Дауд ненавидит зиму

Дауд ненавидит зиму. Всегда ненавидел, даже в детстве, живя в Карнаке, на теплом Юге, где немного снега, не достающего даже до щиколоток, – уже большая редкость. Что уж говорить про зиму в Дануолле. Он до сих пор помнит, как первые два года жизни в столице считал, якобы зима здесь просто не может быть хуже. Тогда он, привыкший к жаркому лету, оказался на таком холоде, что конечности меньше чем за минуту замерзали до боли и онемения. Оказалось, может. В свои восемнадцать-девятнадцать, не ожидая такого количества снега, ведь его до этого времени в Дануолле выпадало относительно мало (но все же намного чаще и больше, чем в его родном городе), провалившись по самые колени, он упал лицом в этот самый снег прямо перед насмешливо фыркающим Соколовым. И если он научился убивать, не попадаться на глаза, добывать себе все необходимое, находить общий язык и вербовать полезных для себя людей, если, в конце-концов, он научился выживать здесь путем проб и ошибок, то терпеть зиму в этом Бездновом городе с годами легче не становилось от слова совсем. Бесконечное количество льда неимоверно мешает. Из-за этого и работа становится труднее – каким образом прикажете выполнить заказ, когда тебе бы самому шею не свернуть? Но пожалуй, самое ужасное среди этого всего – холод. Со временем, хоть и с трудом, хоть и каждый раз заново, но ты учишься, привыкаешь к скользким крышам и постоянному замиранию сердца, когда срываешься уже который раз за двадцать минут, однако холод… Это совсем другое. Как южанин, да и в принципе как любой нормальный человек, Дауд холод не любит. Очень не любит. Настолько сильно, что выпавший снег или внезапно понизившаяся температура на улице может полностью испортить его настроение на несколько дней вперед. Согреться для него всегда было проблемой. Порой, даже теплыми летними ночами становилось так холодно, что впору было завыть, как раненная собака, потому что выносить эту мерзлоту для теплокровного Дауда было просто невозможно. Его китобоям тоже приходится несладко, потому что когда злится Мастер – нервничают все. Одно неверное слово – и ты не успеешь сказать “хрустак”, как тебя уже заставляют драить весь первый этаж Радшора до блеска. Хоть одно радует, в большинстве своем, не желая нарваться на проблемы, зимой китобои ведут себя настолько послушно, насколько вообще могут. Дисциплина никогда не была их слабой стороной, но все же едва ли не половина этих убийц – еще совсем дети, которым нет и двадцати, естественно держать их в узде постоянно не получится. А ещё зимой китобои просто-напросто становятся дружнее. Делают шутливые ставки на то, кто поскользнется первым, насколько быстро замерзнет Ренхвен и когда выпадет снег. Это сейчас, когда они давным-давно обосновались и имеют хоть и дырявую, но крышу над головой. Раньше же, когда Дауду еще не было и тридцати, только образовавшейся группе ассасинов приходилось искать такое желанное тепло друг у друга, сваливаясь ночью в кучи, скинув куртки и накрываясь ими по двое (а то и трое!) чтобы хоть как-то согреться. Примерно в то время Дауд и обзавелся своим макинтошем. До этого он ходил как остальные китобои, в черном, иногда даже с маской, однако в одну из первых зим подопечные отыскали где-то такую же, как у них самих, куртку, но красную. И, самое главное, теплую. Большинство китобоев холод не волновал так сильно, как волновал Мастера – многие жили в Дануолле с рождения и привыкли к морозу, но вот Дауда порой становилось даже жаль. Поэтому и возникла идея подарить ему что-то теплое. Эта самая куртка была первым подарком, который Дауд получил от своих подопечных. С тех пор его обормоты тащили домой самые разные вещи – иногда совсем ненужные мелочи по типу неработающего механизма или даже кусков цветного стекла, которые