Волна волос прошла сквозь мои пальцы, И где она — волна твоих волос? Я в тень твою, как будто зверь, Попался и на колени перед ней валюсь. «Волна волос прошла сквозь мои пальцы…» Евгений Евтушенко
Летнее солнце все ниже и ниже прячется за густыми лесами, бросая алые отблески на водную гладь. На берегу восседает хмельной юноша с васильковым венком, что путается в смоляных кудрях. Одеяния на нем совсем простые: портки немаркие, рубаха ситцевая, да башмаки. Бражничает он до темна, пока звезды не явили себя на небо, да на том самом месте и забывается сном.***
Продрал глаза Федор в кровати, да и то, оттого только, что мать посудою шуму наводит, да бурчит под нос недовольно. Прислушался и уловил что-то про божье наказание и гнев праведный. А как это он в кровати очутился, думал, да так и плюнул. Уже и не считает он, как давно попал под царскую опалу, может года два назад, а может и того боле. Как тут упомнить, коли бражничает с первых деньков, что Вася Грязной и не осилил бы. Зато, думы тревожные не так мучают, да и сердечные терзания унимаются. Как сослан был Федор в отчий дом, так и ни шагу боле никуда не сделал, уже почти и позабыл и Александрову слободу, и пиры, и ночи с царем жаркие. Из своих покоев в царском дворце даже не взял ничего, чтобы душу свою памятью не терзать, в ту же ночь отбыл, как Григорий Лукьянович выпроводил из темницы. — Федька, знаю, что не спишь уже, сходил бы, скотину накормил. — не дает матушка покою. — Хоть бы делом занялся, а то уж синий весь ото хмелю. Басманов резво, слово и нет похмелья, вскочил и, на ходу обуваясь, подбежал к матери. — А может быть хочу я быть всегда хмельным и веселым?! — весело, почти что радостно вскрикивает. — Дурень ты! — лупанула его мать мокрой тряпкой по боку. — Иван Васильевич скоро очухается, что такого как ты еще поискать надобно и прикажет воротиться в слободу, а ты уж и хуже Грязного, как теперь царю на глаза покажешься? Больно стало Федору в груди от имени этого. И чувства не прошли, и боль от предательства не утихла, без напитков крепких так и вовсе в петлю охота. И задумался Федор, а ждет ли он приказа о возвращении? А хочет ли сам к царю на службу? И не нашелся с ответом. Ничего ему сейчас не мило и не хочется, только бы раны душевные закрылись, а там уж будь, что будет. Плюнул и отправился скотину кормить-поить, да на поиски вина. Разобраться с этими тварями божьими — это дело быстрое, а вот вино отыскать — сложнее будет. Матушка стала прятать все, да не родился еще тот человек, который не даст Федьке получить желанное. Бочонок крепкого нашелся подполом, упрятанный за соления. На радостях, али от горестей, Басманов увалился в стог сена, совсем как темный крестьянин, отпил напитка, да уставился на пса, что нашел страшно интересным забавляться со своим хвостом. Долго ли сидел юноша в сарае, да все же услыхал, что мать с кем-то во дворе беседует. Прильнул к двери и затаил дыхание в попытках услышать али хоть суть поймать. — Царь приказал его в слободу воротить, да чин писаря ему жалует, чтобы грамоты с государем составлял, летопись писал. — это точно голос отца. — А ты писаря этого видал? Он же ж дурной да пьяный ото дня в день. — горестно вопрошает матушка. — Вон, солнышко только встало, как уже нализался. Не поедет он никуда, сам не хочет. — Значит силою заставлю, где этот вымесок проклятый?! — гневается Алексей Данилович. — Не трогай ты его, а государю скажи, что мол просит избавить его как от опалы, так и от царской милости. Езжай, Алеша, полноте сердиться, кто уж знал, что так будет?! Испугали Федора намерения царя воротить его в слободу. Это ж если в слободу, так значит изнова все начнется, а потом и неизвестно, как закончится. Может снова под опалу, а может и вовсе на кол. Нет уж, не бывать этому. И решил Федор, что надо бы сделать так, чтобы увидав его, Иван Васильевич вновь не возжелал. Как не катились слезы по щекам белым, как не горестно было, но напившись допьяна, схватил юноша ножницы, да и обрезал кудри, что теперь уж еле ушей касаются. Воротился в избу, как увидала мать, так и легла. Молвила, что смерти он ее желает, ирод окоянный. В зеркало на себя даже не взглянул, а сразу спать лег, от греха.***
