***
хосока приняли в стаю вторым, после сокджина. тот период своей жизни он толком и не помнит, утянутый в темную пучину саморазрушения. это был третий месяц его скитаний по корее, когда он в одном из волчьих баров наткнулся на спокойно выглядевшего шамана, который мгновенно оплатил ему выпивку и, не давя, выслушал всю историю. от начала и до конца, от обращения к читателям и до последних строчек эпилога. хосок, гнобящий в себе воспоминания, вырезал и вывалил то, что долгими месяцами гнило в его нутре, на всеобщее обозрение — дескать, полюбуйтесь. настолько я морально обнищал, уничтожился и разложился. плюньте, как остальные, а потом — идите прочь. сокджин (тогда его имени он толком и не запомнил, не протрезвевший после вчерашней волчьей водки) не ушел. помог подняться, усадил в такси и привез в маленькую квартирку, из одной из комнат которой выглянул странно выглядящий омега — волчий нюх, как бы он ни хотел, не пропал. первые два дня в чужих апартаментах он помнит смутно — его чем-то поили, но в основном он только бесконечно спал, вырываясь из плотной черной завесы только из-за воспоминаний о ярко-желтых волчьих глазах. права смотреть в которые он никогда не имел. на четвертое утро он просыпается полностью трезвым — и это чувствуется по усиливающейся боли в груди, которая то и дело затихала, но вспыхивала неожиданно, подобно искре. — доброе утро, — просовывается в комнату омега. на нем надеты длинные широкие штаны и плотная футболка. шаман следует за ним, прикрывая дверь. — как твое самочувствие? они оказываются безмерно добрыми и понимающими, когда он почти не говорит, не ест, даже толком не пьет — только сидит в одном и том же кресле, плотно с ним сросшись, и смотрит в окно. это занимает несколько долгих недель «диалогов» только с одним, чаще всего сменяющимся, участником. первым волком оказывается тэхён — молчаливый серьезный омега с тухнущей стайной меткой на внешней стороне шеи; шаман обретает имя сокджина, держащегося всегда возле омеги и словно ждущего нападения. они все от чего-то бежали — и их это сблизило. он не вошел в стаю сразу, не принял метку (никто ему ее, впрочем, и не предлагал), просто через несколько дней они снялись с одной квартиры и поехали дальше. хосок не спрашивал, куда, только молчаливо и благодарно принял сумки, загружая их себе на спину. ездили они всегда налегке и часто, останавливаясь в одном месте максимум на месяц. как оказалось, тогда он нарушил какие-то их планы, но сокджин на его извинения только отмахнулся — дескать, всякое бывало, но тебя мы бросить не могли. тебя мы бросить не могли. это расплавленным оловом втекает ему куда-то в ноздри, уши, рот, плотно занимая голову и не давая даже шанса не думать об этом. проходит несколько месяцев совместного быта, когда хосок понимает, что ненароком, незаметно, легко пытается оберегать омегу. понимает, но ничего с этим не делает, хотя мог бы. сбежать, вновь оборвать, потому что старое-то толком не затянулось, как он тут же приращивает новое — вот уж точно, собачья порода. но он остается. своими историями они делятся постепенно, выжидая, хотя хосок в курсе, что шаман знает ее от и до еще с того вечера в баре. тэхён оказывается «пустым», бежавшим от родной стаи, тогда как сокджин явно был чем-то жестоко травмирован и пустился за омегой, просто потому что не видел смысла оставаться. хосок открывается сложнее всего, но его история не то чтобы оригинальна. — ты же понимаешь, что не все такие, да? — одним особо тяжелым вечером мягко напоминает сокджин. под его руками пригоршня какой-то травы вспыхивает ярко-алым. — если… если тебя предали, то это не значит, что предательство — отныне твой верный друг — просто это были не те и не там. все наладится. следующим утром они снова срываются — несутся сквозь утренний туман и прохладу на вокзал, пока сумки, еще в начале года бывшие более легкими, отдавливают плечи. эта поездка отличается от предыдущих — более нервная и менее спланированная, как если бы они куда-то спешили. хосок, раньше не очень-то заинтересованный в их маршрутах и конечных пунктах прибытия, в поезде вопросительно интересуется: — куда это мы? тэхён оживает, расплываясь в улыбке: — рад, что ты взбодрился, — чон только мягко улыбается, пытаясь сесть так, чтобы его нога касалась колена омеги. тот это понимающе игнорирует. — я хочу собрать свою стаю. друзья сокджина говорят, что где-то в чеджу есть проблемный волк. не может обратиться — злой, нервный. мы хотим попробовать помочь. уже тогда хосок заметил в нем какую-то совершенно нерастраченную гору понимания и нежности, как если бы омега хотел понять, обнять и защитить весь мир. всем помочь, всех уберечь. альфа не понимал его в полной мере, но под чужим взглядом чувствовал себя действительно «оживающим» — и смирялся. за бесконечную дорогу, долгие часы просмотров фильмов и совместного быта он пропитался ими и не видел смысла больше бежать. это еще и близко не было стаей, но хосок понимал, что сам не уйдет, пока не выгонят. тем не менее, воспоминания в чеджу становятся почти картинкой перед глазами — и «словесная» помолвка с луханом, и объявление второго «соперника», которого он и за соперника первое время не считал — так, блажь предков. ведь его любят. и он любит. а пока костер в груди не гаснет, есть ли смысл переживать? все битвы будут выиграны, а кубки добыты, пока тебе есть к кому их нести. все идет прахом после одного-единственного вечера, когда лухан, тая в чужих объятьях, мягко журчит о своих планах, в которых он, хосок, был пешкой. все были заинтересованы больше во влиянии его старшего брата, судьбе стаи, его месте в волчьей иерархии. того единственного волка, за которого он был готов сдохнуть и стать шапкой или воротником, больше волновало то, что именно он мог дать. выгода. перспективы. он уходит из стаи следующей ночью. брат умолял его подумать несколько раз, умолял остаться, простить и понять, «лухан просто заигрался, брак с тобой сделает его хорошим мужем», и в просторной собственной комнате, заполненной сплошными фотографиями омеги (которые он позже перевернул изображением вниз), хосок отчетливо понял, что брат имел к этой ситуации не самое последнее отношение. он отрекается от стаи (метку на шее жжет на протяжении нескольких месяцев), пока он не находит точно таких же одиночек, как и он. без цели, смысла, семьи — только их свобода, вольный ветер в волосах и желание не повторять ошибок собственных старших. они приезжают в маленькую деревушку ближе к вечеру, обустраиваясь у какого-то старого шамана, которого сокджин представляет своим «коллегой по переписке». они полночи пьют чай и разговаривают о чем-то, что хосок так и не может уловить, укрывшись в постели тонким, пропахшим деревом одеялом. тэхён сопит тут же, рядом, под самый подбородок накрытый пледом. метку ему до сих пор так никто и не предложил — но отчего-то альфа понимает, что предложение может последовать быстрее, чем он думал. следующим утром они встают еще до восхода солнца — не спавший толком сокджин мягко толкает их, пока сонный, разморенный недолгим отдыхом тэхён, прямо в постели натягивает на себя объемный свитер в попытке согреться. они отказываются от завтрака, только глотая горький чай, прежде чем выдвигаются в лес — старый шаман мягко провожает их с крыльца, мгновенно закрывая за ними двери. они остаются в зимнем сумраке одни — только омега прячет замерзший нос в слоях шарфа. — тут недалеко — может, километр, — поясняет шаман, натягивая на руки плотные варежки. — иначе о нем бы никто и не знал. а так он пару раз мелькал на грани видимости, его пытались поймать и узнать, кто он вообще, а он — не давался. злой, как черт, но худой и голодный, — он останавливается у леса, упираясь взглядом в протыкающие черное небо верхушки елей. — судя по всему — пришел сюда умирать. у хосока по спине прокатывается сноп мурашек — что же должно было случиться в жизни оборотня, чтобы он сам, по своей собственной воле, решил уйти в чертов лес на собственную погибель? они идут где-то около часа, постоянно останавливаясь и прислушиваясь — было вероятно, что «злюка» (как его прозвал тэ) столь ранним утром бодрствовал и не намеревался пускать к себе на территорию посторонних. конечно, волками было бы сподручнее, но было две причины не обращаться — первая заключалась в том, что не хотелось тревожить стаю, которая жила неподалеку отсюда их волчьим духом; вторая — озлобленный, измученный и изнуренный волк мог отдать последние силы на то, чтобы их разорвать. они доходят до небольшого