по неизвестной никому причине приглянулись тому или иному ассасину. Иногда эти мелкие бесполезные вещи они не сбрасывали в отдельную комнату, где все это и хранилось, а несли прямиком к Дауду. И Дауд эти подарки принимал. У него никогда не было привычки хранить старый хлам, но для некоторых китобоев такие подношения и правда являлись чем-то важным. Да и тем более, почти каждой вещице почти всегда находилось применение, пусть и совершенно неожиданное, пусть не у самого Дауда, а у других китобоев, пусть через пару лет, но находилось. Несмотря на всю свою строгость, предавать их доверие Мастер не собирался, ведь оно являлось одним из самых важных факторов, держащих китобоев под его началом. Держащих китобоев вместе. А еще доверие было одним из самых сложных вещей для освоения. Не только для новых китобоев, только попавших под крыло самого Ножа Даноулла, о котором ходят страшные легенды, но и для самого Ножа. Убедить нового члена их команды верить Дауду было настолько же важно и настолько же тяжело, как довериться новичку в ответ. У главы китобоев всегда были с этим проблемы, но несмотря на это, с помощью своих усилий и усилий его команды, сейчас он без проблем вверил бы свою жизнь в руки любому из китобоев. Каждый раз, когда у Мастера и новоиспеченного ассасина устанавливалась нужная связь, это чувствовалось. Просто в определенный момент они оба понимали это. Тогда не возникало ни вопросов, ни сомнений, это воспринималось легко и просто. Так и должно было быть. Однако момент, когда у Дауда эта связь возникла с Аттано, он пропустил. Так быть не должно. И если некий симбиоз убийцы со своими подопечными был вполне объясним и даже необходим, то близость с Корво, а уж тем более доверие к нему, переходило все границы дозволенного. Дауд был не против видеться с ним по ночам. Куда уж там – он хотел этих встреч. Ассасина никогда не интересовали плотские утехи, они никогда не приносили тех желаний, которые возникали при мыслях о лорде-защитнике, тех потребностей. Влечения. Изначально Нож успокаивал себя тем, что Аттано просто отличный любовник, опытный, знающий что и как делать, чтобы отправить его в Бездну от наслаждения. Нет, конечно он и сам уже давным-давно научился доставлять человеку крышесносящее удовольствие, но Корво, кажется, был первым, кто принес такое удовольствие ему. Это было непривычно настолько, что в первую их ночь Дауд на какое-то время просто замер, забывая дышать и вцепившись партнеру в плечи. Чуть позже ассасин к своему ужасу осознал, что происходящее – не просто порыв поймать как можно больше наслаждения, пока это еще возможно и пока лорд-защитник не ушел, или, того лучше, не пришил его. Ведь изначально именно это и планировалось – они оба держались на расстоянии, позволяя себе лишь накрывать друг-друга мимолетными волнами блаженства в холодные Дануолльские ночи. Не поворачивались друг к другу спиной, держали оружие наготове, всегда следили за чужими движениями с несвойственной для любовников внимательностью. Кстати, статус любовников они не признавали еще дольше – возможно, Дауд и сейчас не может согласиться с мыслью, что может называть Корво так. Но потом те и сами не заметили, как сблизились. Больше, чем нужно. Сначала это был простой разговор на балконе Радшора. Совершенно внезапный, резкий, неожиданный, но спокойно воспринятый ими обоими. И вот не успевает Дауд моргнуть, как вместо напряженных хищников, помимо шанса получить удовольствие замечающих в друг-друге лишь угрозу, они превращаются в нечто большее. Нечто, чего ассасин не пробовал ещё никогда и был уверен, что до конца своей жизни так и не попробует. Он позволил Корво заботиться о себе. И, кажется, начал заботиться о нем сам. Не так активно, как это делает привыкший крутиться вокруг одного объекта