Ни свет — ни заря, вломился в терем Малюта со своими псами опричными, еще сонного, в спальном одеянии, схватили Басманова под белы рученьки, погрузили в телегу, да и деру. Мать только кричала в след, чтобы оставили, да те только Феде приговаривали: — Не серчай, Федор Алексеевич, царский указ. — Гришка покопался за пазухой да извлек оттуда грамоту с государевой печатью, показывает. — Молвил Иван Васильевич, срочно тебя воротить в Александрову слободу хоть по доброй воле, а хоть силою и жалует тебе чин писаря. — Да на кой черт мне этот чин? — смеется Федор. — Я хочу и далее под царскою опалою быть, бражничать день ото дня да в потолок плевать. Все молчали, видать, никто не решался ответить, хоть по лицам видно было, что уж очень хотелось. Кажись, царский наказ держат. Коней только подгоняли так, что от ветра в ушах звенело. Незадолго, показались и стены слободы. Внутри у юноши все стало гореть страхом, да гневом. Не хотел он сюда воротиться, не хотел пред царем спину гнуть, да придется. Полуденное солнце даже еще не взошло в небо, как уж ведут бывшего опричника по палатам царским, да дорога уж больно знакомая. Нет-нет, да и пришли к бывшим Фединым покоям. Стражники мигом убрались, лишь Малюта задержался. — Стучи, царь ждет. — и вместо Феди сам постучал, толкнул того внутрь и дверь прикрыл. Федор склонился в приветственном поклоне, пряча взгляд. Уж больно не хочется с царем глаз к глазу встречаться. — Не признал тебя, Федор Алексеевич, хоть и очень ждал. — не дождавшись ответа, Иван продолжил. — Я часто сюда захожу, тут пахнет заморскими духами и думается так легко, словно мой верный советник рядом, все подскажет и рассудит. Ну, не молчи. — Не ведаю я, что молвить надобно. А коли не ведаешь, что молвить, так лучше и молчать. — опустив очи долу, словно стыдясь, отвечает Басманов. — Подойди. — молвит и сам встает с постели, на коей доселе сидел. — Ближе подойди. Федя нерешительно делает шаг за шагом, все еще глядя в низ. Нелепость ситуации почти смешит его: он в старой спальной рубахе, босой, обстриженный, а царь весь разодетый, в шелках да каменьях драгоценных. Тут Иван Васильевич дергает за руку парня на себя, а второй рукой хватает того за подбородок, поднимая голову выше. — Смотри на меня! — криком приказывает. Федор поднимает очи на царя и встречается с жгучим взглядом черных глаз. Тот неотрывно смотрит в голубые глаза, вздыхает. — Ты что с собой сделал, негодник? Я тебя в отчий дом выправил, чтобы проверку доносам учинить, чтобы понять, авось донос тот брехня. — И как, учинил? — дерзко вопрошает бывший опричник. — Учинил. Виноватого казнил и тебя вернул, да еще и чин тебе жалую. — А мне не надо ничего. — с легкой улыбкой говорит Федя. — Я умолял тебя не отдавать меня в темницу к Малюте, я на коленях просил. А теперь мне ничего не надо, ничего не хочу. — А перстни, да серьги тоже не милы? — подумал государь, что юнец играется. — А убранства заморские, а шубы соболиные? — И перстни, и серьги, и убранства, и шубы мне теперь совсем не по душе. — лжа, но уж очень больно было привыкнуть, что теперь не мил он царю, а сейчас что же, снова в эту прорубь с головой? Нет уж. — А что же тебе по душе теперь? — Вино да девки. — ой стыдоба, ой лжа, прости Господи, но не может Басманов иначе, нельзя. — Девки?! — смесь страха и злости отпечатывается на лице Ивана. — А может и я уже не по душе? Язык не поворачивается солгать, но и правду говорить Федор тоже не хочет. Резко вырвавшись из рук царя, бежит к двери. — Отпусти ты меня, коли такова твоя царская воля, так и быть, останусь здесь, но не спрашивай меня ни о чем! — отчаянные слезы покатились из глаз парня. — А коли хочешь спрашивать, то лучше сразу голову на плаху сложу. Грозный в миг отступился и тихо, словно в страхе или удивлении молвил: — Вечером пир будет, уважь меня, приди. — и тут же вышел.***
Как же Федя удивился, когда понял, что нет у него простой рубахи, без изворотов. Все шелковые, то вышитые, то даже с каменьями, яркие. Надел синюю рубаху, под цвет глаз, да темные портки с башмаками и решился наконец в зеркало глянуть. Никак он не ждал, что стриженые кудри красоты его не испортили. Лицо то все такое же, нежное, почти что девичье. Проходя по коридорам были слышны музыка да смех, видать, пир уж начался. Басманов, стараясь быть незамеченным, вошел в зал и полусогнувшись, просовывался за спинами опричников, в поиске свободного места. — Федюша, проходи мой гость долгожданный, подле меня место твое. — громко молвил царь со своего трона. Юноша понял, что скрываться уже смысла нет, выпрямился во весь рост да и зашагал смело. Взглядами жгли его спину и опричники, и бояре да князья. Ближе подойдя, понял, что место подле царя, это бывший трон царицы, коий не пользовался со времени смерти Анастасии Романовны. Примедлился Федор не