Жди меня, и я вернусь!
Только очень жди.
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара,
Жди, когда других не ждут,
Позабыв вчера…
Жди меня, и я вернусь,
Всем смертям назло.
Кто не ждал меня,
Тот пусть скажет: — Повезло.
Не понять неждавшим им,
Как среди огня
Ожиданием своим
Ты спасла меня.
Как выжил я, будем знать
Только мы с тобой,
Просто ты умела ждать,
Как никто другой.
К. Симонов «Жди меня»
Небольшой каменистый островок, чуть возвышающийся над морской гладью, казался просто точкой в бескрайней водной пустыне. Холодные волны с шумом ударялись о прибрежные камни, и любой человек, стоящий на них, видел на много миль вокруг только лишь море. Ни один корабль никогда не приставал к этим берегам, и не потому, что здесь не имелось удобной бухты. Просто моряки не видели его и даже не знали о существовании этого клочка суши. Известен он был лишь волшебникам, но и им пришлось бы приложить изрядные усилия, чтобы оказаться на острове. Мощные чары не позволяли прибегнуть к трансгрессии, невозможно было воспользоваться порталом, а камины не были подсоединены к сети летучего пороха. Оказалось, что на метле или фестрале проще всего прибыть на остров, но только предварительно миновав самую строгую охрану. С такой же точно тщательностью контролировались и письма, доставляемые совиной почтой. Старинный каменный замок с массивными стенами и башнями высился над морем, и казалось, что эта громадина подпирает собой небесный свод. То была тюрьма для волшебников — Азкабан. В его многочисленных камерах, одиночных и совместных, обитали и регулярно сменялись угрюмые постояльцы, которым всегда было холодно, даже летом. Зимой же и немногочисленные сторожа-чародеи коченели в теплых мантиях из шерсти. Что уж говорить об узниках в жалкой робе, которые ютились на тюремной соломе, свернувшись калачиком и завернувшись в тонкое одеяло. Обогревать всю огромную тюрьму было бы слишком дорогим удовольствием и нелегким трудом, однако умелое волшебство, специальные согревающие чары могли прекрасно справиться с подобной задачей. Но это никому не было нужно. Действительно, какой смысл превращать место, где преступники отбывали законное наказание, в морской курорт? Серые стены и потолки, сплошные камни медленно, но верно вытягивали из узников силы, здоровье и саму жизнь. Но и этих мук мало! Ведь стерегли Азкабан жуткие дементоры, издревле населявшие замок. Когда он стал тюрьмой, то для этих темнейших сущностей пришло настоящее раздолье. Люди, их радости и надежды… Дементоры раньше и не мечтали о такой пище и регулярно высасывали ее из узников, опустошая без остатка и оставляя в душах лишь холодное отчаяние, страх, тоску и воспоминания о самых ужасных вещах, которые только происходили с ними в жизни. Поэтому не было ничего удивительного в том, что какой-нибудь заключенный с отчаяния вешался, свив петлю из своих лохмотьев. Кроме высоких башен в Азкабане имелись и глубокие, в несколько этажей, подземелья, коридоры которых разветвлялись подобно корням огромного дерева. Помещения в них были особенно темными и сырыми, и здесь, как в дантовом аду, мучились заживо замурованные люди. Они напоминали мертвецов в каменных гробах с той лишь разницей, что сердца их еще какое-то время бились, прежде чем остановиться. Именно в эти подземелья, в одиночные камеры, и сажали самых опасных преступников, приговоренных к пожизненному заключению. И надо сказать, что когда в тюрьму доставляли очередного такого узника, то помещение, в котором ему суждено было умереть через какое-то время, всегда находилось. Постояльцы в этих камерах менялись так же часто, как и в тех, где сидели чародеи, приговоренные судом к относительно небольшим срокам. Нужно же было освобождать камеры! Подземелья Азкабана убивали хоть и не мгновенно, но так же верно, как и смертельное проклятие. Муки, причиняемые ими, были достойны вполне приличного Круциатуса. Когда наказание пожизненно осужденных заканчивалось, то их просто сбрасывали с высокой стены в море, наколдовав груз к ногам. Впрочем, некоторым, совсем немногим, везло больше, и их тела забирали родные, несмотря на все хлопоты, связанные с вывозом покойника. Любому человеку было бы весьма трудно привыкнуть к существованию в таких условиях, еще тяжелее приходилось волшебникам, которые при достаточном уровне мастерства умели наколдовать себе все потребное для жизни. И уж совсем невыносимым пребывание в подобной темнице должно было стать для чистокровной ведьмы, которая во всей своей прежней жизни не знала никаких, даже малейших неудобств. Достаток и довольство были для нее привычными вещами, чем-то самим собой разумеющимся. При желании она и дальше могла бы жить как жила или по крайней мере попытаться. Но колдунья, которая сидела сейчас в углу на соломе, сделала иной выбор. Ради своего повелителя обезумевшая от отчаяния Беллатриса без колебаний променяла