заброшенного домика — из него несло волчьим духом особенно сильно. сокджин присаживается на корточки перед выбитой дверью, отмечая многочисленные волчьи тропы, которыми был буквально испещрен снег. хосок встает у него за плечом, ненароком закрывая собой тэхёна, который заинтересованно оглядывал изрядно потасканную временем лачугу. в доме, в легком зимнем полумраке, не моргая, на них смотрели два волчьих глаза. хосок сталкивается с оборотнем взглядом первый, смотря на него прямо, без страха и агрессии — кажется, бродяга прекрасно это понимает, потому что ощутимо расслабляется. хосок чуть поводит носом, пытаясь разобрать чужую вонь на составляющие, но частицы боли и печали в ней такие сильные, что перебивают собой все другое. — мы пришли с добром, — громко говорит сокджин, вытаскивая из кармана пуховика маленький лоток с куриным вареным мясом. — мы просто хотим помочь. он снимает с лотка крышку и легким движением ноги толкает тот в дом. посуда, проехав несколько десятков сантиметров, останавливается в полуметре от волка. тот подозрительно принюхивается к содержимому, прежде чем пробует мясо на зуб. то, пусть и успело остыть за дорогу, явно было лучшим, что он ел за последние несколько недель. а может, и месяцев. волк им явно не доверяет, но покорно ест все, что они ему принесли и даже допускает в дом тэхёна — тот наливает ему из бутылки свежей воды и долго, бесконечно долго гладит его по холке. волк, всеми забытый и отвергнутый, изнуренный одинокой жизнью отшельника, падает к чужим ногам разморенным мешком костей. не засыпая, не доверчиво подставляя брюхо, просто — оседая. бессильно. он, кажется, падает в обморок или какое-то подобие очень глубокого сна, мгновенно перевоплощаясь — сокджин торопливо и нервно пытается поднять его, но альфа оказывается гораздо тяжелее, чем кажется внешне. пока хосок мягко укутывает его в собственный пуховик, он отмечает чужую бледную, грязную кожу; тонкие нитки просвечивающих вен; болезненно выступающие ребра. все в нем буквально кричало — спаси меня. он несет его на руках вплоть до самого их временного обиталища, постоянно придерживая ладонью хрупкую голову, которая от тела не отвалилась только из-за длинной, худой шеи. волк приходит в себя только на вторые сутки — скалит желтые человеческие клыки, пытается драться, но горячая похлебка и кусок теплого хлеба решают возникшие разногласия. как бы он ни хотел умереть — желание жить, прорывающееся сквозь изможденное тело, взяло верх и отдавать главенство так просто не собиралось. — кто вы? — настороженно, полузлобно переспрашивает волк, тем не менее, продолжая активно орудовать ложкой. сокджин пододвигает к нему кружку с дымящимся сладким чаем, подпирая подбородок кулаком. мыть бессознательного волка показалось им кощунством, поэтому сейчас скиталец красовался грязью на шее, подбородке, лице и пальцах. все остальное скрывала мешковатая одежда. он ест настолько торопливо и жадно, что не замечает каплю, сорвавшуюся с уголка рта, прочертившую влажную дорожку по подбородку, шее и затерявшуюся в одежде. ее он провожает жадным жарким взглядом, прежде чем стыдливо отворачивается, отходя к окну — никогда он не видел столь красивых волков. даже тэхён, при всей своей красоте, не вызывал в нем подобных желаний. — волки, — отвечает вожак. — стая, можно сказать, — альфа игнорирует кинутый на него кривой взгляд. — нам рассказали, что ты тут… народ пугаешь, мы и решили. помочь. — не нужно было мне помогать, — а сам, противореча своим словам, уже пододвинул сокджину пустую плошку с молчаливой просьбой о добавке. — мне уже ничем не поможешь. — не скажи, — иронизирует шаман. — гляди как положение суп да хлеб исправили. еще в баню сейчас сходишь, так жизнь вообще сказкой покажется. в баню они идут вдвоем — тэхён ее не любил, а сокджин предпочитал мыться один. альфа ему очевидно не доверяет — не поворачивается спиной, постоянно цепко следит за его руками, движения его дерганные, до сих пор волчьи, неконтролируемые. хосок в надежде согреться от души плещет на раскаленные камни печи ледяной воды. — спасибо, — тихо благодарит альфа, проходясь мыльной мочалкой по рукам и шее, из-за чего по его торсу мгновенно стекает светло-серая пена. хосок не в состоянии отвести от него взгляд, только замирает, оглушенный и пораженный. даже в тусклом свете лампы видно, насколько у волка белоснежная кожа. будто он жемчужина, добытая из раковины и отмытая проточной водой. даже его шея, невозможно худая и длинная, щедро облепленная отросшими черными волосами, словно была вылеплена искусным мастером. для укусов. меток. засосов. — чего ты пялишься? — альфа замечает его внимание и враждебно хмурится. хосок, ошпаренный замечанием, резко отворачивается, плеская на себя ледяной водой.***
«злюка» представляется юнги, но ладонь для приветственного (неужели?) рукопожатия даже не думает протянуть — опасливо закутывается в его, хосокову, толстовку и забивается в угол дивана, отказываясь спускать голые ноги на пол. лодыжки у него тонкие, хрупкие, которые, как кости у убитой дичи при делении туши, можно было сломать одной рукой. хосок не видел таких тонких лодыжек даже у девушек. — как ты оказался в такой ситуации? — чуть дернув бровью, интересуется сокджин, устраивая голову на сложенных в замок руках. тэхён стоит в дверях, спокойный и расслабленный. — если это не секрет. — умирать пришел, — прямолинейно, грубо, отрывисто выдает альфа. глаза у него при этом бегающие, но стеклянные, как статуэтки на полке. моргнет — и разобьются. — нет мне жизни на этом свете. попробую на следующем. — о причинах, конечно, не скажешь? волк молчит, но плотно сжатые губы — в качестве громогласного «да». сокджин мягко улыбается. — если хочешь, то поехали умирать с нами, — он кивает в их сторону головой, небрежно. — мы тут все, знаешь, полумертвые. юнги отчего-то не отказывается — и с тех пор начинается новый виток их истории. в те несколько дней пути, что они возвращаются в сеул, в какой-то обветшалый двухэтажный дом, который сокджин по-хозяйски открывает своим ключом, хосок трется возле юнги, пытаясь в нем разобраться. тот всегда молчалив, угрюм и будто так и остался в том лесу доживать те редкие недели, что были отведены ему богом. тем не менее, хосока волк интересует, почти волнует. ему отдают несколько хосоковых рубашек и штанов, которые он как-то быстро и интересно ушивает, орудуя иглой и ниткой. все остальное висит на нем, но он это подкатывает, завязывает и подстраивает под себя. хосок отмечает это автоматически, но вывод неутешительный — судя по всему, ничего «своего» у юнги в жизни никогда и не было. тем не менее, на альфе надолго остается его запах, пока тот не выстирывается нейтральным стиральным порошком и пока ткань не впитывает его природный запах, как тряпка — холодную воду. в момент, когда он принюхивается и не находит запах на альфе, почти расстраивается, но это — большая тайна. дом, выглядя пусть обветшало и изношено, был достаточно крепким, чтобы в нем было возможно жить. они распределяют комнаты, раскладывают свои умеренные пожитки и начинают… жить? хотя поначалу это сложно назвать жизнью — они разобщены настолько, насколько это вообще возможно. тэхён и сокджин, знакомые слишком давно, преимущественно трутся друг возле друга, пока юнги отчаянно пытается перехватить внимание первого и обратить его на себя. хосока это злит, даже серьезно злит, но ничего сделать с этим он не в состоянии — юнги шугается его, обходит стороной, иногда — кричит и тонко стонет по ночам, но хосок до сих пор не вправе следить в чужой душе. история альфы раскрывается только со временем, и она до горечи «классическая» — сирота, выросший в детском доме и не умеющий справляться с собственным одиночеством. даже в их «путешествие» он пустился исключительно из интереса и полного отсутствия волнения о своей судьбе. хосоку никто не говорит об этом прямо в лицо — скорее, он ловит это полунамеками из чужих обсуждений, иногда — бессовестно додумывая. тэхён считал его сильным и грубым, неспособным на слабость, сокджин в целом ни с кем не делился своими умозаключениями, юнги — сторонился и только что зубы в его сторону не оголял. двое альф в одном доме не могли стать критерием хорошего исхода. чон понимает, что без мягкой упертости омеги ничего толком бы не вышло и они бы разбежались, как зайцы от охотника. он заставляет их проводить вместе вечера, выгоняет на долгие прогулки в волчьем обличье, разговаривает и сближает. постепенно они становятся кем-то большим, чем просто знакомые — юнги при виде него светлеет лицом и отодвигается в сторону, освобождая место на купленном диване. и, словно хвастаясь, сует под нос недовязанную шапку: — смотри, это сокджину на рождество, — тихо хвастается он. ничего, кроме умений и талантов он больше не имел, а просить деньги у зарабатывающей части их «стаи» считал ниже своего достоинства. — теплые, тэхён пряжу подарил. у хосока что-то щемит в груди настолько сильно, что он почти скатывается под чужие ноги ковриком, но понимает, что это не поможет. юнги был гордым, молчаливым, но травмированным собственным детством. он всегда говорил сухими фактами и не терпел к себе жалости. по итогу даже о том, что сподвигло его к смерти в одиночестве, он так никогда и не признается. но хосок отчего-то догадывается. альфа оказывается, что называлось, «мастером на все руки». он умудряется починить столешницу их барной стойки, повесить новые шкафы, полностью безупречно вымыть их комнаты, пока они втроем ездят за продуктами. он встречает их с закатанными рукавами рубашки, которые все равно были щедро смочены на краях, с зажатой сильными пальцами тряпкой и влажными от пота волосами. внутри хосока что-то оглушающе лопается. — тут лестница скрипит, — уведомляет волк, в качестве доказательства наступая на злополучную ступеньку. — могу поправить. — не надо, — отказывается джин, ставя на стол многочисленные пакеты с моющими средствами и продуктами. — будет в качестве сигнала, что в доме кто-то чужой. «чужой». хосок криво усмехается. чужим он себя больше не чувствовал.***
первое рождество знаменуется чем-то томительным в груди — он рассылает несколько резюме по перспективным компаниям, получает положительный ответ из трех (все же хорошее образование — это то, за что стоило действительно поблагодарить его брата), они наряжают их первую стайную елку, щедро скрашивая ту ярко-алыми игрушками. юнги, судя по его частой занятости и красноватым, вечно уставшим пальцам, пытался в быстром темпе закончить подарки для них. вроде как они уже были стаей. пусть меток еще толком и не было и жили они вместе, просто потому что не имели другого выбора, хосок, анализируя этот период в будущем, понял, что именно в тот момент он был счастлив. юнги казался таким близким и далеким одновременно, он всегда мог его коснуться и впереди были долгие мгновения взаимной заинтересованности. долгие, но отчего-то невыносимо сладкие. все решает случай — юнги впервые едет за продуктами один. за какой-то мелочью, хосок даже толком не помнит, что именно потребовалось сокджину, но альфа вызывается первым, захватывая ключи от машины с полки и едва накидывая на себя куртку. они ждут его долго — несколько часов, и в момент, когда хосок уже намеревается кидаться на поиски, за окном под колесами машины отчетливо хрустит снег. альфа выходит на крыльцо первым, гордо сцепив на груди руки, но первое, что отчетливо бросается в глаза — то, как юнги придерживает дверь пассажирского сидения, явно помогая кому-то выбраться из машины. он напрягается. — кто там, юнги? ответ появляется сам собой — до его ноздрей наконец-то долетает плотный, терпкий запах спермы. судя по тому коктейлю, что ударяет по его рецепторам, партнеров было несколько, а если брать во внимание кровавые нотки в этой дикой палитре, надеяться на безболезненный исход дела было глупо. отчего-то перед его глазами отчетливо встала картина того, как в чужое белье из мягкого красноватого заднего прохода вязкими каплями стекает сперма. настолько омега был грязным, порочным, испорченным. но также он был новообращенным и кидал на него хмурые напуганные взгляды прямо из-под мокрой рваной челки, доверчиво прижимаясь к юнги. внутри хосока что-то обрывается, с громким свистом улетая в пропасть — юнги, отдав омеге свою куртку, настолько явственно пытался его покрыть, что это казалось чем-то иррациональным. но на новообращенном же запах задержался настолько естественно, как будто они были парой. должны были быть парой. он обмякает, отходя в сторону и запуская парочку внутрь. — проходите, — чуть надломлено, — и рассказывайте. то, что еще толком не успело начаться, так громко разрушилось. иронично.***
— чонгук спрашивает, почему мы задерживаемся, — тэ проверяет собственный телефон, его большой палец зависает над кнопкой отправки еще не напечатанного варианта. — что писать? — мы не виноваты, что проспали, — нехотя огрызается шаман, захлопывая багажник. — ехать до туда примерно час, поэтому напиши, что скоро приедем. все вещи собрали? — да! — со второго этажа кричит чимин. — садимся? как они и догадывались, чонгук перевозит стаю в новые дома — чуть дальше от того места, где они жили, но гораздо более закрытые и охраняемые, чтобы кто-то из них начал возмущаться. волчье сообщество уже понемногу начинало догадываться о том, что в их стае что-то не так, и со дня на день следовало ждать нежданных визитов. вампирское же сообщество, только учуяв на княжьем сыне нотку волчьих феромонов, предприняло попытку переворота в сеуле. князь шутки не понял, и сейчас чонгук раздирался между обустройством своего нового дома и доказательством папеньке, самому себе и в частности вампирскому сообществу, что имеет право на то, чтобы считаться вампиром, а не «волчьей подстилкой». хосок чужие стенания, часто доносившиеся из комнаты тэхёна, как и следовавшее после успокаивающее урчание, старался игнорировать, запираясь в спальне, но каждый подобный сеанс психотерапии вызывал в нем что-то очень похожее на ядовитую язвительность. дорога кажется скорее долгой, чем изматывающей — ведущий машину сокджин постоянно сверяется с навигатором, толком не участвуя в ведущемся в салоне диалоге. — кстати, давно хотел сказать, — тэхён щелкает пальцами, вспоминая какую-то важную новость. хосок, зажатый между юнги и чимином, вопросительно выпрямляется. — хосок, мне тут не так давно, еще до метки чонгука, писал вожак одной из стай в тэгу… говорят, ты им приглянулся. хотят отдать за тебя омегу. он недовольно фыркает — от такого счастья, как замужество, он отказался в любом из возможных случаев. два раза судьба уже щелкнула его по носу, и заигрывать с ней в третий он не намеревался. — в смысле — отдать? — чимин рядом оживает, напряженно подаваясь вперед. — что значит «отдать»? — то и значит, — недоуменно отвечает тэхён. — тебе объяснить, что значит «отдать»? замуж она за него хочет. вожак ее фотографию отправлял, хорошая девочка. ты как, хосок? — покажи хоть фотографию, — без особого интереса просит он, принимая из рук чужой телефон. фотографий несколько, все они профессионально обработаны и столь же профессионально сняты — девушка действительно симпатичная, пусть и моложе его на несколько лет. он равнодушно скользит пальцем по экрану. неинтересно. — где она меня углядеть-то умудрилась? — ее отец сказал, что вы с ней в одной компании работаете, и она, дескать, тебя увидела — и с первого взгляда влюбилась, — хосок криво ухмыляется. — не знаю, как они сейчас, после метки, будут согласны на замужество или нет, но пока что с их стороны никаких писем не получал. может, и вправду — судьба твоя? — было бы неплохо, если бы его судьба попробовала хоть чуть-чуть следить за своими волосами, — заносчиво вмешивается чимин, отворачиваясь к окну. в салоне повисает молчаливый невысказанный вопрос. — как тряпка, право слово. мы оборотни, но не дикие животные. — у нее злое лицо, — так же неожиданно вмешивается ранее равнодушный к их диалогу юнги. альфа поворачивает в его сторону голову, взглядом утыкаясь в раздраженно блестящие глаза и поджатые губы. — я бы ей не доверял. что вообще за «любовь с первого взгляда»? — а что же заставило тебя забрать чимина тогда? — неконтролируемо огрызается хосок. он нападок на симпатичную девчонку не понял — жениться он не собирался ни в каком из вариантов, но неповинную «невесту» обижать бы не позволил. — сам сказал — «как стрельнуло». почему ее не могло? тишина приобретает очертания угрозы, хотя они даже не повысили тона голоса. юнги, мягко прижимаясь к нему плечом, только смотрит прямо в глаза, не отрываясь, а хосока кидает на несколько лет назад — именно так же он смотрел на него тогда, в доме. настороженно, злобно и не моргая. — ну-ка, брейк! — вмешивается до этого молчавший шаман. — мы почти приехали, и я бы не хотел, чтобы тэхёновский вампиреныш почувствовал запах ссоры, — он полностью игнорирует возмущенное кряхтение вожака. — откройте окна. а по поводу сватовства… за вопросы пока никого не били. кто знает, может, это судьба хосока? чимин возмущенно вскидывает брови: — бред какой.***