понимая, то ли это шутки такие, али забава у царя новая. — Федор, садись. — шепчет царь. — Давно уж тебя Федорою царскою кличут, так пусть знают, что коли можно было бы, так я и царство с тобою разделил бы. Сел Басманов на трон, тут же чашу ему подали. Пир продолжался своим чередом, с плясками, песнями, да пьяными криками, а царь все глаз с Федьки не сводил. Он же старался на Грозного не смотреть, а все больше на вино налегал, дабы поскорее упиться. В разгар празднования, вышли в центр трапезной хороводы. Девки все как на подбор. Вспомнил парень, про план свой и давай нарочито на девок глазеть, да улыбаться им. Приметил он в толпе девушку светловолосую, белую, в алом летнике, да и встал, вытянул из хоровода и с ней принялся отплясывать. Послышался одобрительный свист опричнины, да гомон. Как кончилась музыка, взял девку под руку, да и вышел с нею из залы. Сраму никакого и не собирался чинить, так, по коридорам пройтись, для виду, да и в покои свои отправиться. Так и сделал, улегся спать раньше окончания пира, не ведая, что там далее было. А уж утром, оправившись от похмелья, вышел на крыльцо, так хорошо, свежо и тихо. Видать только казнью ночь прошлая окончилась. Не думал Федор, что играется чувствами царя так жестоко. Глядит на висельника, да узнает в нем деву, с коей вчера танцевал, да только нагая и истерзанная она висит в петле. Страх одолел душу юноши, да гнев праведный. Кинулся к покоям царским, на рынду кидается, пропустить к царю велит. Царь, видать, и не спал, сам открыл и впустил Басманова. — Что тебе дева эта не приглянулась? — с порога нападает Федька. — А ты присядь, чайку со мною испей. — садится и елейным голосом молвит царь. — Садись, Федора. — Иван Васильевич, не хочу я с тобою чай тут распивать, ты на вопрос мой дай ответ. — Не приглянулась! Сама того не ведая, мне дорогу перешла! — резко начинает кричать Грозный, вскакивая со своего места. — И с каждым так будет, хоть девка, а хоть юноша, всех вздерну, с кем окромя меня будешь! Ты что думаешь, можешь с кем хочешь быть? Я — судьба твоя на веки вечные и огнем адовым тоже вместе гореть будем. Федор стих, не зная, что и сказать. Не думал он, что у Ивана такая страшная, такая адова любовь. Не та любовь, что в книгах да песнях воспевают, а жестокая, кровавая, царская. — Отпусти ты меня на четыре стороны. — шепотом. — Не могу Федюша, помру я без тебя. — Грозный подходит со спины и крепко сжимает в объятиях. — Могу переговоры вести отправить, хочешь? -Хочу. — твердо отвечает он.***
Спустя полгода. Басманов въезжает в Александрову слободу словно князь, в повозке с четырьмя лошадьми, коими извозчик правит. Отворяется дверца, выходит сам Федор Алексеевич: в мехах соболиных да богатом убранстве, в ушах серьги жемчужные сверкают, кудри ниже плеч ниспадают, губы алые выделяются на лице прекрасном. Мерной походкой в палаты идет, все взгляды на себе собирая: где завистливые, а где восхищенные. — Краса, ну право краса. — раздается откуда-то сзади. Федор поворачивается и встречается с черными очами царя. Иван Васильевич часто писал ему в Ливонию, много чаще, чем положено царю своему послу писать. И ни разу в тех письмах не спрашивал, как переговоры идут, а все больше о чувствах да срамное всякое описывал. — Здравствуй государь Иван Васильевич. — и лишь головой кланяется. — Заходи ко мне, как от дороги дальней оправишься, расскажешь, как там в Ливонии. — говорит царь спокойно, да усмешка с лица не сходит. — Да я и не умаялся, сейчас давай говорить. — улыбается в ответ и вслед за Грозным в его покои проходит. Не успела дверь за ними затвориться, как царь прижал к стене Басманова, да как давай руками по телу стройному водить, целовать щеки, глаза. Кудри в охапку рукой собирает и те целует. — Федора моя, чуть не пропал я без тебя. — шепчет. — Везде одни заговорщики да предатели, кто же как не ты рассудит и подскажет мне, что с ними делать. — А своя голова на плечах зачем? — смеется Федя. Царь смотрит юноше в глаза и медленно стаскивает с того шубу, Федор же расстегивает кафтан государя. Вскоре, на полу является ворох одежд, а в покоях становится жарче от горячих тел двоих возлюбленных. Иван берет Федьку нежно, как девицу, всю свою любовь показывая, а тот и рад этому, только боле распаляя государя. — Месяц мой ясный, Иван Васильевич… — горячо шепчет на ухо, прижимаясь к царю всем телом. — Ваня… — Ни с кем я тебя не делил и делить не стану, Федюша, любого убью. — Твой я до самой смерти, царе… Коли даже от тебя эту смерть и приму.