Аттано, но больше, чем стоило бы. Теперь лорд-защитник находится рядом чаще, окружает таким непривычным для Дауда вниманием. Это почти неудобно – ассасин, прижившийся с относительным одиночеством (насколько это возможно в кругу более сотни подопечных, хорошую часть которых составляют подростки и даже дети), совсем не готов получать такое количество неравнодушия с чужой стороны. Вьется около него Аттано и в эту пору, даже зная, каким ужасным может быть настроение Дауда зимой. И дело идет к Фуги. Дауд никогда не любил не только зиму, но и праздники, однако даже несмотря на всю жестокую природу его ассасинов, те скрашивают периоды, когда наблюдая за предпраздничную суету других людей, невольно задумываешься о том, а могла ли у тебя быть нормальная жизнь. Задумываешься о том, какой бы она была. Когда невольно начинаешь жалеть. Сейчас Дауд не позволяет себе этого. До того, как сформировалась его команда, эти сожаления приходили в его ещё молодой на то время разум спонтанно и не отпускали еще долгое время. Но теперь Дауд мечтать разучился. Пожалуй, это к лучшему. А радостно кричащие китобои где-то внизу каждый год напоминали о том, что хоть что-то в этой жизни у него ещё осталось. Теперь об этом напоминает ещё и Корво. Корво, который подозрительно долго находится… Где-то. В последнее время Аттано кружится рядом почти постоянно, но пару дней назад тот просто пропал. Такое бывало раньше – все же он лорд-защитник и дел у него было предостаточно, плюс находиться вдалеке от своей юной императрицы так долго мужчина не имел никакого права. Но обычно Корво предупреждал, вырывал момент чтобы появиться в Радшоре ночью только ради короткого сообщения и раздражающего, но такого привычного поцелуя-клевка в шею, или хотя бы передавал весточку замеченным в Дануолле китобоям, чтобы они доложили Мастеру. Естественно, Дауд предполагал, что рано или поздно лорду-защитнику может как минимум надоесть его компания. Как максимум – он сейчас идет сюда с отрядом стражи или смотрителей. Маловероятно, но возможно. При всей своей новоявленной привязанности к Корво, перестать быть реалистом глава китобоев не мог. Но, честно говоря, от мысли, что такое правда возможно, становится почти больно даже ему. Поэтому Дауд решает не думать. Он погружается в работу с головой, забывается, не обращая внимания на громогласные крики китобоев где-то с нижнего этажа. До Фуги ещё несколько дней, но те уже окончательно расслабились. И учитывая насколько напряжен у его команды обычный график, Мастер их за это винить не может. Но и присоединяться пока не планирует – для начала ему хотелось бы точно убедиться, что дела у него с Аттано либо донельзя хороши, либо донельзя плохи. Тогда он точно будет знать, что делать. Но сверхъестественная, непонятная интуиция, жившая бок о бок с Даудом всю его жизнь и предупреждающая почти о каждой, даже самой маленькой опасности, сейчас молчит. После случая с Лерк глава китобоев предпочитал безоговорочно прислушиваться к этому чувству. Даже если оно идет против близких ему людей. Особенно если оно идет против близких ему людей. Мужчина не знает, сколько времени проводит так, склонившись над бумагами, пока наконец не слышит знакомый скрип за спиной и замирает. Короткое мгновение обрабатывает информацию. В Радшор, даже сейчас, когда китобои веселы и невнимательны, никто посторонний проникнуть бы не мог. А из всех, кто может здесь находиться, только Корво всегда забывает про эту половицу. Рывком Дауд оборачивается, поднимает голову, натыкаясь взглядом на Аттано, застывшего в позе с занесенными в стороны руками и разочарованно хмыкающего от такого быстрого раскрытия. — Я почти тебя поймал, – вздыхает он. — Ты всегда ошибаешься на одном и том же месте. В первый раз было так же. – хрипло отзывается ассасин, все