чонгук встречает их у открытых ворот, то и дело поглядывая на телефон в своей руке. без пальто и даже пиджака, он, кажется, совершенно не замечает летящий ему в лицо снег и только радостно улыбается, когда тэ первым вылетает из машины, мягко обнимая его бледные щеки и целуя в подставленные губы. — омерзительно, — пренебрежительно кидает шаман, хлопая дверью. — хоть бы поздоровались нормально. намджун здесь, или сегодня у меня акта экзекуции не будет? — очень мило, что ты первым делом спрашиваешь обо мне, это показывает настоящий уровень твоей заинтересованности в моей персоне, — из-за забора, язвительно улыбаясь, выплывает вампир, держа в руке несколько связок ключей. — вы, я смотрю, не очень-то и торопились. специально, меня обрадовать, или так по ситуации получилось? — мания величия у тебя прогрессирует с каждой минутой, ты бы у специалиста проверился, — шаман с показательной пренебрежительностью оглядывает высокий забор и выглядывающие из-за него верхушки крыш домов. участок был средним, с ровными дорожками, щедро посыпанными щебнем. тэхён переплетает пальцы с вампиром, делая несколько неуверенных шагов к воротам. — сразу после того, как мне из тела откачают тот яд, что ты только что в меня впрыснул, — лениво, без интереса отмахивается намджун, поворачиваясь к тэхёну. — ближайшие несколько месяцев было бы неплохо, если бы вы не появлялись в сеуле. вообще. вожак напрягается. — ситуация усугубилась? — нет, просто этого требует отец, так что мы просто не спорим, — чонгук тянет вожака к себе, мягко целуя его в щеку. — намджун, что-то еще? — нет, ключи, — он отдает все связки тэхёну. — они идентичные для каждого замка, но если это потребуется, то мы их поменяем. все коробки собраны в главном доме, распределяйте, как посчитаете нужным. продукты в кладовках. приятного проживания. и, развернувшись, вампир исчезает в лесу. — прощания он презирает из-за трагичности или потому что мудак? — риторически интересуется шаман, заходя на участок. — мы должны будем распределить дома? в хлопотах проходит оставшаяся половина дня — хосок с сокджином, будучи не парой, занимают средний дом, мгновенно перетаскивая в него большинство своих коробок. сокджин сразу же закапывается в те, что с пометкой «стекло!», доставая многочисленные банки с травяными сборами, древние плошки и прочие приспособления для варки эликсиров. — тебе нужна помощь? — у хосока было мало личных вещей, и ему хватило часа, чтобы разложить то, что он с собой привез, по полкам в одной из комнат. дом был маленьким, может, для троих человек, симпатичным и максимально сдержанно-нейтральным. основное место на участке занимает дом, в котором поселились чонгук и тэхён — намджун явно руководил его постройкой с четким учетом вкусов не только вампира, но и волка. сокджин, оценив некоторые мелочи в интерьере, любимые тэхёном, только насмешливо фыркнул о том, не сильно ли много жизненной силы потерял советник, считаясь с оборотнем. тэхёна навещать не хотелось — альфа не был уверен, что будет готов к тому, чем они сейчас вполне вероятно занимались с чонгуком, бесконечно целуясь и обнимаясь. тэхён, поставив вампиру метку, словно вновь нырнул в конфетно-букетный и явно собирался не только раствориться в вампире, но и растворить его в себе. взаимный обмен, если будет угодно. дом юнги и чимина буквально спрятан за несколькими деревьями на самом краю участка, закрытый множественными кустами, сейчас голыми. хосок проходит по небольшому крыльцу, стучась в дверь. — открыто! — щелкает замок, и хосок видит, как омега в полном одиночестве сидит на полу в гостиной, копаясь в одной из коробок с вещами. в ней он перевозил свой кейпоп стафф женских групп. практически единственное, что он забрал с собой из человеческой жизни. заметив хосока, он светлеет лицом. — о, это ты. тут намешано столько запахов… я вас почти не чувствую. — и слава богу, — он закрывает за собой дверь. — из главного дома воняет, знаешь… спермой и счастьем. отвратительное сочетание. омега смеется, поднимаясь на ноги, — альфа, пусть и за долгое время привыкший к чимину и его некоторой откровенности, ловит небольшую панику, отмечая, как красиво и эстетично обтягивают ноги чимина тонкие черные джинсы. он вообще редко модничал и носил больше то, что практично, но у них с юнги был какой-то особый талант превращать даже старые рубашки в дорогие комплекты от виктории сикрет. — ты уже разобрал свои вещи? — мягко интересуется омега, расставляя на одной из полок альбомы. хосок скользит по ним мимолетным взглядом, отмечая, что это были одни из тех, которые он дарил ему на каждое рождество. любимая чиминова группа имела традицию выпускать специальные рождественские альбомы, и пару лет назад альфа просидел без сна почти две ночи, пытаясь выхватить нужный ему сет на сайте закупок. — это было быстро. — я не тряпочник, ты же знаешь, — он опускается в кресло, продолжая наблюдать за омегой. тот все делал не спеша, степенно, ставя альбом к альбому и проезжаясь влажной тряпкой по полке, чтобы точно убрать всю возможную пыль. — пара книжек, полшкафа вещей, ноутбук да фотографии. — ты про эти? — он плавным движением достает с самого дна коробки несколько крепких деревянных рамок. юнги в свое время делал их сам, покрывая темно-коричневым лаком. фотографий всего три — они стаей, сольная фотография юнги и чимина и они втроем. последнюю чимин берет во вторую руку, демонстрируя ее альфе. — сколько лет назад это было? — шесть? — хосок знает верный ответ, но добавляет в свой голос полувопросительную интонацию. — шесть, — соглашается чимин. — а будто целая жизнь прошла. помнишь тот день? — сложно не помнить вечер, когда ты утопил свой телефон и почти сломал себе руку, — по телу хосока приятной дрожью проползают воспоминания о том теплом августовском вечере, когда они только втроем рванули в город смотреть на фестиваль салютов. тэхён и сокджин отказались по какой-то причине, а им, кажется, было достаточно их троих для того, чтобы вечер стал «тем самым» моментом, который ты вспоминаешь темными зимними вечерами через пятьдесят лет. хосок, признаться, до сих пор вспоминал мигание уличных фонариков, взрыв салютов и отблески на чужих лицах огней как свидание. тройное свидание. и ничего протестующе внутри от этой мысли не дрожало, не звенело и даже не лопалось. будто так и было надо. — я просто запнулся о ветку, а ты так говоришь, будто я чуть не убился, — чимин окатывает его возмущенным взглядом. — ты, знаешь, тоже тогда перебрал с пивом, и мы прошли почти полтора километра в поисках нормального туалета. — издержки организма, — он пожимает плечами. рамка с их тройным фото занимает законное место на каминной полке, ровно посередине. хосок фокусирует на ней свой взгляд — и это выглядит так, будто ничего кроме этой фотографии там быть и не должно. чувство правильности, какой-то совершенной законченности, затапливает его с головой. он моргает. — хороший был день. где юнги, кстати? — наверху — разбирает одежду, — чимин заминается, отставляя очередную пустую коробку в сторону. полка с альбомами почти заполнена. — насчет вот этой тэхёновской омеги, из стаи в тэгу… — хосок заинтересованно моргает. — …ты серьезно этого хочешь? — чего именно? заминка. — жениться? — мне и слова сказать не дали в машине, — он пожимает плечами. — слишком рано говорить о женитьбе и вообще о каких-то чувствах, учитывая, что я даже лично с ней не знаком; нам хотят оторвать голову и вампиры, и оборотни одновременно, а ближайшие несколько месяцев мы даже не в состоянии покинуть территорию поместья. просто… мне пора вылезать из своей скорлупы и наконец-то найти того, с кем будет… комфортно. — комфортно? — чимин возмущенно фыркает. — отношения и брак — это не диван, чтобы тебе было на нем «комфортно»! а как же любовь, как же трепет, как же… — я уже налюбился, чимин, — они оба останавливаются в этом мире, оттянутые в разные стороны и готовые к столкновению как никогда ранее. хосоку нестерпимо хочется его поцеловать — не в первый и не в последний раз, но он понимает, что не имеет права. ни морального, ни физического. чиминово «а как же» разбирало на втором этаже их совместную одежду, готовясь к первой ночи в новом доме. хосоковы «а как же» давно и безропотно друг друга любили, для того, чтобы он лез в что-то столь святое своими грязными лапищами. — хосок… — чимин не договаривает, прерываемый глухим вопросом юнги со второго этажа. хосок поднимается. — что, юнгз?***
