***
Она прекрасна – в ее улыбке вся запретная сладость мира, прощальные закаты и встречные рассветы, а во взгляде плывёт морской конёк, шаловливый и молодой, чья наивность обнуляется за счёт доброты и красоты, руки у неё мягкие, тёплые и до безумия нежные, ласкают, как ясный взор возлюбленной. Романтик по своей глупой натуре, Хаскер часто слал ей любовные письма, воспевая в них ее безупречность и кроткий нрав, однако, ответа не ждал, понимая, как это будет выглядеть с его стороны. Не чета сын одного из работников завода девушке, у которой есть всё, начиная от одежды и заканчивая личным пони, он это более, чем ясно, понимал, но стоило ему увидеть сирену своих снов, окруженную подругами, как сердце замирало в сладкой муке чувств, а потом рвалось из его груди навстречу счастью, короткому, запрещённому и от того столь приятному. Как-то он увидел ее в саду, где пышно цвели пионы, розы и несколько орхидей, одаривая пришедшего своими приторными запахами, перемешанными с её природным, полным лёгкой перезрелости персика или сливовой наливки. Девушка сидела одна на скамье около небольшого куста, что касался своими тонкими ветками с зеленью её светлых волос, в которые были заплетенны ленты с цветами, один из них проворно ронял лепестки на землю, ярко-розовые, как губы Антеи; зачарованный этим, Хаскер только сейчас заметил в ее темно-карих глазах поблескивающие слезы. Он замер на месте, не зная, стоит ли вмешиваться, расспрашивать касательно этого, нарушая её интимные часы уединения, вместе с тем парень всей душой желал подойти к ней, провести наедине с дамой своего сердца хотя-бы несколько минут... Тот плохо помнил, как подошел к ней, и девица подняла на него исполненный нежности и робкой надежды взгляд, на бледноватых губах цветком распустилась неуверенная, чуть глуповатая улыбка. — Это же ты написал? – спросила она сразу, стоило ему присесть подле своей мечты, склонив голову на бок. Лучи солнца пробирались в её волосы, лукаво подмигивая в камнях её ожерелья из сапфиров в серебряной оправе, из-за чего у Хаскера рябило в глазах. — Да… Да, — он комкал в своих руках ткань штанов, проклиная себя за резко накатившее смущение, что заставляло его щеки рдеть так ярко, как яблоки, под живыми глазами. Он флиртовал с работницами в казино, как с зрелыми, так и с юными болтушками, не отказывал себе в удовольствии выпить в их компании и потискать и наведаться в бордель отца своей мечты, но в присутствии Антеи паренёк чувствовал себя не лучше мороженого в знойный день, готового растаять в сливочную лужицу. — Мне очень приятно знать, что ты так думаешь... Обо мне, — промолвила девушка, аккуратно сворачивая бумагу, от которой — он точно знал! — шёл их общий запах. Хаскер глупо хихикнул, подумав о том, что было бы неплохо, останься его аромат не только на письме, но и на её коже. — Под твоей грубостью и наглостью явно прячется поэт, Хаскер.. Хаск.. Я буду звать тебя Хаск! Ты же не против? — Это все? Вы лишь хотите называть меня так? — Хаск… Мать, сестра и братья кличат его Занудой, Тучкой, а отец называл своим Щенком. Ещё никто не давал ему столь милого и интересного прозвища; они обменялись робкими, какими-то интимными, понятными лишь им одним, улыбками, и Антея почувствовала, как к ее губам прижимаются чужие, более настырные, отдающие чем-то спиртным, а дыхание смешивается со вздохами, отчаянными, словно в любой момент этот сладкий дурман может закончиться. На мгновение она опьянела от их лёгкого поцелуя, но через мгновение пришла в себя и уперлась руками в плечи Хаскера, чьи руки сжались на её талии, сжимая ткань, минуя бархат, желая добраться до плоти. Он жалкий пёс, он бедняк, он сын слуги её отца, а она дочь криминального авторитета, Антея не могла позволить... Или же могла? Однако, паренёк сам отстранился, будто прочитав её мысли, и погладил свою мечту по краснеющей щеке. — Выходи за меня, Антея, сегодня, давай убежим сегодня. Ты же знаешь, знаешь, читала мои письма, ведь так? — Уголки полных, девичьих губ медленно приподнялись в довольной, сытой улыбке, и та, заливаясь радостными смешками, упала ему в объятия, раскинув руки, дабы обвить ими его крепкую, загорелую шею, как змеи обвивают свою крошечную жертву. Она не один раз вспоминала этот день.***
