Перемирие

      Лоран Фурнье был в каком-то восторге, когда шагал в числе некоторых новобранцев по снегу к окопам. Конечно, снегом было не так уж и легко назвать это нечто, покрывавшее грязную, мокрую землю, противно чавкающую под ногами.       Новичок кутался в свою темно-синюю шинель — выросший на юге Франции и привыкший к теплому климату, он не очень уютно себя чувствовал в Вогезах, где сейчас температура была около нуля. Лоран засмотрелся на горы, вершины которых были покрыты туманом, и едва не налетел на паренька, шедшего впереди.       Когда новобранцы оказались в траншее, их тут же обступили бывалые, обстрелянные солдаты и начали подшучивать над ними. Внимание Фурнье привлек человек, стоявший чуть поодаль на каком-то непонятном выступе, и не двигавшийся с места. Сначала он даже подумал, что это мастерски сделанная и покрашенная статуя, скорее всего, из дерева, но потом солдат зашевелился, поправив рукой ремень винтовки, и Лоран понял, что ошибся. Фурнье было видно его только со спины, но по своим скромным знаниям он сразу же понял, что вид у этого человека не совсем уставной — кепи синего цвета, а не красного, брюки тоже. Остальное — шинель, ранец, подсумки — вполне обычные.       Филипп Леруа краем глаза заметил группу новобранцев, одетых в униформу начала войны. Особенно ему было смешно и одновременно печально смотреть на красные штаны. Некоторые офицеры иногда говорили про какую-то новую форму, но время шло, а её всё не было, в атаку ходили, как на парады. «Хоть мишени себе на груди рисовать, черт подери, — думал он. — Да еще и именно меня сегодня в караул поставили, как нарочно. Везет же».       Парень мечтал, чтобы его смена прошла без происшествий и как можно скорее, так как сегодня ему нужно было сходить к цирюльнику.       История этого паренька была практически ничем не примечательна. Родился и жил он в городке под названием Эпиналь, попал под призыв с началом войны и сначала служил в легкой кавалерии. Вопрос об эффективности данного рода войск возник у него уже во время первого боя, когда артиллерия и пулеметы скосили больше половины эскадрона, в котором он был. Даже ему, не имеющему специального военного образования, было понятно, что нужно что-то менять. В конце концов он, закидав начальство письмами, перевелся в пехоту. Правда, там было примерно так же — и французы с британцами, и немцы кидали толпы солдат под пулеметы и пушки, надеясь… да неизвестно на что. На память от «конницы» остались лишь гусарские усы и шрам под левым ребром. — Кепку сними, снегирь, — Филипп услышал, как сзади к нему подошел один из новобранцев, видимо, не желающий слышать шутки и насмешки в свой адрес, и решил предупредить его на всякий случай. — Зачем, господин капрал? — Эх ты, снегирь, запомни сразу — приказы нужно исполнять и говорить не «зачем», а «так точно». А во-вторых, тебе что, про снайперов не говорили? — Говорили… Виноват. — Вот именно.       Пожав плечами, Лоран все же исполнил приказ. Незнакомец же в это время вытащил из кармана пачку трофейных немецких сигарет и мастерски забросил одну прямо из пачки в рот. Спустя еще пару мгновений он чиркнул спичкой и поднес огонь к сигарете, задумчиво разглядывая видневшуюся вдали линию германских окопов. — Звать-то тебя как? — спросил Филипп, выпуская кольцо дыма. — Лоран. Лоран Фурнье. А вас? — Филипп Леруа. Что-то не похож ты на бедняка с окраин. Откуда ты? — Из Ниццы. — Ха, — Леруа присвистнул, — и что же ты здесь забыл? От тебя образованностью за милю прет, студент что ли? — Да, закончил университет. Пошел вот добровольцем. — Эге, — усмехнулся Филипп, — да ты, парень, того, — он крутанул пальцем у виска. — Сидел бы дома и не рыпался, уж поверь, за тобой бы пришли через годик-другой. — Почему вы так думаете? — Будто не догадываешься. Эта война не скоро закончится, газеты брешут, идиоты языком треплют, а вы уши развесили. Эх ты, студент! — А вы тогда здесь как оказались? — Ты же умный, сам знаешь. Пришли за мной, не успел я в университет попасть, хотя и готовился. — Вам что, всего восемнадцать? — Ошибся ты малость, на год. Это роли не играет. Лучше скажи, почему ты на фронт побежал, хотя мог офицером стать? — Не знаю. — Ничего. Все станем, если завтра не помрем.       