Бесполезное утро

      Они сидят в кафе: Кацуки, Киришима и мать-его-Деку. Бесполезный болван держит Киришиму за руку, говорит всякие нелепости и премило улыбается, чувствуя себя, кажется, вполне комфортно.       Кацуки готов удавиться от этой картины. Готов удавить этих двоих. Он не знает, что ему делать, когда те улыбаются вот так заговорщицки, будто никого больше нет, словно он и не сидит рядом, поглощая растаявшее уже мороженое. Будто они на свидании, а Деку был приглашён. Удавиться. Удавить. Или сразу вместе.       — Бакуго?       Вздрагивает. Оба смотрят на него так, будто он сейчас взорвётся. Наверное, это так и есть: им не привыкать читать выражения на его лице.       — Чего ещё?       Киришима примирительно хлопает его по спине.       — Говорю, колу будешь? Изуку…       Кацуки свирепо глядит на Деку, и тот нервно сглатывает.       — …хочет пить, вот я и подумал…       — Так пусть пьёт, чёрт возьми! С хрена ли ты меня спрашиваешь?       Раздражённо дёрнув плечом, он переводит взгляд куда-то влево, где по тротуару прогуливаются редкие прохожие. В этом районе Токио удивительно тихо, а в утреннее время тем более. Под широким зонтом довольно прохладно, тень закрывает их от солнца, и можно просто наслаждаться летним днём, выходным, выпадающим довольно редко. Кацуки мог бы сделать это, правда мог, если бы Киришима пришёл один. Кто бы знал, что, пригласив друга, он автоматически получит и глупый довесок.       На душе у него на редкость дерьмово. Хочется прямо сейчас разораться, ударить по столу, разбив вазочки с мороженым, может, даже поссориться с Киришимой, схватить Деку за грудки, а потом… Просто поцеловать его. Наплевав на себя, гордость, лучшего друга, сделать то, чего хотел, но всегда боялся.       Кацуки чуть ли не рычит от злости. Нарисованная воображением картина заставляет сердце сжаться ещё сильнее — хотя куда уж сильнее за это бесполезное утро — и ныть, словно незалеченный зуб. Киришима получил Деку, они были вместе вот уже неделю, но кто бы знал, что видеть их рядом окажется ещё больнее, чем слышать об этом каждый день?..       — Окей, бро, — ухмыляется Киришима в ответ, словно не видя чужие душевные страдания. Слышно, как отодвигается стул, а потом парень шаркает к кассе, насвистывая незамысловатую мелодию. Они с Деку остаются вдвоём, и больная фантазия Кацуки снова оживляется, подкидывает варианты, где это уже их свидание, а не идея Киришимы помирить бойфренда и лучшего друга. Щёки мгновенно покрываются румянцем, а ладони потеют. Вдруг становится душно. Кацуки раздражённо тянет ворот футболки.       — Каччан?       Слышится нервный вдох. Краем глаза он замечает дёрганное движение покалеченных пальцев, но не смотрит на Деку, определенно не смотрит, когда тот говорит:       — Послушай, я не хочу враждовать. Я знаю, мы не ладили в школе, да и не были близки в Академии…       Снова вздох.       — …но мне правда нравится Киришима, а ему важно, чтобы мы помирились.       Что-то перещёлкивает в голове, когда Кацуки слышит слово «нравится». Слово, относящееся не к нему. Что-то очень маленькое, глупое, но до этого момента полное надежды умирает внутри, оставляя горькое послевкусие на языке. Будто бы до этого у них всё ещё был шанс и что-то ещё можно было изменить. Кацуки бесконечно ненавидит себя за подобные мысли.       — Чёрта с два я буду возиться с тобой, — выплёвывает он грубо. Кидает бешеный взгляд на Деку, и тот мгновенно застывает, словно перед гадюкой, собирающейся укусить, и это ранит снова. — Чёрта с два.       Вскакивает с места, смотрит на замершего на полпути удивлённого Киришиму, на поднос с тремя бокалами в его руках, снова на бесполезного придурка и шагает вперёд. Не церемонясь, хватает того за подбородок и тянет вверх, к своему лицу. Так, как всегда хотелось, как было правильно: близко-близко, чтобы видеть все его чёртовы милые веснушки, почти касаясь курносого носа и пухлых губ, смотреть в зелёные глаза, расширившиеся зрачки, чувствуя горячее нервное дыхание. Хотеть Деку до хрипоты, до трясущихся от слабости коленей, до чёрного поглощающего отчаяния и не иметь возможности ничего с этим сделать. Почти признаться ему, почти.       — Ненавижу тебя, — шипит ему Кацуки так злобно, что верит самому себе. — Ненавижу.       Отрывая пальцы по одному, отпускает, а потом делает шаг назад. Словно какой-то трус поворачивается и бежит прочь, не слыша ни криков Киришимы, просящих вернуться, ни удивлённых разговоров прохожих. Кацуки бежит прочь и не видит лица Деку, понимания и робкой надежды, появившихся на нём, когда тот касается нецелованных ещё никем губ.