✩*✩*✩*✩
пожалуй, сны у них всех получаются беспокойными — как ожидаемо — и каждый из них по очереди просыпается ночью и шарит по комнатам, пытаясь унять свои нервы. первой это делает сана, вздыхая от нахлынувшей боли в голове. она ходит в туалет, роется в телефоне и съедает кусок хлеба. ворочась, не сумев найти удобную позу, пялится в потолок. так проходит несколько мучительных минут, во время которых минатозаки старается не думать о друзьях и их поступках. старается просто не думать. отключить у себя возможность, иногда выводящую её из строя. противоречивые ощущения разрывают горло, будто заставляя девушку горько закричать от боли. но она этого не делает, глядя на пустоту вокруг. спустя полчаса еле удаётся заснуть. вторым это делает юта, словно почувствовав себя не на своём месте. по привычке, оглядываясь, на место рядом с собой, он видит вместо момо чонгука. чонгука, что по комку одеял заметно, лежит в позе эмбриона. кровать достаточно большая и может вместить в себя двух человек так, что их тела даже не будут соприкасаться, — и японец чуть пододвигается, чтобы увидеть копну перекрашенных волос. в темноте не особо видно его лица, ведь только блеклый свет из окна освещает комнату, оттого юта прислушивается к чужому дыханию. размеренное. спокойное. он успокаивается и засыпает почти сразу же. ближе к пяти утра, ворочается чон. он мычит от боли в голове, желая разомкнуть веки, которые будто и не хотят открываться. сознание хочет вновь провалиться в желанный сон, правда, парень жмурится, когда чувствует голод. аккуратными движениями чон разминает мышцы, замирая в ту же секунду, как только замечает тело рядом с собой. тело, что укрыто другим одеялом и повернуто лицом к стене, из-за чего не видно лица, но видны короткие каштановые волосы. проснувшийся чуть было не вскрикивает, отодвигаясь ещё дальше от... тела. чон просыпается полностью, осторожно глянув на себя под одеяло. одет в боксеры и простую белую футболку. чист, не воняет. спит отдельно, не прижавшись к телу. да и сам парень вчера не ходил никуда, потому это может быть вор. и не ждал он никого. вроде. — пиздец. чонгука будто толкают со стометровой скалы, попутно ударив в голову. к нему возвращаются воспоминания: ужасное поведение, пьяное и бесстыжее, отвратительная квартира, наполненная хламом, глупость и гнев в душе; всё это даёт осознать самый эгоистичный поступок чонгука в жизни. самый эгоистичный поступок, в котором он позволил себе обмануть всех своих близких, заполучив на время приезда минатозаки квартиру и выставив себя наитупейшим дураком. почему он так сделал? почему позволил вырвавшимся чувствам захватить власть? почему он отправил всех остальных в деревню якобы на отдых, подставляя и их? — пиздец. пиздец. парень шепчет это, стараясь не разбудить гостя. гостя, в которого он буквально плюнул своим отношением. как же чонгуку сейчас чертовски стыдно. он босыми ногами наступает на пол, спускаясь. оглядывается: спальня убрана, кипы грязной одежды нет, странного запаха тоже. чонгуку стыдно вдвойне, но, к тому же, он очень благодарен. кажется, чон не заслуживает ни одного своего друга. — блять. опять ругаясь, парень потихоньку двигается в сторону шкафа, доставая свою одежду. ему хочется, как всегда он поступает, свалить, но потом догоняет чувство вины. всё-таки слишком дерьмово он поступает. надо будет искренне извиниться. переодевшись в спортивную одежду, чонгук оглядывается вновь. а потом опять, скользя взглядом по цветочным обоям, привычной мебели, спящего друга и так далее. и ещё раз скользит. а потом раскрывает рот, хмурясь: — где сана-нуна? выходя из комнаты в гостиную, он снова видит чистоту и опрятность, теперь воцарившие в