же отгоняя от себя накатившую тревогу. Интуиция была права и в этот раз. — В первый раз я не спал трое суток, не считается, – отмахивается Корво и осторожно тянется пальцами к руке Дауда, утягивает к себе в объятия. Тепло. — Я хочу тебе кое-что показать. Тебе понравится. — Понравится на уровне “патефон” или “речные хрустаки”? – интересуется Дауд и Аттано смеется. — Лучше, чем патефон. – хитро щурясь, с улыбкой обещает лорд-защитник. Только ради этого зрелища глава китобоев готов следовать за ним, не сводя взора с отблескивающих от света мутной лампы тёмно-карих глаз. И чем они умудрились его так поразить тогда? Корво, получив молчаливое разрешение (хотя, скорее, просто не получив возмущения в ответ) тянет его следом и выглядит почти радостно, кажется таким возбужденным, что напоминает ребенка. Нельзя сказать, что город шумный. Но и тихим ему сейчас не назовешь – где-то то и дело слышатся радостные визги детей, играющих в снегу в столь поздний час, слышатся пьяные песни тех, кто решил отпраздновать пораньше. Через какое-то время Корво отпускает ладонь возлюбленного и идет впереди, позволяя Дауду самому переноситься к нему и перебираться по крышам, задерживаться на пару секунд, чтобы оглядеться или посмотреть на снующую где-то внизу ребятню. Корво совсем забывает, что эти самые крыши очень скользкие. О ч е н ь. Поэтому когда внезапно слышит за собой нечто громкое, стукнувшееся и перевернувшееся в падении раз пять, он оборачивается, готовясь защищаться. ...И обнаруживает Дауда, сидящего на балконе под крышей, с которой из-за такого внезапного столкновения слезло несколько черепиц, бранящегося яростным шепотом и потирающего бедро. Пару секунд лорд-защитник молчит, пытаясь осознать произошедшее, а потом взрывается хохотом, лишь спустя мгновение вспоминает, где они, закрывает рот рукой, все еще давясь уже почти беззвучным смехом, смотрит на злобно наблюдающего за этим Дауда и просто не может промолчать. — Как поездочка? – беззлобно дразнит он. У ассасина от вида такого искренне веселящегося Корво не получается сдержать расползающиеся в усмешке потрескавшиеся губы. Он закатывает глаза, и, почти не пряча улыбку, шипит: — Прекрасно, Аттано. Хочешь присоединиться? Корво не может успокоиться, но все же переносится к Дауду. Задыхаясь смехом, помогает подняться и немедленно переносится подальше, пока хозяева дома не заметили разыскиваемого по всему городу убийцу, плюхнувшегося своей (несомненно прекрасной) задницей на их балкон, и хохочущего над ним лорда-защитника. Теперь Корво его руку не отпускает. Наконец, через какое-то время (за которое Дауд несколько раз опять едва не падает) они переносятся в один из заброшенных домов, где Аттано требует ассасина закрыть глаза и ведет куда-то вглубь комнаты. В груди у Дауда что-то отзывается, а рядом с ушами льются знакомые звуки, походящие на странное пение. — Это… — Открывай. Ассасин разлепляет веки и опускает голову, чтобы врезаться взглядом в большой сверток, по форме которого он уже может догадаться, что там лежит. Странный на вид, но явно удобный клинок с несколькими амулетами на нем. Держатся крепко, движениям не мешают, сам меч не тяжелый... — Ну как? – нетерпеливо спрашивает Корво, не переставая щуриться и закусывая губы, даже не пытаясь скрыть своего удовольствия. — Эти амулеты помогают в битве. А ещё шаги становятся тише, – переминаясь с ноги на ногу, оповещает лорд-защитник, – тебе нравится? У Дауда в глазах что-то новое. Что-то, чего Корво, кажется, раньше не видел. Эмоции ассасина всегда было трудно разгадать, но кажется то, что Аттано замечает сейчас можно назвать восторгом. — ...