Не оглядывайся

Снег хрустит под ногами. Воздух жжётся морозом, разбивается о колючки клетчатого шарфа и отступает. Но не сдаётся. Кружит ворохом снежинок, обнимает за плечи, забирается в карманы и капюшон. Пусть себе лезет, я уже совсем близко. Тихонько скрипит, открываясь, калитка, приветственно машет бумажными лентами украшенный кем-то дуб. Теперь — по нечищеному снегу вперёд, туда, где темнеет в прерывистом лунном свете трёхэтажное здание. И тут-то, на радость морозу, от затылка и вниз по спине крадутся мурашки. Я стою на крыльце, не решаясь войти, но слыша явный отчётливый зов. Давно я здесь не был. Так давно, что кажется — вообще никогда. Вздыхаю, зажмуриваюсь, машу головой. Глупые неуверенные мысли тут же вытряхиваются из неё, как снег из карманов — почти полностью, оседая остатками где-то в самом низу. И там совершенно мне не мешая. Берусь за ручку, дверь, будто только того и ждала, открывается внутрь сама. Дом впускает меня. Внутри темно, и я пару минут стою на пороге. Привыкаю. Пропитываюсь знакомым невыветриваемым запахом сигаретного дыма. Пальцы чечёткой тарабанят по притолоке. В Доме память возвращается сразу, как по щелчку, и я уже понимаю, зачем здесь. Зачем приходил сюда прежде, каждый раз, круг за кругом. Не понимаю только, в каком я моменте, но не беда, разберусь и с этим. Стена холодит даже сквозь куртку, которую я стягиваю вместе с мокрым от растаявшего снега шарфом, оставляю здесь же, у входа, на полу — в ранних утренних сумерках вещи растают сами собой, а уйду я другим путём. Дышу в окоченевшие пальцы, растираю их. Они болят, и я морщусь — всё-таки для наваждения я чересчур уж материален. Наконец, засовываю ладони под мышки и шагаю вперёд. В темноте я вижу отлично — всё же есть в моём положении некоторое преимущество. Под ногами полно всякого хлама, но лучше не шуметь: незачем наполнять Дом вымышленными призраками, хватит и настоящих. Провожу рукой по стене. На лестнице тоже прохладно, но пальцы уже достаточно отогрелись для того, чтобы чувствовать её холод. Вглядываюсь, и еле различимые чёрточки услужливо выстраиваются в чёткие буквы. «Когда долго идёшь по лестнице, главное помнить, куда тебе нужно: вверх или вниз» Задумчиво киваю, соглашаясь с неведомым автором надписи. «Пд тр.ст.сн.пр.пр.» Любопытство — моё проклятие. Невозможно интересно, что там, под третьей ступенькой снизу, но спускаться опять до первого пролёта — потерять кучу времени, а неизвестно, сколько на этот раз его мне отмеряно. Вздыхаю, отдёргиваю руку и от греха прячу её в карман. Дальше иду, стараясь не смотреть на стены. Те же, как назло, сияют-переливаются в полной темноте зеленоватыми посланиями. Ну уж нет, остановишься — проторчишь возле них целую вечность. А у меня есть другие дела. На площадке второго никого. Тишина, даже странно. Жду, куда же меня потянет. К моей досаде никакого зова не слышно, но в конце коридора мигают еле заметные разноцветные лампочки. Расценив их как знак, сворачиваю налево. Теперь главное не напортачить. Не влезть, куда не надо, не изменить ход событий. Множить Круги без согласия Хранителя, даже нечаянно, чревато его недовольством. В памяти всплывает прошлый несанкционированный им сдвиг, и я вздрагиваю. Ох и злился же он! Заявил, что ноги моей больше в его Доме не будет, но вот я и вот Дом. Похоже, всё-таки, в некоторых ситуациях без меня не обойтись. «Ну или ему наскучило делать твою работу за тебя», — подсказывает внутренний голос. Ладно, на досуге поразмышляю над этим, сейчас же надо разобраться, за кем я здесь? В кромешной темноте у стены стоит пустая коляска. Интересно, кто-то приказал её хозяину встать и идти или тому резко приспичило поползать по грязному полу? Так и не придя к единому выводу, осторожно обхожу её и иду дальше, но само присутствие в пустынном ночном коридоре этой коляски селит в душе неясную тревогу. Она мешает, словно зуд комара, и отмахнуться на этот раз не выходит. Может быть, это значит, что цель близка? Впереди вырастает палатка. Из-за откинутого полога мигает лампочками гирлянда, и палатка в