чимин всегда был таким. его за всю жизнь называли «жеманным», «феминным» и «театралом». чимин пусть и понимал, что его поведение имеет явные отличия от поведения сверстников, никогда не придавал этому значения. любящий внимание, любящий флиртовать и играть — это же не делало его хуже или неприятнее? он просто был таким. в детстве он много танцевал — по итогу ни во что серьезное это не вылилось, но дало ему много полезных и интересных знакомств. именно его бывший товарищ по танцевальной группе познакомил его с субином — тот был высоким, имел красивые глубокие ямочки на щеках и постоянно намеревался его где-то зажать. а еще он был оборотнем, но о подобном своем недостатке он предпочел умолчать. может, беспокоился о судьбе дальнейшего знакомства, но скорее — не считал его чем-то настолько многообещающим, чтобы делиться столь важной информацией. с субином было легко, но в то же время трепетно — своими прикосновениями он умудрялся пробудить в его желудке бабочек, которые тут же разноцветным роем взвивались к самой глотке. чимин не тонул, даже не скреб по поверхности руками, твердо стоя на илистом дне ногами. он четко знал, что это — ненадолго. что субин рано или поздно отвалится, как напившийся крови клещ. они просто позволяли друг другу тратить свое время, чтобы не тонуть в одиночестве. взаимовыгода без потенциальных дальнейших проблем. все в выигрыше и достатке. но субин оборотень — а с ними, как потом выяснится, постоянно случается какое-то дерьмо, к которому чимин оказывается морально не готов. субин обращает его случайно, почти нелепо — задыхаясь в послеоргазменной судороге, чимин чувствует клыки на своей шее, нечеловеческие, и уже хочет скинуть с себя подозрительное тело, но на его плечи твердо опускаются руки с пятисантиметровыми когтями. противостоять он не может и только поддается, закрывая глаза. дальнейшие дни сливаются в беспокойную массу дней и ночей — как потом оказывается, субина настиг гон, и он не додумался сделать ничего другого, кроме как превратить его в оборотня, представившегося омегой, а потом пять суток подряд ебать под его сдавленный скулеж, когда он даже не просит — умоляет, — чтобы его отпустили. но субин, будучи самодовольным альфой, выросшим в хорошей стае, по-человечески не понимал даже и слова, продолжая вдавливать его и в без того влажный от спермы и пота матрас. но, как и все плохое, это рано или поздно заканчивается. пятые сутки настигают его осознанным взглядом волка, член которого греется в нем; теплой водой, смывающей с ссадин запекшуюся кровь и сперму; и неумелыми попытками тихо сбежать. просто сбежать. чтобы не видеть его, не видеть себя. не видеть того, в кого он умудрился превратиться по чужой вине. субин не дает — мягко объясняет, кто такие оборотни, сколько их, где они и в каком качестве. рассказывает об их системе, иерархии, повествует о течках и гоне и, в качестве вишенки на торте, окликает его «обращенным». он на подобную характеристику только скупо улыбается, косясь в сторону коридора — а там только завязать кеды — да даже можно не завязывать — и домой. спать в постели, не пропахшей волчьей спермой. слова своего (уже) бывшего парня он не подвергает не то, что критике, вниманию — еще раз принимает дома душ, отвечает на немногочисленные накопленные почти за неделю звонки, сносно принимает уведомление о своем увольнении с временной подработки и заваливается спать. в ту ночь ему ничего, слава богу, не снится. субин не связывается с ним следующие две недели — чимин уже изо всех сил придумывает систему, как забыть о случившемся, и вновь падает в колею обычной жизни, навсегда давая себе слово о том, что в следующий раз он не будет вестись на чужие сладкие речи и милые глазки, но неожиданно рано утром его скручивает. он толком не может подняться с постели, пока весь потеет, но особенно сильно — около члена и в паховой области. ничего лучше того, чтобы позвонить субину, он не находит. наверное, это можно назвать его главной ошибкой, но он не уверен в том, что, не позвони он ему, не выблевал бы все внутренности из-за той смеси напряжения, вожделения и похоти, которые затапливают его буквально с головой. потом он узнает, что это — течка. и что подобной силы она бывает только в первый раз и только у обращенных. ему просто «повезло». «повезло» оказаться в руках безответственного оборотня, который толком не следил за своим циклом; повезло стать тем, кто выдержит весь напор волчьей магии и не умрет; повезло стать омегой, которым альфы в подавляющем количестве крутили, как хотели. «повезло». субин, услышав о симптомах, приезжает в течение часа, мгновенно укладывая его на кровать и твердо сжимая рукой стоящий колом член. дни снова теряют счет, он снова бесконечно спит с человеком, к которому испытывает в лучшем случае презрение, снова растворяется в том, что по-хорошему — сожрать да выблевать. чимин больше не властвует над своей судьбой и жизнью, просто плывет по течению, ведомый чужой теплой рукой и собственными «инстинктами». течка ослабевает к третьему дню — он уже в состоянии осознавать себя в пространстве и не напоминает оголенный клубок нервов, но распаленному субину, охваченному каким-то предгоньем, этого мало. он в качестве «посвятительного» презента притаскивает друзей — но чимин только молча закрывает глаза, позволяя множеству рук скользить по влажной коже. у него нет стыда или желания расквитаться за то, что с ним сделали и сделают — только невыносимое презрение к себе и к тому, на что он сам дал дозволение. пусть даже и молчаливое. после ухода компании он только успевает натянуть на себя какую-то одежду, прежде чем его выносит на прохладную, промерзлую улицу — его тянет к воде, где ветер мгновенно продувает влажные волосы и забирается под одежду, оглаживая кожу. на этот раз — приятно. и даже не тошнит. — с тобой все нормально? — слышится из-за спины, и он только мимолетно оборачивается, отмечая странный запах, исходящий от парня. тому было от силы лет двадцать пять и пах он примерно как субин. — ты как будто сейчас прыгнешь. все хорошо? юнги оказывается оборотнем. в отличие от тех альф, приятным и как будто своим. он не напирает, не требует, не претендует. просто помогает прийти в себя, отдает свою куртку и мягко предлагает свою посильную помощь. чимин не находит сил отказаться. юнги не задает лишних вопросов и не судит. помогает сесть в машину, чуть убавляет громкость музыки, мягко узнает его имя и, пытаясь снять напряжение в машине, рассказывает о своей стае. восторг у него почти щенячий, какой-то детско-сахарный. который рушить-то — грех неимоверный. поэтому чимин, заочно разочарованный в волках, молчит, кутаясь в куртку. особой графой интереса он выделяет таинственного «хосока» — чимин задает только один уточняющий вопрос, но получает в ответ практически чужую полную биографию. хосок, с чужих слов, исключительно положительный молодой человек — умный, галантный, сильный. трепетный, ответственный, добрый. чимин понимающе хмыкает, слушая поток комплиментов. юнги только не светится, и ситуация оказывается очевидной донельзя — юнги влюблен. влюблен настолько бесстыдно и открыто, что было удивительно, почему никто из их стаи этого не заметил. первым, кого видит чимин, когда выходит из машины — хосок. он тогда еще не знает, как он выглядит и кем является, но стоит ему только посмотреть в чужие глаза, на чужую властную фигуру, и он пропадает. растворяется в этом вырезанном из камня образе, пытается дотянуться, чтобы коснуться, но — хосок смотрит словно сквозь него. юнги мягко берет его за плечи, утягивая в дом, и чимин понимает — хосока легко любить. он будто создан для этой необъяснимой, необъемлемой любви, от которой сгорают города, умирают народы и падают империи. за хосоком хочется идти, хочется держать его, хочется — с ним много чего хочется. другой вопрос — почему за столько лет не нашелся смельчак, готовый прыгнуть за альфой в бездну, расшибиться, но воскреснуть, стоит только чужим глазами обратить на него внимание? ответ чимин не находит даже со временем. стая мягко интересуется его историей, получает сжатый, лишенный эмоциональности, рассказ и предлагает помощь. чимин, ошарашенный молчаливым хосоком, не отказывается и принимает ее. со временем выясняется несколько вещей: хосок влюблен в юнги. их чувства явные, почти осязаемые, но они словно держатся на дистанции друг от друга, не зная, имеют ли право столкнуться и взорваться; вторая более прозаичная — юнги, влюбленный в хосока, в подобной же манере для своих чувств выбрал и его самого. это оказывается более волнующим, чем он ожидал, но чужая любовь окутывает его коконом. она нежная, трепетная, незаметная, но именно под ее покровительством чимин понимает, что значит выбирать того, кто выбирает тебя. хосок не выбирал. хосок, осознав, что они давно уже «что-то большее», только ласково улыбнулся, надевая наушники и отворачиваясь к экрану ноутбука. в то мгновение, что он наблюдает его отражение в потухшем дисплее, прежде чем мышку мягко двигают, чимин видит отчаяние. животное, но в то же время тихое. анализируя сквозь время свои чувства, чимин приходит к выводу, что они с юнги увязли в хосоке, как мухи в меду. казалось бы, простое прикосновение, первое и нерешительное, а какие последствия — только засохнуть, без возможности выбраться. хосока было любить больно. юнги было любить приятно и легко. словно он всю жизнь готовился к тому, чтобы питаться чужой лаской и любовью, чтобы взамен начать вырабатывать свою. у них не любовь с первого взгляда, не достопочтенное «умру вместо тебя». тихо, нежно. просто в попытке забыть того самого идола, который сторонился их. наверное, хосока любить сложно. чимин не знает. не помнит.***