Спасибо, – после недолгого молчания выпаливает глава китобоев, не сводя восхищенного взгляда с нового орудия. Лорд-защитник едва не мурлычет от счастья, довольный, что угадал с подарком, обнимает сзади и жмется лбом к коротко стриженному затылку. Они почти не помнят, как добрались обратно до Радшора. На этот раз едва не навернулся уже сам Аттано, но в последний момент он все же сумел удержать равновесие, чему Дауд, честно говоря, был не слишком рад. И сейчас Дауд, едва-едва заметно дрожа от холода, неторопливо расстегивает рубашку, стоя рядом с Корво. Тот ласково перехватывает его замерзшие пальцы и сам разбирается с ненужным сейчас предметом одежды. Наконец научившийся понимать, хочет ли Дауд чего-то ночью, лорд-защитник делает это не ради секса, а только потому, что несмотря на плохую санитарию в логове китобоев, лезть в кровать прямо в верхней одежде будет просто ужасной идеей. Он стягивает с Дауда рубашку, бросает на спинку кровати. Ассасин, разморенный холодом, не возмущается непривычной заботой, только утыкается лбом в грудь любовнику, гнет колени и с усталым стоном валится на кровать. Корво посмеивается, падает вместе с ним, окутывает, прижимает к себе теплыми руками. Глава китобоев расслабленно обмякает, а лорд-защитник, хитро щурясь, пускает ладони дальше, бережно оглаживает рельефный живот и грудь, заставляя Дауда рефлекторно притереться ближе к его собственному торсу в попытке уйти от прикосновений и шепотом возмутиться: — Аттано, мать твою! — Щекотно? – игриво спрашивает лорд-защитник, тянет дразняще, перемещая руки выше, к ребрам. Дауд издает забавный звук, похожий не то на кашель, не то на кряхтение хрустака, и еще более злобно шипит: — Я отгрызу тебе лицо! Аттано, усмехнувшись, последний раз цепко хватает за бока, однако все же прекращает, жмется горячим для такой температуры туловищем к широкой, покрытой старыми шрамами спине. Ассасин успокаивается, но полностью расслабиться себе не позволяет, на случай, если Корво вдруг продолжит свои поползновения. Тот ничего не делает, только со всей своей нежностью касается губами затылка, урчит довольно, обласкивает шею поцелуями, легко прикусывает за плечо. — Спокойно, я больше не буду, – заметив напряжение Дауда, доходящее до слабой дрожи, тихо посмеивается лорд-защитник и в доказательство трется щекой о затылок ассасина. От этого тот еще сильнее вздрагивает, сипло вздыхает: — Борода, Аттано. Точно. Корво прыскает, так и быть, заставляет себя не подтрунивать Дауда за его чувствительность (только пока, раз глава китобоев сейчас так спокоен) и подползает выше, кладет подбородок на голову любовника. — Так лучше? – интересуется он. Дауд одобрительно хмыкает. Лорд-защитник кивает и сильнее прижимает его к себе, окутывая спокойствием, вновь заставляя задаться вопросом о том, как же так вышло и откуда появилось это странное доверие, которым они прониклись друг к другу. Но сейчас думать об этом нет совершенно никаких сил, да и, по правде говоря, желания. Желания… Подходящее слово для праздника, который неумолимо приближается с каждым днем. Обычно люди желают богатства, здоровья, дети просят новых игрушек, а старики – покоя. Единственное желание ассасина сейчас – иметь возможность пролежать так целую вечность. С Корво, который жмется, мешая ласку и грубость, который знает, когда проявление жесткости снесет ему крышу от удовольствия, который иногда начинает совсем по-детски веселиться, который зацеловывает чувствительную шею, беспорядочно тычет в ребра и дразнит, любовно сверкая глазами от восторга. С Корво, который опять сполз ниже и теперь сонно сопит ему в ухо. У них нет столько времени. Зато у них есть время до утра. Пусть и не навсегда, пусть даже тогда кому-то из них придется заставить себя оторваться. Сейчас они могут об этом не думать. Сейчас они счастливы. И Дауду становится тепло. Дауд никогда не любил зиму. Но возможно, что-то хорошее конкретно в ЭТОЙ зиме все-таки есть.