квартире. а сана-нуна спит на диване, закинув ногу в брюках на спинку, руку свесив с него на пол. её распущенные волосы длинными прядями прикрывают расслабленное лицо, одеяло закрывает только половину тела. чон закусывает губу и сдерживает улыбку, пока с заботой укрывает полностью старшую. — прости. он шепчет только эти слова. с затуманенным разумом и разбитым сердцем, разглядывая нежное лицо. длинные ресницы, подрагивающие во сне, нос с маленькой горбинкой, плотно сжатые губы — самое прекрасное на свете, сотканное воедино. чонгук отворачивается после секундной слабости, чтобы не причинить дискомфорта, и уходит в ванную почистить зубы. кажется, то извинение было не только за вчерашнее. он извинялся за всё, чем мог причинить нуне боль. за сомнения, за страхи, за боль, за желание спрятаться и сбежать. чонгук был трусом, и одно его тихое «прости» в воздухе вдруг весило больше, чем толстые книги в переплёте могли рассказать. нет, чонгук всё ещё трус. всё ещё трус, потому что разглядывая покрасневшее лицо с мешками под глазами, он вздыхает и кривится. голова так же трещит, бесперебойным молотком стуча по сознанию, возможно напоминая об опасности, а, может, крича что-то вроде «трус! трус!» разумеется, чонгук так и не решается завтракать в квартире, заполненной чужим присутствием, чужими запахами, чужой заботой, и, хватая первую попавшуюся куртку с шапкой, выходит на улицу. ему следует отдышаться и вновь принять лицом к лицу привычный факт. он всё ещё трус.✩*✩*✩*✩
— где чонгук? — спрашивает старший, потягиваясь в ленивым движениях. за окном светло и ярко, несмотря на зимний период. но всё ещё холодно, и гость ёжится от непривычки в своих тонких носках. поворачиваясь к дивану, где сана смотрит сосредоченно в экран, он поднимает бровь и получает реакцию: — что смотришь? — сипит хмурая сана, зевая. — я его не видела и знать не знаю. наверное, сбежал, — пожимает плечами, — как и всегда. юта кидает на неё укоризненный взгляд, вздыхая. воздух кроткий и такой же холодный. что ж, сестра вполне может быть правой. у чонгука, к сожалению, всегда были проблемы с выражением своих эмоций, не то что с выражением своих потребностей и чувств во время разговоров. да и кровать заправлена так, что существование парня кажется шуткой. — да ладно тебе. не злись. — ты добросердечный, — замечает сестра, закатывая глаза, — они поступили не очень красиво. я бы сказала ещё чего похуже, но мне жалко. — я уверен, что всему есть объяснение. — окстись, у тебя всегда оно есть. — тем не менее, — парирует, — они бы так не сделали. и я не понимаю, почему не могу ни с кем из них связаться. они точно не меняли номера, они бы нас предупредили. девушка фыркает, приподнимаясь. одна ступня опускается на пол, пока вторую она прижимает к себе, мягко улыбаясь: — знаешь, мне кажется, а вдруг мы уже не так близки? — что? — юта замирает, подходя ближе. — садись, — сана отодвигается и бьёт по месту рядом с собой, — а вдруг мы уже не так близки по их мнению? вдруг они отвечали нам от балды, а сами свалили? потому что мы им уже не нужны. брат открывает рот, дабы ответить, но потом обратно его закрывает, неуверенно кусая губы. он двигает желваками, кидая взгляды на грустную младшую и на вычищенную гостиную. честно говоря, до этого никому из них не приходила мысль об этом. они считали, что так же рядом друг с другом и так же могут сохранить свои связи, как если бы были в одной стране. такие же весёлые, поддерживающие, искренние друзья. вчерашние события пошатнули сначала уверенность саны, которая хранила в себе желания увидеть их компанию вместе вновь, а теперь пошатнули и юту, косящегося на мобильник. девушка вздыхает, наблюдая как лоб родственника морщится