теплый и уютный Лестрейндж-мэннор на эту сырую и темную камеру. Она ждала. Ждала возвращения Волдеморта, ждала жгучей боли в левом запястье, когда начинала гореть темная метка. Ждала, когда придет, наконец, желанный миг, и восставший из праха Волдеморт вызволит ее из этой темницы и никогда уже не покинет и не отпустит от себя. Закатав рукав своей тюремной робы, колдунья целыми часами неотрывно смотрела на едва различимое изображение змеи с черепом, словно гипнотизировала его глазами, умоляя стать таким же ярким как прежде. Так пролетали дни, недели и месяцы. Все, кто видел ведьму, которая смотрела на свою руку безумными глазами, считали ее помешанной. Такое в Азкабане было не редкостью. Колдунья машинально съедала черствый хлеб, запивая его холодной водой, а иногда дышала на красные озябшие кисти рук, согревая их своим дыханием, и все время молчала. И только когда рядом с ее камерой оказывались дементоры, совершающие утренний или вечерний обход, Беллатриса начинала кричать истошным голосом. В эти моменты ведьме казалось, что все напрасно, милорд никогда за ней не придет, а если и придет, то она сама уже будет не здесь, но обретет подобие покоя на морском дне. В голове звучали слова пожирателей смерти, которые они говорили в тот злополучный Хэллуин, явившись в опустевшую штаб-квартиру. — Наш милорд исчез! — Повелителя больше нет! — Нужно подумать о себе! Затем картина сменялась другой столь же страшной. Пожилая целительница в халате лимонного цвета склоняется над ней и безразлично сообщает: ребенку уже ничем не помочь, и детей у тебя уже никогда не будет. И тогда ведьме хотелось размозжить себе голову о каменную стену своей камеры, но каждый раз при этом взгляд ее невольно падал на левое запястье, и колдунья успокаивалась, смотрела на темную метку, на которой зиждились все ее чаяния и надежды! Впрочем, так продолжалось первые несколько лет. А когда силы и здоровье Беллатрисы стали иссякать, то она почти все время проводила в забытьи, лишь ненадолго приходя в себя и машинально съедая кусок тюремного хлеба. И колдунье не хотелось просыпаться, потому что во сне она видела своего милорда, который был с ней рядом, держал ее за руку, благосклонно кивал и даже улыбался ей, говоря что-то приятное. Но эти картины быстро исчезали, сменяясь страшными, едва только рядом с камерой колдуньи оказывались дементоры. Тогда она снова видела себя на берегу темной широкой реки, а на другой стороне стояли все ее жертвы, протягивали к ней руки и неустанно твердили: «Мы ждем тебя!» Но в один день, когда на дворе стоял теплый июнь, а в подземельях замка все равно было холодно, пробывшая несколько дней в забытьи Беллатриса проснулась и поняла, что не может пошевелить одеревеневшими руками и ногами. Тогда она опять закрыла глаза, чтобы снова уснуть и больше не проснуться, зато в очередной и последний раз ощутить прикосновения прохладных ладоней к своей коже, почувствовать вкус губ возлюбленного… Но тут она неожиданно ощутила в левой руке жгучую острую боль, настолько сильную, что чародейка вздрогнула как от электрического удара и закричала. Она мгновенно вспомнила, что значит это жжение в запястье, хотя пытки дементоров практически стерли из ее памяти то счастливое чувство, что каждый раз приходило к ней вместе с призывом Волдеморта. Вихрь разбуженных чувств бросал колдунью то в жар, то в холод. Тело ее бил озноб, его словно кололи тысячи иголок от того, что застоявшаяся кровь с новой силой побежала по венам. Беллатриса поднесла левое запястье к глазам и вскрикнула от радости и восторга: изображение змеи с черепом снова было ярким и четким, оно даже двигалось и жгло кожу. Ведьма благоговейно поцеловала его и вскоре спокойно уснула, будучи на седьмом небе от счастья. Дементоры начали свой обычный вечерний обход, но они сейчас никак не могли повергнуть чародейку в отчаяние, хоть она и не располагала волшебной палочкой и не могла вызвать своего Патронуса-змею. Но этот самый Патронус горел на ее запястье. С этого дня поведение колдуньи и она сама изменились. Жажда жизни забурлила в ней с небывалой силой. Беллатриса быстро просекла, что дементоры теперь пожирателям не страшны, и во время своих ежедневных обходов они уже не пытали последователей Темного Лорда, опасаясь разгневать их восставшего из праха хозяина, готового вернуть себе прежнюю власть и влияние. Эти существа вообще могли в любой момент покинуть Азкабан и переметнуться к Волдеморту. Ведьма же не преминула всем этим воспользоваться. Она требовала себе больше еды, новую солому, теплое одеяло… все, что могло хоть немного облегчить и улучшить ее пребывание в тюрьме, хотя режим ко всем пожирателям и без того смягчился. Беллатриса теперь каждый день с удовольствием ощущала боль в левом запястье и готовилась ко встрече со своим освободителем, а в том, что он явится сюда, колдунья ни секунды не сомневалась.