темноте похожа на кособокую новогоднюю ёлку. Из-под которой торчат чьи-то неподвижные ноги. Опускаюсь рядом и, стараясь не задеть ног, одним глазом смотрю внутрь. Они не заметят меня, как не замечают почти никогда. «Почти», потому что тот, за кем я пришёл, конечно, увидит. Ноги принадлежат Курильщику. Он спит, напряжённо сдвинув брови, словно там, во сне, решает задачу по тригонометрии. Табаки, Лорд и Стервятник с азартом режутся в карты. Рядом колдует над бутылками Дорогуша. Их имена всплывают в голове сами собой, будто над каждым висит табличка. Мысли мечутся всё быстрее, я почти понял, в когда нахожусь: холодный коридор, палатка в огнях… Нечаянно задеваю ногу Курильщика, тот вздрагивает и просыпается. Обводит мутным взглядом собравшихся и шепчет: — Я был котом… Мозаика в голове складывается в два слова: Самая Длинная. Точно, это она. То-то я смотрю, время висит в воздухе, как дым в безветренную ночь. Табаки рассеянно глядит на меня круглыми совиными глазами, мигает, и на мгновение кажется, что он меня видит. Что я сегодня за ним. Но нет, он уже смотрит в карты. — Ну и славно, — бормочет. — А теперь поспи. Курильщик спать не желает. Подтягивается, пытаясь сесть, со стоном падает обратно. — Я был котом, — шепчет, как заведённый. — Правда, был. Неловко машет рукой, и Табаки роняет карты. — Эх, ну что так невовремя! — возмущается Шакал. — Почти доиграли! Мне интересно, что будет дальше, ведь карты он уронил специально. Кто-то же, кроме меня, это видел? Но все верят или делают вид, и возмущаясь неловкостью Курильщика, Табаки собирается на выход. — Сейчас отведу его и вернусь, — обещает оставшимся, включая фонарик. Стервятник помогает Курильщику умоститься в коляске, а тому совсем-совсем плохо: голова безвольно свисает, руки слабо цепляются за подлокотники. Наклоняюсь к нему, с интересом заглядываю в глаза: я за тобой? Его зрачки слишком расширены для яркого света, он морщится, уворачиваясь. От фонарика, не от меня. Вздыхаю, укоряя себя: думал, будет так просто? Они удаляются, а я остаюсь в глубокой задумчивости: что дальше? Идти за ними или задержаться здесь? А может податься куда-то ещё? Размышляю, пока тишину не разрезает леденящий кровь вопль. Сомнения отпадают: вперёд! Иногда я двигаюсь очень быстро. Нечеловечески быстро. Хотя чему удивляться, я ведь не человек. Стоит раздаться крику, и я уже там, в учительском туалете. Перед одной из кабинок возня. Со стороны выглядит она даже забавно: будто у всех домовцев сразу приключилась диарея, и, так как кабинки заняты, эти трое застряли в дверях, пытаясь протиснуться внутрь одновременно. Подтверждая мою теорию, в соседнем отсеке кто-то с шумом спускает воду. — Чёрт! — один отступает, оборачивается. «Фитиль», — всплывает в голове имя. — Там рядом ещё кто-то есть! А здесь Слепой! Дальше начинается каша. Один, другой, третий, все орут и мечутся по туалету, размахивая ножами, а вместе с ними мечусь я, пытаясь распознать нужного мне. Взгляды двоих («Рыжий», «Ральф» — услужливо диктует кто-то в голове имена) на мгновение застывают на мне, но мимолётом, не фокусируясь, словно на блике в зеркальном отражении. Не они, опять не они. Не Соломон, не Фитиль, не Дон. Но чёрт возьми, кто?! Оставляя кровавые следы, из кабинки выходит ещё один. Осторожной тенью выскальзывает в коридор и почти растворяется в нём. Почему-то его имени нет в моей памяти, я удивлённо моргаю: это что, мой собрат-наваждение? Нет, его определённо все видят: вот он заговаривает с Табаки, велит возвращаться в спальню, тот спорит, скорее по инерции, чем всерьёз, потому что быстро разворачивает коляску. В разговоре звучит имя: Слепой. Я заинтригован и иду вслед за ним. Он движется медленно, унося с собой смесь чьих-то собранных мыслей-теней: страх, ненависть, боль, снова страх. Страха больше всего. Он упирается, не желая покидать насиженное место, но маленький худой человек тащит его за собой, как безвольную тряпку, унося подальше от возбуждённо переговаривающейся толпы. Будто физически чувствуя этот букет, одну руку он сжал в кулак, другой