от болезненных раздумий, и вспоминает себя в тисках собственного разума и выдумок. а может быть и не выдумок, а реальности, что сложно признать. друзья действительно могут потерять контакты, отдалиться и потерять связь, что тогда-то никому вина не принадлежит. так просто происходит, никто не способен предугадать, когда человек, которому говорится «люблю», «лучший друг» или «лучшая подруга» станет обычным воспоминанием. никто не способен предугадать, когда в конце концов ни одна из сторон не скучает по друг другу, оставляя моменты позади, и когда одна из них не чувствует того же, что другая, отчаянно скучая или нуждаясь. как, например, минатозаки, что сидят на чужом диване в чужой гостиной и думают о том, что на деле являются нежеланными гостями. горько и обидно. и вроде как ничья вина. но поступок очень неприятный. зачем стоило отвечать на сообщения? зачем стоило давать надежду, если в итоге никто и нигде? это глупо. девушка кладёт голову на своё колено, добавляя: — я не хочу говорить за всех, но события... — достаточно. юта прерывает её на полуслове, натянуто улыбаясь. сана понимает всё и робко тянется к брату, обнимая его. он делает это в ответ, принимая поглаживания по спине. и всё-таки его гложут сомнения, выкорчёвывая тайные страхи и надежды. всё не могло так просто быть. сердце надеется на ужасную, глупую шутку. — хватит думать, — шепчет сана, отвлекая старшего, — прости, что накинула на тебя это. никаких выводов без слов самих друзей, понятно? а сейчас я пойду в магазин и мы покушаем. а потом свяжемся с соседями, родителями и с кем можем, если не получается сделать это с ними. — окей. — отлично, — она отстраняется и хлопает в ладоши, — за дело! всё происходит именно так, как она говорит. быстрый завтрак со вчерашним бульоном, моральная поддержка для друг друга, потом обзвоны всех номеров друзей и вздохи. невозможно поверить в то, что ни один из четырёх взрослых людей не берёт трубку, и то, что придётся звонить их родителям. ленивое утро превращается в продуктивное, когда девушка встаёт из-под стола и просит брата помыть посуду. она одевается, выходя наружу, но перед этим молвит: — не сейчас, — останавливает, когда брат хочет набрать маму тэхёна, — сейчас слишком рано, всего лишь восемь утра воскресенья. не будем надоедливыми. — но... — лучше поговори с момо, — выразительно поднимает бровь, — а я пока в магазин. отдохни. последнее слово звучит умоляюще, заставляя юту сжать побелевшие губы и прикусить щёку изнутри. он сдаётся под внимательным взглядом младшей, что знает о ком и о чём надо напомнить. — спасибо, — отвечает она просто, кивнув, — я ухожу. будь здесь. просьба звучит и для неё самой, терпкостью своей задевая жёстко. ей так хочется в ту же секунду собрать свои вещи и оставшиеся силы, чтобы уехать, забрав с собой брата. как же хочется. и как же хочется остаться, чтобы понять, что с друзьями случилось. что случилось между ними и почему. что ж, даже сана не знала, что на деле один звонок родителям никак бы не помешал им, а, наоборот, помог бы найти правду. поход в магазин, а точнее супермаркет, получается коротким. она хватает нужные продукты, проверяет срок годности, шутит про себя прошлогодние шутки и надеется о том, что юте хватит догадливости, чтобы не упоминать ни перед момо, ни перед семьей небольшой... казус. её настроение скачет между нейтральным и грустным, но после сменяется на удивлённое, когда за столом она замечает знакомое тело и лицо. лицо, что спокойно кушает рамён в тишине, глядя на экран телефона. пока они, чёрта с два, волнуется и грызут себя изнутри. это лицо просто так смеет улыбаться после того как вчера наклюкалось? минатозаки не замечает, когда бросает