Снегопад все усиливался. Вдруг Леруа привычным движением снял с плеча винтовку, и, передернув затвор, прицелился. Лоран, не совсем понимая, в чем дело, сделал тоже самое. — Они же без оружия, — пробормотал он, вглядываясь в фигуры в серых шинелях. — Вижу, — бросил Филипп, выплюнув окурок в снег. Палец лег на спусковой крючок. — Но они же подняли руки! — возмутился Фурнье. — Они безоружные! — Отставить, рядовой! Это враг, а его нужно убивать.       Вдруг до них долетело на исковерканном до жути французском: «С Рождеством!». — Чего он говорит? — переспросил Лоран, убирая палец со спуска. Словно в ответ немец снова крикнул: «С Рождеством!». В ответ раздалась такая же фраза, но признесенная на немецком с характерным французским произношением, и двое солдат в темно-синих шинелях вышли навстречу «бошам». — Черт! — проговорил Филипп. — Я так не попаду. Какого дьявола они творят?       Было видно, как солдаты двух вражеских армий, дойдя до ничейной территории, жали друг другу руки и даже обменивались сигаретами. Затем из траншеи вылезло еще двое, однин из них держал в руках по бутылке, очевидно, с алкоголем.       Фурнье бросился было вылезать из траншеи, но Леруа схватил его за шиворот. — Куда торопишься, быстрее к смерти? — процедил он сквозь зубы. — Но они же без оружия! — Ты совсем идиот? Занять позицию! Это приказ!       А солдаты обеих сторон потихоньку стали выходить из окопов, чтобы выпить, обменяться чем-нибудь или просто посмотреть на тех людей, которые еще недавно стреляли в них. — За дезертирство — расстрел! — бушевал Филипп, не давая Лорану вылезти из траншеи. — Надеюсь, ты не хочешь в первый же день предстать перед судом? — Но ведь… — Замолкни! А если ты еще не понял, что эта война — ад на земле, открой глаза пошире и посмотри во-он туда. Видишь?!       Метрах в пятидесяти, может больше, лежал труп молодого парня, практически засыпанный снегом, и возраст определить было нельзя. Беднягу прошило очередью из пулемета, разворотило живот, из которого вывалились внутренности, голова была откинута назад, глаза были раскрыты.       Фурнье почувствовал, что его сейчас вывернет наизнанку от жуткой картины. Он ошалело глядел на труп полными ужасом глазами, к горлу подступала тошнота. — Что, мало? — голос Леруа был полон злобы и негодования, и он насильно повернул голову новобранца немного левее, чтобы этот болван понял, куда попал. Теперь Лоран уставился на разбросанные трупы около воронки, проделанной в земле взрывом снаряда, выпущенного из пушки калибром семьдесят семь миллиметров. Тел было четыре штуки, их очертания угадывались под покрывавшим их снегом — одно лежало на боку, закоченевшие руки сжимали обломок винтовки, у двоих были оторваны руки или ноги, последний труп был без головы. — Это было вчера, — продолжил Филипп, отпуская новобранца. — Вчера этих парней разорвало на части, и поверь мне на слово — это только капля в море. А теперь эти скоты, которые развязали войну и устроили на земле ад, вышли из окопов, чтобы побухать на ничейной территории! Только завтра они снова начнут глушить нас снарядами, подниматься на нас в атаки и пытаться стереть с лица земли! И если ты настолько накачанный пропагандой идиот, то вали отсюда, пока не потерял рассудок или жизнь, тебе ясно?! Или возьми себя в руки, сбрось с себя штатскую шелуху и разговоры о мире, бери винтовку и продай свою жизнь как можно дороже! Запомни на всю жизнь — врага нужно уничтожать без зазрения совести, иначе он тебя просто раздавит!       Леруа бешено сплюнул за бруствер и пошел прочь, оставив новобранца наедине со своими мыслями. Вообще, Филипп не считал себя мастером слов или слишком красноречивым, но сейчас он был зол, как тысяча чертей. «Неужели они ничего не понимают?» — вертелось у него в голове.       А Лоран стоял, разглядывая трупы своих соотечественников. Кажется, до него начал доходить смысл слов своего нового знакомого. Во всяком случае, он начал понимать, что этот капрал прав.