Хаск не любит пить перед сном; стоит ему выпить хоть несколько глотков, все тайны становятся явными, возвращаясь в виде воспоминаний и возможных исходов, которые могли получиться, будь он чуть быстрее, умнее и смелее, чем раньше, да и сейчас; сидя в баре, смотря на початую бутылку водки, с лёгкой, неуверенной улыбкой, он чувствовал, что проигрывает ей, своей зависимости, своей печали, отчаянию и надеждам на лучшую жизнь. Чьи-то ледяные пальцы коснулись его когтистой лапы, что так сильно сжала ручку; Чарли попросила всех работников отеля написать благодарности друг к другу, дабы «поднять их дружеский, рабочий дух»: Вэгги отнеслась к этому терпимо и даже постаралась, сказав, что «Энджел иногда очень милый, а Хаск исправно выполняет свои обязанности, и Аластор совершенно не мешает ей», Энджел и Радио-Демон терпеливо, грамотно и упорно выписывали каждую буковку, в которой буквально говорилось «Я стараюсь, поэтому принимай, Чёрт возьми», а он, Хаск, совсем не может связать и пары слов, из-за чего лист перед ним был совершенно, как кристалл, чист. Обернувшись на того, кто посмел помешать ему и нарушить его покой, Хаск уже было готовился покрыть его отборным словарём «нежных», но застыл, чуть виновато шевеля ушками, однако, в глазах стояло прежнее раздражение; умеет же Шарлотта смотреть так наивно и вместе с тем понимающе, иногда это злило, смешило, но сейчас вызывало лишь тоску, заставляющую вспомнить о своём прошлом. Принцесса Ада неуверенно переминалась с ноги на ногу, с пятки на носок, словно ожидая чего-то, и, кажется, она смущенна, так как под жёлтыми глазами краснеют круглые, как яблоки, щёки, причём очень ярко; на неё сложно смотреть, ведь она гораздо выше Хаска, зато ниже Аластора и Энджела, её чёрные губы приподнимаются в улыбке, и он замечает вполне человеческие зубы, за исключением, конечно, нескольких клыков, что выпирают из её рта слишком уж неестественно, словно игрушечные или же сделанные с помощью дорогой медицины. Какое-то время они смотрели друг на друга, глаза в глаза, черты лица заострились, будто они были не в баре, а на охоте, где каждый из них может стать жертвой другого; в её взоре застыло отражение всего Ада — тусклая блеклость настоящего, жалкая фальшивка реальности, а его взгляд выражает несколько чувств — тихое отвращение к её наивности, восхищение её невинностью, гордость за сильный дух и вместе со всем этим едкая боль от воспоминаний, ставшая для него некой занозой под ногтем. — Хаск?... — тихо произнесла принцесса, щурясь от резко включённого света, хотя сама это и сделала, на что демон только щёлкнул языком, сдержанно черкнув ручкой по листу бумаги. — Всё в порядке? — Всё в полной заднице, — честно ответил он, буркнув себе что-то под нос, то-ли ругательство, то-ли просьбу оставить его. — Почему не спишь? — Да... Я так. Что-то не хочется, — демонесса присела на барный стул и, заметив бутылку перед Хаском, поморщилась. Тот невольно усмехнулся, глядя на её сморщенный, как сухофрукт, носик; Чарли не один раз просила его не пить, хотя против бара особо не противилась, как Вэгги, которая чуть было не разнесла его в пух и прах. — А ты? Почему ты не спишь? — Я... — Пытаюсь убежать от самого себя, в свою прошлую жизнь, где я жив и полон надежд, где Она жива и счастлива, а в ней зреет наш ребёнок. Хочу убежать в те дни, когда нас ласкало солнце, пока мы прятались в кустах от чужих глаз. Хочу вернуться в то время, когда её поцелуи были тёплыми и отдающими земляникой. Хочу вновь пристрелить себя, чтобы забыть это всё и обрести заново. — Я просто выпил слишком много. Порой прошлому стоит остаться в прошлом. — Ну, ладненько.. — демонесса как-то неловко поднялась, задев своими штанами гвоздь барной стойки и глупо хихикнув. Глаза её блестели, и она сдержанно улыбалась, чуть криво, но искреннее, чем тот же Аластор. — Не буду мешать тебе и дальше пить... — Девушка оттряхнулась, желая сбросить с себя усталость, и, кивнув ему на прощание, поспешила в сторону выхода из помещения; куда она идёт? К своему парню? Или к отцу, желая найти поддержки? Бред какой-то, покачал головой Хаск, Шарлотта не настолько глупа, чтобы надеяться на милость того, кто породил грех. Когда принцесса Ада уже выходила, он услышал лёгкое, еле слышное пение; — Была моя любовь прекрасна, словно лето, и локоны её, как солнца свет... — Была моя любовь прекрасна, словно снег, и локоны её, как свет луны, — невольно отозвался Хаск и тут же пожалел, схватившись за бутылку. Его любовь досталась червям, и он больше никогда её не увидит!