ведёт по стене. Слушает её, чуть заметно склонив голову. Мы идём и идём. Голоса затихли вдали, вокруг темнота. Стены раздвигаются, коридор пропадает, только далеко позади мелькает свет. Под ногами хрустят камешки, я завороженно следую за бредущей фигуркой, не задумываясь, зачем и куда мы идём. Слепой, кажется, ничуть не растерян, и тьма его не смущает. Он крутит головой, прекрасно ориентируясь в пустоте. Нога наступает на что-то хрусткое, оно лопается под подошвой, и этот звук приводит меня в чувство. Я замираю, ощущая себя одураченным — ведь он уводит меня так же, как остальных незваных гостей, только в отличие от них, я даже не сопротивляюсь! Как ему это удалось?! Едва не обвёл меня вокруг пальца! Начинаю смеяться. Слепой замирает. Тонкая фигура призрачно колеблется в подступающем тумане. Я смеюсь сначала тихонько, потом громче, сгибаюсь пополам, едва не падаю на землю от хохота. Нет, посмотрите, каков пройдоха! А-а-а-а-а, умора. Грожу пальцем спине в грязном свитере: ничего, ещё встретимся! Его плечи приподнимаются в беззвучном вздохе, он качает головой и идёт дальше. А я, всё ещё посмеиваясь, поворачиваю назад. Возвращаюсь гораздо дольше, на этот раз Дом удаляется, и приходится прикладывать все усилия, чтобы туман не утянул меня прочь. Я двигаюсь очень-очень быстро, и вот, ура, коридор. Стены, как ни в чём не бывало, мерцают во тьме, сообщая подробности чьих-то жизней. Останавливаюсь, дышу тяжело, как спринтер после пробежки, и снова иду вперёд. Какие-то бесконечные поиски. Здесь время всё ещё висит неподвижно, но моё собственное — чувствую — скоро закончится, а я всё так же далёк от цели, как и в начале пути. В коридорной темноте кто-то шумно дышит, скулит, чиркает зажигалкой. Подхожу ближе и вижу: мальчик, какой-то несуразный, растрёпанный и рыхлый, тщетно крутит маленькое колёсико, но добыть огонь у него не выходит — мешают сросшиеся плавники пальцев. Вдруг, будто что-то почуяв, он поднимает голову, озирается и натыкается взглядом прямо на меня. Его глаза по-кошачьи фосфоресцируют в темноте, зрачки — огромные, чёрные — заполняют всю радужку. Он вскакивает, роняет зажигалку. Упираясь спиной в стену, тихонько поскуливает от безысходности. Определённо видит меня. Узнаёт. В итоге они все узнают. Я улыбаюсь, протягиваю руку, шепчу: «Не бойся!», но он отшатывается и неловко семенит прочь, приволакивая левую ногу. Провожу рукой по лицу, стирая улыбку. Но ничего не могу сделать с захватившей радостью от находки — эта ночь порядком меня утомила. Парой шагов настигаю беглеца, он взвизгивает, в попытке спастись, вваливается в какую-то дверь, слепо тычется в крохотном коридоре, находит ещё один проём, вбегает туда. Снова туалет — прямо какая-то сакральная ночь санузлов. Я вхожу следом, смеясь, закрываюсь внутри, чтобы никто не отвлёк. Отсюда бежать уже некуда, рыхлая фигура копной осела у дальней стены, прикрыв зачем-то голову крабьими лапками. Опускаюсь рядом, осторожно разжимаю его руки, заглядываю в глаза. Повторяю: — Не бойся. Тебе нечего бояться, ты же знаешь. Он жалобно смотрит, шепчет невнятно: — Ещё не всё. Не хочу ещё… — Не наигрался? — сочувственно спрашиваю, и он мелко кивает. — Тс-с-с-с! Ничего. У тебя будет новая игра, ещё лучше этой. Он светлеет лицом, доверчиво опускает голову мне на плечо. Обнимаю его крепко-крепко, качаю, как маленького, шепчу: «Не оглядывайся», и Дом растворяется.

***

Тёплое летнее утро тянется через шторы. Птицы щебечут, солнце уже вовсю жарит улицу, а мне почему-то холодно. Закутавшись в одеяло, бреду к окну, раздвигаю створки, впускаю солнце внутрь. Ёжусь, — заболела я, что ли? Опускаюсь на подоконник и сижу, пока не становится жарко настолько, что можно расстаться с одеялом. Что-то снилось опять невнятное, ничего не помню. Кажется, снег, какие-то люди, бег по бесконечному коридору. Бр-р-р, кошмар. Такие сны посещают меня раз за разом, оставляя после себя неясную тревогу и ощущение пустоты. К счастью, я давно знаю, как справляться с этими ночными гостями. Оставляю одеяло на подоконнике и иду варить кофе.