любви юнги хватало и всегда было даже чуть больше нужного. чимин мог ее пить, мог в ней купаться, мог использовать ее в качестве основного способа обеспечения собственной жизнедеятельности. но даже ее потом начинает не хватать — все чаще юнги, разморенный сном, шепчет что-то, к чему он не хочет прислушиваться. говорят, к концу жизни ты начинаешь понимать все совершенные ошибки. юнги сделал это к середине. ошибка, жирно обведенная красным маркером, красовалась на полотнище жизни ни капли не стесняясь, жила в соседней комнате и каждое утро встречала их мягкой улыбкой, желая доброго утра. они оба испытывали это — сожаление вперемешку с надеждой, что еще может все получиться. испытывали, но молчали — оба о своем, — каждый день заканчивая нежным сексом в их общей спальне, всегда, не сговариваясь, оставляя место рядом. как будто для кого-то третьего — но признаться в этом их не заставили бы даже пытки. в конце концов, чимин решается первым — юнги до сих пор слишком раним и нежен, чтобы прямо вывести его на разговор, но им хватает нескольких часов, чтобы обсудить все то, что происходило между ними на протяжении десятилетий. реакция юнги на фразу «я люблю хосока» — удивленная, чуть враждебная. он даже тянется пальцами к его ладони, чтобы крепко ту сжать, прежде чем чимин договаривает вторую половину — «и ты тоже. что будем с этим делать?». план — детский, нелепый, но отчего-то работающий. попытаться соблазнить, вывести на эмоции, дать понять, что они не против, чтобы их взяли. за себя чимин не переживал — он понимал, что хосок любит только юнги, но самого факта, что альфа будет связан с ним настолько, чтобы получилось назвать его «своим», чимину достаточно. хосок будет наконец-то счастлив и обретет то, что чимин у него отнял; юнги — наконец-то признается вслух в своей любви; чимин… а чимин и без этого достаточно счастливый человек.***
новый дом оказывается более чем удобным — хорошая звукоизоляция, удобное расположение розеток, широкие столы и подоконники. хосок впервые получает возможность работать в собственной спальне без необходимости постоянно спускаться на первый этаж и сидеть в гостиной, в которой постоянно находится куча народа. порой, правда, он немного скучает по тому, что в любой момент мог полюбоваться чимином или юнги, сидящими к нему спиной и играющими в приставку, но так, наверное, даже легче. но одна серьезная проблема обнаруживается почти сразу. — у тебя хорошо работает вайфай? — кричит он со второго этажа, пока не получает от сокджина отрицательный ответ. — он вечно то с перебоями, то вообще пропадает, либо скорость минимальная. — не удивлюсь, если это советничек провода перегрыз, — криво усмехается шаман, раскладывая в гостиной на столике свои многочисленные пучки трав. — можешь сходить к остальным, может, у них лучше работает? в доме тэ и чонгука ситуация оказывается еще хуже — он еле-еле отправляет фотографию в мессенджере, пока тэхён, укутанный в плед, лениво щелкает каналы на телевизоре. — как вы тут вообще живете? ни видео загрузить, ни сообщение отправить. — нормально, — тэхён пожимает плечами, пока чонгук наверху, кажется, одевался. — немного другим заняты. — даже знать не желаю, — вместо прощания говорит он, исчезая за дверью. в доме чимина и юнги ситуация оказывается почти идеальной — скорость отличная. хосок, озадаченно поднимает голову, оглядывая помещение. чимин продолжал разбирать вещи уже на кухне, расставляя по шкафам банки со специями. — можно я буду работать у вас? у нас отвратительный интернет, — чимин вопросительно вздергивает бровь. — если хотите, то я где-нибудь займу угол и не буду сильно отсвечивать… если мешаю. — ты не можешь нам мешать, — спокойно отвечает спускающийся со второго этажа альфа. — ты же не крошки в постели, в самом деле. оставайся, сколько пожелаешь. так он обретает в их доме собственный угол в гостиной. на тумбе он располагает свой ноутбук, задумываясь о покупке стационарного компьютера, пока юнги помогает ему удобно обустроить место для работы. ему не требуется много, буквально минимум, но они, кажется, готовы предоставить ему это с лихвой. но настоящие проблемы начинаются именно с этого момента. чимин всегда был тактильным, порой даже сверх меры, но хосок быстро с этим смирился, позволяя омеге лежать на себе, обниматься, иногда даже засыпая в гостиной вместе. никто не был против — ни он, ни юнги, ни сам чимин, но когда омега начинает к нему буквально подкрадываться, он чувствует себя… смешанно. — что делаешь? — мягко, по самым плечам, чуть задевая линию роста волос. лаская, нежно, но совершенно мимолетно — хосока прошибает искрами, пока он пытается удержать фокусировку на экране собственного нотбука и не развернуться, обхватывая чужие пальцы зубами. — выглядит впечатляюще. — составляю итоговые графики по проекту, — чимин подходит еще ближе, полуобнимая его и ложась грудью на плечи. запах омеги затапливает голову — и он не знает, как выбираться. и стоит ли. — работаю, знаешь. — молодец, — и, так же резко отстранившись, исчезает на кухне. хосок находится в смятении, и, словно чувствуя это, юнги тем же вечером добивает его контрольным — казалось бы, невинным предложением посмотреть фильм. они обустраиваются на диване, накрытые несколькими пледами, с тарелками на коленях. чимин сидит в отдалении, почти дремля, когда хосок, где-то в середине фильма, чувствует неуверенное прикосновение к своей руке. он не обращает на это внимания, продолжая упираться ладонью в диван. но юнги только мягко перехватывает его ладонь, переплетая пальцы. хосок распадается. разрушается. но тут же, не осознав, воскресает. руки он так и не вынимает, упираясь стеклянным взглядом в экран телевизора. картинки светлые, сменяющие друг друга, поэтому в холодном свете он может краем глаз отмечать, как юнги трепетно и нежно краснеет. неожиданно рука второго альфы взлетает вверх, движением поворачивая его голову к себе. — у тебя что-то прилипло, — он продолжает держать его за руку, но палец нежно убирает со рта прилипшую крошку. хосок, завороженный, может смотреть только на купидонову дугу юнги, с единственным желанием — поцеловать. чимин в отдалении переворачивается во сне, сладко причмокивая — альфа нервным движением отшатывается, вставая с дивана. наваждение. и ничего кроме наваждения. но в дальнейшем подобных «случайных» прикосновений оказывается гораздо больше, чем он в состоянии справиться. хосок бесконечно варится в коктейле из своих желаний, не уверенный в том, имеет ли хоть какое-то право претендовать хотя бы на жалкий поцелуй. хотя какой «жалкий»? это был бы самый сладкий, самый желанный поцелуй в его жизни — того, что он испытывал вблизи от юнги и чимина, он не испытывал ни с кем из своих бывших омег. даже лухан, со временем став лишь наваждением, не был достоин и капли тех эмоций. с каждым днем ситуация становится все более и более катастрофичной — прикосновения от альфы и омеги утягивают его на самое дно, закапывая в иле, пока он не в состоянии даже минимально справиться с той массой эмоций, которые захлестывают его, стоит увидеть целующуюся парочку. казалось, за годы это чувство неконтролируемой ревности притупилось и поутихло, но время показало — нет. он все так же неконтролируемо горел от осознания того, что никогда не сможет иметь то, что хочет в этом мире больше всего. тем не менее, жизнь продолжала течь в своем темпе — преимущественно все свое время он