Полтора месяца спустя
Канаме аккуратно коснулся губами чашки с кофе, словно сомневаясь — стоит ли? Шираюки сидела напротив, сложив руки на груди. Даже так, она защищалась. Месяц с лишним у психолога дал свои плоды — Широ при виде его перестала задыхаться. Психотерапевт прописал ей антидепрессанты. На сеансах стали вылезать подробности, от которых у нормального человека мурашки побежали бы по спине. А Канаме только убеждался — Ридо был просто отвратительным отцом, и садистом следом. С улыбкой ломать девочке руки за то, что она, по его мнению, сделала неправильно — вампир не знал, что на это можно сказать. Сделать сейчас всё равно ничего не мог. А жаль. Медленное высыхание, обезвоживание на фоне отсутствия крови — это было бы всё весьма кстати. Как Шираюки после этого террора со стороны отца что-то способна творить руками и получает образование ко всему прочему — говорило Канаме ещё и о силе воли. Потому что Шираюки помнила каждый случай перелома даже в приюте. Просто не помнила — кто эти переломы ей обеспечил. Первый раз — неправильно сложенный оригами журавлика. Левая рука в спиральный перелом. Второй раз — раздробленная кисть этой же руки за нежелание вышивать лентами. Третий раз — не понравился букет из осенних листьев. Сколько таких «раз» было — Шираюки не сознается, но, благодаря этому, умеет писать двумя руками. У Ридо есть ещё один ребёнок. Сын. Сэнри Шики. Мрачный, отстранённый от всех подросток. И, если полезть в его омут, там можно встретить картины не лучше, чем у Шираюки. Там, говорят, его мать постаралась. — Я слышал, что у тебя каникулы начались, — Куран решил завязать этот важный и вместе с тем нелепый разговор. Важный, потому что чистокровными не разбрасываются в их мире. Только сами чистокровные. Нелепый, потому что Канаме ни разу не психолог, чтобы лезть в дебри ломаной-переломанной девчонки и понимать, что с малышкой Юуки было куда легче. — Закрыла сессию досрочно. Хочу отдохнуть от этого дурдома в своей жизни, — девушка выглядела уставшей. Специалист помог ей всё вспомнить, собрать пазлы своей разбитой памяти, помог смириться, лекарства стали подушкой безопасности, когда начали мелькать мысли о самоубийстве. Да, самый лёгкий способ закончить этот кошмар — умереть. Широ спрятала лицо в ладонях. Всё было сложно. Это была третья встреча с Канаме, и уже без посторонних. Первая встреча закончилась тем, что Шираюки вспомнила отца. Вторая встреча была в присутствии забавного парня — Ханабусы Айдо. Тот шутил, смеялся, рассказывая интересные истории из своей и «Канаме-сама» жизни. Например, как в детстве не ладили, как в итоге под дождём стояли под одним плащом Канаме, разбираясь в том — кому что друг в друге не нравится. Резко и мягко. Весело и грустно. Ханабуса и Канаме и впрямь составляли этот контраст, но даже Шираюки видела, что друзьями — теми самыми: лучшими, закадычными, которому можно положить голову на плечо и рассказать, что жизнь — опять чёрная клякса на пергаменте — не были. Канаме глотнул кофе, и потянулся за сахаром, теперь понимая, почему в латте с карамельным сиропом Шираюки добавила сахар. Ему хотелось улыбнуться: век живи — век учись. Адаптация к неблагоприятным условиям бывает совершенно разная. Оставалось только постепенно вводить эту девушку в тот мир, из которого она сбежала в детстве. — Значит, так ты справляешься без крови, заменяя её сахаром? — Мне противна мысль… что я должна кого-то кусать, — Шираюки передёрнуло от отвращения. Признавать тот факт, что она — вампир, было тяжело, и тоже со специалистом. Не хотелось верить. Ведь вампиризм для неё был не более, чем готической составляющей фольклора, которой могла вдохновляться. А осознать, что это всё — её жизнь, становилось не по себе. — Поэтому ты так слаба, и тебя не могли обнаружить ни охотники на вампиров, ни вампиры. А самообладание перед кровью просто поражает, — Канаме всё-таки улыбнулся. То, что было похвалой на его взгляд, было тем, отчего Шираюки бросало в дрожь, и появлялось желание покрутить пальцем у виска. — Мне было бы уютнее, если я понимала о чём сейчас речь, Канаме, — девушка вздохнула. Этот парень был чертовски похож на её отца, но отличия всё-таки были. Глаза. У Канаме не наблюдалось гетерохромии. Волосы были прямыми, в то время, как кудри Шираюки унаследовала от отца. Канаме было лет девятнадцать-двадцать от силы, ненамного её