наполненную корщину у стеллажей, уверенно направляясь к другу. или не другу. неважно. — эй! окликает его и плевать она хотела на осуждающие взгляды вокруг. все равно людей в такое время мало. тот поднимает взгляд, замирая и не зная куда себя деть. девушка замечает большие мешки под глазами и уставший вид, но успешно игнорирует, зыркая на него: — какого хрена? она со злостью двигает противоположный стол, садясь на него, и отбирает рамён, двигая его назад. привлекает чужое внимание и продолжает: — какого хрена? объяснись? я требую, — она стучит рукой по столу пару раз, но не так громко, и видит как суетливо сглатывает чон. он молчит, создавая неловкую и неуютную тишину, в которой невозможно сосредоточиться, а сам пытается подобрать нужные слова. взгляд напротив почти дикий, злой и раздражённый, но, может быть, где-то за зрачками он видит заботу, по которой так скучал. он так проебался, и в голову лезет только одно слово: — прости. — прости? — она фыркает, возмущённо вскрикивая и поднимаясь. — тихо, — он случайно говорит, — сядь, пожалуйста, нуна. я всё объясню. она смотрит на него, сжимая губы. такое милое лицо способно создавать жуткие образы, потому чонгук содрогается внутри от ужаса и повторяет просьбу. она садится, тяжело вздыхая. — ну? — обещай, что никого не убьёшь. она хмурится. — а надо? — нет, — он спешит, — никого не надо убивать. просто обещай. — ты объяснишься? — да. только обещай. — ладно, — недоверчиво щурится, — обещаю, что никого не буду убивать. — и обещай за юта-хёна, — добавляет торопливо младший, натянуто улыбаясь, — пожалуйста. — ладно. за него тоже. объясняйся. и вот тут чон начинает чужого взгляда избегать, рассеянно рассматривая потолок здания. грязный и старый потолок, который, конечно же, интереснее саны, решившая дать ему время собраться. время тянется муторно, давая заскучать, а шестерёнки в голове чонгука крутятся и крутятся, предлагая самые ужасные варианты лжи. спустя мгновения он соглашается, что правда — самый лучший исход, который только может быть. более-менее лучший исход. — возможно, я, — он почти шепчет, — поступил очень глупо. очень-очень глупо и по-мудацки. она кивает, показывая, что слушает и не собирается перебивать. чонгук же решает рассматривать теперь происходящее за окном. за окном в рань воскресенья мало кто ходит по улицам, спеша по тротуарам. мало кто бежит или спотыкается, стараясь успеть. чонгук смотрит, думая, что даже будучи самым спокойным и всегда успевающим, смог запросто всё уничтожить. — сначала, я хочу извиниться, — выдыхает он, — за всё, — сана распахивает широко глаза, явно понимая, за что извиняется собеседник, — и, чтобы ты ни услышала после, я хочу, чтобы ты, юта-хён, остальные, знали, что я абсолютно искренен в своём раскаянии и желаниях всё исправить. ты принимаешь? он поднимает на неё взгляд полный надежды, действительно желающий о чём-то новом в новом году. она кивает: — принимаю. — так вот, — обратно возвращает взор к окну, а она не торопит его, — я соврал им, когда узнал о том, что вы приедете. меня охватила паника, как иногда бывает, и я буквально не понимал, что делаю. она приоткрывает рот, не зная куда себя деть. первое сообщение не было даже адресовано чону. в голове играет «почему? когда?» — мне было страшно. я увидел сообщение случайно на телефоне хёна и начал отвечать. я знаю, что это глупо, странно, — сана хватает его за руку, качая головой и лишь молчаливо поддерживая, — а потом я всё стёр. со всех телефонов. я знал даты вашего прилёта и время, потому отправил их отдыхать, оформив им отпуск. а сам напился в своей комнате и был наедине со своими страхами. прости. я вряд ли заслуживаю прощения. — ты..? — мне очень