проводил в доме юнги и чимина, оправдываясь важным и сложным проектом, но по большей мере продолжая пытаться жить «не своей» жизнью, цепляя мимолетные куски. он видел все: как юнги, заспанный и в огромной футболке, готовит им завтраки; как они, прижавшись друг к другу плечами, смотрят фильмы; убирают, гладят, протирают пыль. бытовые мелочи заполняют его, становятся сутью существования, и понемногу он начинает верить, что они все — втроем — действительно вместе. они действительно встречаются. но иллюзия рушится по вине случая. то утро не сулило ничего плохого. — ты будешь? — сокджин подцепляет лопаточкой гренку, смазанным движением переворачивая ее на еще бледный мокрый бок. — встал какой-то сам не свой, заспанный и уставший. ничего не случилось? делиться чувствами было стыдно — он так и не знал, поймет ли его остальная часть стаи. любить двоих одновременно… как это возможно? — буду, все хорошо, — он отмахивается, глядя на часы — каким-то невероятным образом он умудрился встать сегодня раньше положенного. — просто… работа. — ты слишком много работаешь в последнее время — мы живем в одном доме, но я тебя почти не вижу, — дипломатично подмечает шаман, доставая из шкафа тарелки. — все у юнги да чимина ошиваешься… был бы парой твоей, начал бы ревновать, того и гляди — уведут. — они? — он краснеет, но отворачивается к окну. — они же, ну… пара. куда они могут меня увести? — только не говори, что чистокровный альфа вроде тебя из достаточно сильной стаи ни разу не сталкивался с полиаморией у волков, — джин вопросительно вздергивает бровь, насмехаясь над его «невежеством». — конечно, расклад отношений достаточно редкий и некоторое время даже был… осуждаем более старыми волками, но времена меняются. от таких союзов получается достаточно сильное, плодовитое потомство, а для некоторых стай это единственный критерий удачности брака. так что сейчас это редкая, но норма. хосок знал о триадах, но лично с ними никогда не сталкивался и даже толком не задумывался о том, как они себя чувствовали. до определенного момента. — я не говорю тебе это с конкретной целью, просто делюсь небольшой информацией, которой обладаю — одно время со мной советовался молоденький шаман одной из пусанских стай, у них таких триад было аж несколько, — продолжает шаман. — просто я хочу, чтобы ты знал, что в этом нет ничего предосудительного. это просто чуть иной уровень отношений и доверия, но это не делает его хуже или лучше, понимаешь? хосок крепко сжимает кружку с уже остывшим кофе. — это очень мило, но ко мне никак не относится. шаман в иронизирующем жесте поджимает губы. — я так и подумал.***
на свое «рабочее место» альфа выдвигается раньше привычного, оглядываясь на темнеющие на светло-сером небе верхушки деревьев. было тихо, спокойно, свежо — ручка знакомо и приятно поддается его ладони, когда он аккуратно на нее нажимает. волки с их чувствительным слухом не любили громкие звуки и даже подобные повседневные вещи делали тихо. именно аккуратность и тишина становятся его главными врагинями — от входной двери открывался отличный вид на гостиную, где чимин, плавно и аккуратно двигаясь на чужих бедрах, объезжал юнги. кажется, эта картина навсегда отпечатывается в его глазах. озаряемый со спины утренним светом, похожий на скульптуры древних мастеров, он был настолько пластичен в своей порочности, что впервые хосок почувствовал подступающую к горлу тошноту. чимина хотелось пометить, присвоить, посадить к себе на колено, плотно затягивая на тонкой шейке аккуратный ошейник. он не двигается, замирая — пара его не замечает. несколько размеренных движений бедрами, глубоких, вдумчивых, прежде чем юнги тоненько, глухо стонет — хосок замечает, что его руки стянуты какой-то лентой и плотно прижаты к спинке дивана. чимин, кажется, даже не позволял ему двигаться, управляя процессом самостоятельно. юнги повторяет совершенно порочный, глухо-медовый стон, прежде чем омега сжимает его щеки влажными — от чего? — пальцами. юнги ненароком надувает губы. ноги хосока немеют. — такой хороший, — движение, кожа к коже. плавно, четко выдерживая ритм и темп — судя по всему, они только начали, потому что движения пусть и были выверенными, но явно осторожными, как если бы впереди были долгие моменты растягивания удовольствия. хосок прижимается спиной к двери, не имея никаких сил нажать на ручку и выскользнуть из дома. — ты же хороший, юнги? стон в качестве ответа — чимин, принимая это за «да», ускоряется, откидывая голову и обнажая шею с темным пятнышком стайной метки, отлично отсюда просматриваемой. у хосока ненароком сжимаются челюсти. он, завороженный действом, не смеет отвести взгляд от перекатов мышц под кожей, от того, насколько эротично и степенно выглядит омега, ласково улыбаясь партнеру, — юнги хватало только на редкую дрожь и тихие стоны. чимин словно был вылеплен из ртути, тая от прикосновения и растекаясь в руках, отравляя до самого нутра. чимин двигается, двигается, двигается, скользит руками по чужой груди, цепляя пальцами соски, скребет кожу короткими ногтями, порой наклоняется вперед, мягко целуя чужое ухо и перекатывая между пальцами пряди на затылке. но хосок не хочет быть там вместо кого-то. он просто хочет быть рядом. так же иметь право касаться, требовать, ласкать. иметь право на то, чтобы взять омегу за талию, стаскивая с юнги и усаживая себе на колени, чтобы мягко клюнуть губы, пытаясь второй рукой притянуть альфу к себе для тройного, насколько это возможно, поцелуя. но хосок права ни на что из этого не имел, занимаясь омерзительной формой вуайеризма. ситуация, которая и без этого ужасна, усугубляется еще сильнее, стоит альфе в очередной раз вернуться глазами к действу — чимин, не таясь, смотрит прямо ему в глаза, продолжая объезжать юнги. хосока бросает в жар, но он даже не смеет двигаться — омега улыбается, обнимая юнги за плечи и прибавляя темп до бесстыдной долбежки. только бедра мелко дрожат от напряжения да одинокая капля пота скользит по спине. глаза в глаза. спусковым крючком становится стон, сорвавшийся с губ — «хосок». он вылетает из дома, хлопая дверью и не очень-то заботясь о том, чтобы сохранить тайну своего присутствия. холодный уличный воздух обжигает ему глотку, пока он пытается отдышаться и избавиться от запаха возбуждения двух самых дорогих людей в его жизни, но рецепторы словно живут своей жизнью, продолжая возвращать его к картине минутной давности. он не задерживается на крыльце, сбегая на дорожку и запрокидывая голову в небо — мыслей много, они звенят по отдельности, но сталкиваясь — взрываются, окатывая его чем-то очень похожим на расплавленное олово. спустя секунду альфа понимает, что задыхается, но этим ощущением он не в состоянии насладиться и минуты — его резко дергают за руку. — вернись в дом, — низко рычит юнги, крепко держа его за предплечье. халат на нем развязан и болтается. — вернись в блядский дом, я сказал! — юнги, я понимаю, что ты хочешь меня порвать, но я правда… — он не договаривает. юнги врезается в него. впервые за долгие годы он врезается. они сталкиваются зубами, грубо целуясь, пока юнги, не дотягивающий до его роста, встает на цыпочки, чтобы сжать твердой рукой клок волос на затылке, заталкивая свой язык прямо в глотку, но даже не намереваясь отступить. это мало похоже на поцелуй, больше — на доказательство и акт вымещения злости, но хосока затапливает щенячья, ни с чем не сравнимая радость. — в дом, — тяжело дыша, резюмирует юнги, затягивая его на крыльцо, с которого он едва успел спуститься. чимин сидит все на том же диване, закутанный в плед и смотрящий на дверь испуганными глазами. стоит им появиться в проеме, как он тут же напрягается, отводя глаза. хосок чувствует что-то, очень смутно напоминающее вину. — садись, — юнги кивает на диван, все так же не собираясь завязывать халат. чимин чуть отползает в сторону, ни на кого не глядя. хосок тяжело падает. — нам есть что обсудить, согласны? — я правда не хотел подглядывать, просто так получилось, и если вам это неприятно… чимин одним движением берет его за волосы, чуть откидывая голову и обнажая шею, и прикусывает небольшой кусок кожи, чтобы на нем выступило красное пятнышко. альфа толком не сопротивляется, ошарашенный, — омега же, не теряя времени, перекидывает через его бедра ногу, мягко на них располагаясь. язык его все такой же человеческий, мягкий и теплый, когда он широкими мазками, по-животному, метит его шею. юнги стоит за его спиной, спокойный, почти довольный, и только молчаливо наблюдает за процессом, пока чимин требовательно не начинает тереться о грубую ткань его джинс. — ты поцарапаешься, у тебя нежная кожа, — мягко отстраняет его альфа, оставляя на губах мимолетный поцелуй. пак тянется за добавкой, но, поняв намек, отсаживается в сторону. им действительно стоило сперва поговорить. — я… — потом, — юнги стаскивает с себя халат, полностью обнажаясь, — хосок только внутренне стонет, не отводя взгляд от его разрумяненного лица. — я, знаете ли, тоже не железный… и тянется к его толстовке, как утопающий — к небрежно кинутой веревке. чимин, следуя его примеру, уверенно вжикает язычком ширинки. хосок, кажется, горит.***