младше, но даже это отличало и напоминало: парень перед ней — не монстр из прошлого. И Канаме был уравновешен, чертовски спокоен и даже делал попытки вписаться в её мировоззрение. Хотя бы выпить кофе, как люди. Просто с большим количеством сахара, как она. — Одной встречи не хватит… как и чашки кофе, — с этими словами он протянул ей папку с документами. — Я понимаю, что мой мир от тебя далёк в понимании, поэтому мне пришлось обратиться к науке, чтобы ты поверила. Шираюки с тяжёлым вздохом взяла папку в руки, чувствуя, что держит в ящик Пандоры. Даже чёрный цвет папка казался символичным в данном случае. Следующий час девушка молча изучала документы, не прикасаясь к кофе и радуясь, что успела выпить успокоительное. Иначе истерика не заставила себя ждать. Не так она надеялась найти кровных родственников, да и не было надежды. Спустя три года в приюте Шираюки потеряла всякую надежду на любящую её семью. Спустя четыре семьи, что в итоге от неё отказались, перестала верить в такую возможность. Когда ей исполнилось двадцать, Шираюки порадовалась, что ад закончился. То, что Ад начался по новому кругу в двадцать два — Шираюки никак не хотела комментировать. Слёзы стекали по глазам, когда она читала научные формулировки анализа ДНК, доказывающего, что парень напротив — её двоюродный брат. Родство более пятидесяти процентов. Хотелось тихо выть, но препараты не давали сорваться в истерику и позволяли держаться до последнего, дотянуть до момента, когда останется одна. Тяжело было видеть фотографии тех, кто был её биологическими родителями, кому она не сдалась ни в каком варианте. Ошибка. Внешне практически копия матери. Цвет волос, кожи… Наверное, знай она её ближе, то, может быть, выражение лица было бы схожим, мимика, повадки? Но сейчас было ясно кому сказать «Спасибо» за столь неординарную внешность и проблемы в детстве. Про отца и говорить нечего. Она отказывалась в себе искать хоть какие-то общие черты с ним, после чего захлопнула папку, отодвигая от себя подальше. Была бы возможность — сожгла. Внутри была смесь из пустоты, желания разнести всё к чертям, спрятаться и зарыдать в голос, чтобы в этот момент её кто-нибудь обнимал и говорил, что всё будет хорошо. Но Шираюки хотя бы внешне стремилась успокоиться, а в общежитии дать своим слезам волю. — Я хочу побыть одна и никак не хочу это комментировать. Девушка встала из-за стола, делая глубокий вдох. Держалась она молодцом, не став истерить в общественном месте, крича, что это всё неправда. Канаме был приятно удивлён этим, а также прекрасно понимал — если бы Широ хотела услышать слова утешения и сочувствия от него, то не уходила, заплатив за свой кофе. Слова утешения от него ей требовались в самом последнем случае.***
Неделя спустя
— Широ, оторвись ты от видеоигр и вернись в реальный мир! — Момо стояла над подругой, перекрывая той обзор на экран, но та только вытянула шею, чтобы продолжить гонку. Она вышла всего за неделю на уровень «Гран-при» в игре, и проигрывать сейчас была не намерена. Этот азарт, игра, виртуальный мир глушили все мысли и боль, помогали спрятаться от этого. Момо сделала шаг в сторону, закрывая обзор, а машина, потеряв внезапно управление на повороте, врезалась в ограждение и с противным металлическим звоном перевернулась, взрываясь. — Широ! — Как хочу, так и провожу каникулы. На работе отпуск, или я уже тебе обязана отчитыватьс-с-ся во всём, что делаю? — с недовольного тона от проигрыша Шираюки перешла на шипение. Девушка отшатнулась, чуть было не врезавшись в экран телевизора. Но, когда опомнилась, Шираюки уже не было в комнате. Темноволосая озадаченно смотрела на оставленный пульт управления на диване, пытаясь успокоиться. За Широ она вообще не замечала агрессии. Её что-то тревожило, но это она не выдавала вслух никому, переживая в одиночку. Девушка вздохнула. Ещё больше её пугали изменения в подруге. Даже внешние. До того провального похода подруга выглядела, как слабый, болезненный человек. После — пышущий здоровьем человек. И вот, спустя три месяца с планки «пышущий здоровьем» спускалось всё к «болезненный человек». Момо зажмурилась. Шираюки становилось дурно от вида крови и даже падала в обморок при виде лужи пару раз. В ушах звучало её шипение. Ей хотелось верить, что это просто совпадение, и в её голове просто проекция всех мифов, что зачитывала Шираюки своей подруге.