жаль, — теперь его глаза обращены к её глазам, и она замечает, что в больших карих вселенных сияют звёзды, что готовы упасть, — мне очень жаль, если я заставил чувствовать вас ненужными. мне очень жаль, что я так поступил со всей нашей компанией. мне очень жаль, что из-за своих порывов я поступил так опрометчиво. прости. я так боялся. я так боялся чего-то, что не мог спать, зная, что скоро вы приедете. я не мог нормально есть и заниматься своими делами. — чего... чего ты боялся? — медленно выговаривает сана, вырисовывая на мужской ладони узоры. — встречи с тобой, — говорит он торопливо и честно, заставляя её замереть, — мне было так страшно. мне было так страшно увидеть тебя, потому что я знал, что я виноват в том, как мы расстались и с какими отношениями. я знаю, к чему привели мои сомнения тогда, и теперь я знаю, к чему они привели сейчас. мне очень стыдно за свою ложь, нуна. мобильник в кармане начинает звонить, но минатозаки его выключает свободной рукой, поворачиваясь к чонгуку. она не может выговорить сейчас ни одного слова, потому что столько чувств за одно утро становится так много. она путается в своих ощущениях, не зная как реагировать на чона. безусловно, он виноват, но его раскаяние так важно. так важно поддерживать людей, которые хотят искренне извиниться, что он обозначил сразу, однако, нельзя и невозможно прощать всех и сразу. сана мнётся, начиная: — на самом деле, в том, что мы так и попробовали, виноваты мы оба. тш, не спорь. я боялась, ты боялся. это было очень трудным временем из-за переезда, нервотрёпки и страхов. потому мы оба струсили. чон выдыхает, с застывшими слезами рассматривая женское лицо, как и она рассматривает его лицо. каждую деталь, родинку, морщинку. пытаясь вспомнить, как всё было тогда. тогда, когда они отказали друг другу, сказали, что не выйдет, и распрощались. так и не попробовав хоть что-то. хотя бы поцелуй или объятие. — и я прощаю тебя за это. надеюсь, и ты меня простишь. тш, не перебивай, — улыбается грустно, — но я не знаю, могу ли я простить тебя за новую ложь. за эту новую большую ложь, хоть ты и признался, раскаиваясь. я рада, что ты сознался, я вправду ценю это, я ценю то, что ты делишься этим со мной. но мне очень обидно. до сих пор. — я понимаю. — я знаю, что у всех нас страхи. и я хотела попросить тебя кое о чём, — она облизывает губу, чувствуя как в своих же глазах собирается предательская влага, — может нам стоит записаться на... консультацию? я знаю, что не могу решать за тебя, но я знаю тебя и то, чем ты делишься. может, тебе стоит попробовать? это очень важно. повисает тишина, позволяя лишь звону колокольчиков на входной двери создавать шум в помещении. тихо, уютно, но всё ещё страшно. внутри, где прячется та часть сознания, что из-за страха готова пойти на отчаянные поступки. — я понимаю, — вновь повторяет парень, своей рукой осторожно переплетаясь с рукой саны, — я знаю, что поступил неправильно. я обидел. я не хотел. и я не хочу, чтобы так и было, потому я пойду. — ты пойдёшь? — уточняет она, а одна из слёз всё же течёт по щеке, и её ловит нежно чон пальцами. — я пойду. я хочу измениться. — я рада, — она улыбается, так широко и искренне, что из-за морщинок в углу и из-за улыбки, слёзы начинают течь без остановки, спускаясь по щекам, — я очень рада. — я хочу измениться, — повторяет громче, — ради себя, тебя и для всех нас. я хочу измениться в лучшую сторону. голос чонгука звучит твёрдо, пусть и ломается чуть в конце. теперь и из глаз парня течёт жидкость, горячими и мелкими дорожками оставляя свой след. они плачут, сидя за столом, переплетя свои ладони, раскрывая в диалоге себя. — я тоже, чонгук-и. я тоже хочу измениться. в лучшую сторону.