он не считает количество их сексуальных контактов, больше запоминая ощущения и нежные места каждого из своих партнеров — чимин, оказывается, любит, когда его жестоко вколачивают в стол, пока он абсолютно бессознательно пытается схватиться пальцами за гладкую поверхность столешницы, но только проезжается щекой по ней, роняя стоны. юнги же, нежный и трепетный, каким его всегда и помнил хосок, возбуждался от малейшего прикосновения к своей шее и, кажется, имел какой-то тесно с ней связанный кинк — хосок лелеял надежду на то, чтобы выяснить это в дальнейшем. их не трогают целый день — они успевают покормить друг друга с рук, даже сполоснуться прохладной водой, прежде чем снова падают в водоворот без надежды на спасение. чимин тянет к нему руки, юнги — пристраивается за спиной, оглаживая плечи, пока он кладет два пальца в чужой рот. зубы у омеги гладкие, влажные. — альфа, — умоляюще стонет он. — давай же. и он не в состоянии отказать. он не очень-то много думает обо всем происходящем, молча отдаваясь на повеление течения, пока визжащий чимин расцарапывает ему спину, а юнги, не отрывая взгляда, позволяет оглаживать собственный стояк, только доверчиво прикрывая глаза. все меняется после тихого предоргазменного: — я люблю вас. и он падает. падает в подушки, падает на кровать, падает ментально. он жмется к каждому из них и одновременно намеревается уйти, почти поднимается на руках, но тут же обмякает. они высосали его, выпили досуха, сожрали и даже не дали секунды на передышку, требуя, требуя, требуя. а он никогда не мог — и не сможет — им отказать. вечно их мягкая, податливая игрушка. — я люблю вас, — почти хрип. он не останавливается, не поднимая лица из подушек, из-за чего его голос звучит хрипло. — люблю обоих. он ожидает всего, чего угодно — пинка с кровати, вздоха или возмущенного, гневного рычания, но получает только теплую ладонь на пояснице и мягкое: — мы знаем, — чимин чуть тянет его за волосы, поднимая голову и оставляя на его губах целомудренный, кроткий поцелуй. — не любили бы тебя — спал бы на улице. юнги жмется сбоку, требуя свою порцию ласки, прежде чем они ему ее дают, крепко сцепляя пальцы. чимин какой-то одухотворенный, полурадостный, почти безумный — хосок приостанавливает на нем пристальный взгляд, как бы спрашивая. омега на удивление отвечает, седлая его и направляя член в себя: — я думал, ты только в юнги влюблен, — низкий стон, когда они все же соприкасаются, — а ты, кажется, еще и меня зацепить умудрился. о большем я и мечтать не смел. юнги садится у изголовья, позволяя альфе повернуть голову, заглатывая его член, прежде чем он откидывается на прохладную древесину, из-под опущенных век наблюдая за плавными скачками омеги, из которого любая, даже самая мимолетная смена положения, вырывала стон. — думал, умру тогда в лесу, — неожиданно роняет он, хватая хосока за волосы. тот заглатывает глубже, особо уделяя внимание припухлости у основания — узел. — думал, нет мне жизни в этом мире. много я тогда думал. но жизнь тогда, кажется, только началась. чимин наклоняется чуть вперед, целуя альфу, пока на грудь хосока не падает что-то мокрое и холодное — кажется, капельки слез, — но это настолько незначительно и мимолетно, что почти не ощущается. он плывет без шанса на то, чтобы всплыть, тонет, но каким-то удивительным образом продолжает оставаться на плаву. тает — но тут же воскресает. чимин властно тянет его за плечи вверх, усаживая на постели. чон четко и не понимает, что происходит, когда звучит перелив голоса: — я думал, ты только в юнги заинтересован. ты так тогда выглядел, будто за него умрешь, а я так, бесплатное дополнение без права на шанс, — глаза в глаза, не отводя взгляда. — но это не так? ты сам сказал. хосок целует его в губы, но промазывает и оставляет подтек слюны на подбородке. — я люблю тебя. тебя, чимин. — я тебя услышал, — и, чуть привстав, вновь мягко опускается на него, но слегка наклоняется вперед, пряча лицо в шее. хосок почти расслабляется, когда клыки прорывают кожу, оставляя метку. на второй половине шеи ситуация идентичная — юнги, плотно к нему прижавшись, прокусывает клыками тонкий покров. — теперь никуда не денешься, — чимин отстраняется, открывая им на обозрение собственную шею, куда чуть левее, четко напротив первой, сделанной юнги, так и просилась метка. — альфа. хосок выпускает узел. — я уж думал, что никогда к тебе не приду, — тихо, в самое ухо, признается альфа, проезжаясь собственной рукой ему по шее и кровоточащим меткам. хосок недовольно шипит. — поставишь? не то чтобы он намерен отказываться — клыки прорывают кожу, мышцы, впрыскивая феромон. разомлевший юнги выстреливает спермой себе на живот, опадая. пак собирает вязкую субстанцию пальцами, отправляя ее в рот, но делая это настолько бесстыдно-развратно — с сочащимися слюнями, высунутым языком, оглаживая каждый зуб пальцами, смотря на них обоих, не отрываясь. словно метя себя самого, только изнутри. именно в этот момент хосок понимает — он там, где должен.***
проблема с омегой из стаи, которую ему хотели засватать, так никуда и не девается — она висит над всеми ними дамокловым мечом, пока они спят, едят, целуются. даже юнги, прекрасно понимая его чувства, только хмурится, стоит тэхёну поднять тему злополучного возможного знакомства. чимин же, будучи более ревнивым и собственником, только что клыки не оголял на бесконечные разговоры о том, чего хосок никогда не желал. даже их усилившийся тройной запах, кажется, не вызывает у остальной половины стаи вопросов — тэхён даже носом не ведет, когда он появляется у них в доме, хотя его запах сравним по силе с тем, если бы он обмазался всеми выделениями остальной своей триады — он, конечно, успел это сделать, и не раз, но быстро смыл это теплым душем; сокджин же, явно понимая больше, чем показывает, вопросов не задает из чистого принципа. не в его стиле — соваться туда, где в его присутствии не очень-то заинтересованы. так продолжается несколько недель: хосок пытается подобрать нужные формулировки, ночами зацеловывая одинаково обиженных и разозленных его промедлением партнеров; чимин бесконечно злится, наседает, пытается пометить сильнее, чем это теоретически возможно, даже исподтишка носит его вещи, заодно обтирая их об юнги, чтобы «ну вот точно» стало явно; юнги же, пытаясь показаться незаинтересованным и холодным, готовым к любому из вариантов событий, «невзначай» при каждом сексе царапает ему шею клыками, заставляя только-только успокоившуюся метку кровоточить, выделяя еще большее количество феромонов. но продолжаться так вечно не могло. за одним из совместных ужинов вновь поднимается вопрос знакомства. — ты так и не надумал? — тэхён кладет себе на тарелку прожаренный стейк, мгновенно отрезая от него здоровый кусок. вампир, сидя к нему практически вплотную, к своим приборам даже не притрагивается, больше занятый заигрыванием с чужими отросшими волосами. стая их флирт игнорировала так же, как светские дамы неуместное поведение от колхозницы в высшем обществе — молча, но предосудительно поджав губы. — они даже с учетом информации о том, что мы связались с вампиром, — чонгук даже не реагирует, продолжая наматывать прядь на палец, — от своего предложения не отказываются, видимо, настолько ты гож. — я вроде как уже занят?.. — альфа чуть откашливается, ловя напряженные взгляды партнеров. — кем это? — встревает чонгук, ехидно скалясь. — среди деревьев и пустырей нашел себе симпатичную белку? — нами, — рявкает чимин, вонзая в стейк вилку. чонгук фыркает, возвращаясь к прерванному занятию. — у кровососущей части нашей коммуны с этим проблемы? — мне до ваших половых сношений глубоко фиолетово, поверишь нет? — ну наконец-то, — шаман криво улыбается. — хосок, дом сегодня освободишь или завтра? я из твоей комнаты сделаю теплицу. чимин под столом мягко тянется к нему ладонью. он нащупывает пальцами руку юнги. и все внезапно хорошо.