доволен и рад! Смотри, мы сейчас сделаем это вместе, — он накрыл руку князя своей и, крепко поддерживая, направил его чуть дрожащую кисть к еловой ветви, помогая ему повесить игрушку, — И ничего страшного не произошло! И даже если мы все эти стекляшки перебьём, тоже не произойдёт ничего страшного! Главное ведь совсем не в этих игрушках и совсем не в этом дереве заключается, понимаешь? Князь расплылся в счастливой улыбке, наблюдая за сверкающим на зеленом фоне ангелом. От поддержки Рогожина ему стало спокойно, и бессмысленная тревога его ушла. — Ты прав, главное не в этом! — он обратился радостным взглядом к Парфёну и благодарно сжал его руку в своей руке, — Я теперь понял! Они украсили пышное зелёное дерево вместе, не обронив ни одного украшения.