Зелёный

      Их цвет зеленый.       Или серо-зеленый, скрипучий, визгливый, как школьная калитка. На ней ребром монетки аккуратно нацарапан маленький член, совсем рядом с замочной скважиной, когда-то несколько поколений назад. Такой же нарисован замазкой на уголке его парты.       Темный, безжалостно черный зеленый - доска на всю стену в ободранном классе; Лука дышит на руки и пытается спрятать озябшие пальцы в рукавах слишком тонкой рубашки - опять отключили отопление. В коридоре ругается директор с молоденьким физруком, на часах до звонка еще бесконечность: физичка должно быть, заморозила время, и теперь огромными своими длинными лапищами машет на бледного одноклассника; Лука отводит взгляд, чтобы не стать случайно следующим мучеником. На стене грустный Ньютон печально слушает сбивчивые ответы, а злой Архимед рядом с ним только фыркает порваным носом. Лука сочувствует гениям: они тоже застряли здесь навсегда. Среди молодящихся теток с короткими стрижками, пыльных полок и плакатов с орфограммами, среди резких окриков и невымытых пробирок. Уже тогда он замечает, наверное, безысходность в рисованых глазах - выражение, которое слишком хорошо этому месту всегда подходило.       Бледно-жухло-зеленый - его выпускной: верещащие под дождем одноклассницы в нарядных платьишках прикрываются сумочками, парни бестолково топчутся на месте, потому что пережидать ливень все равно негде. Лука вымок давно до нитки, но ему уже и плевать как-то, он и так не хотел сюда идти. Перед его лицом в пятнистом расфокусе качается мокрая ветка чего-то по-летнему мерзко-зеленого.       Бело-зеленый, замызганный грязью автобус увозит его далеко от родного села, через серо-свинцовые лужи, в которых плавает тополиный пух. Ему дает ключ от квартиры на пороге мама и говорит, чтобы не забывал молиться, утром и вечером, как положено; Лука быстро кивает, со всем соглашается, лишь бы только выбраться скорее из душного подъезда, насладившись пением ржавых петель, лишь бы только получить возможность подышать скорее чем-то, кроме запаха сырой глины и сигаретного дыма. Вдохнуть наконец полной грудью, не боясь обжечься, за десятки километров от осточертевшего давно родного дома. И тут же согнуться в три погибели, за горло руками хватаясь и кашляя. Ведь город тоже отвратительно зеленого цвета.       На двери универа зеленая табличка. В раздевалке поцарапанные номеречки зеленого цвета. Еще не пожелтевшие деревья зеленеют уныло и тускло.       Зеленым фильтром, как в Матрице, отдают комнаты собственной новой квартиры.       Зеленые - вагоны метро, что клацают друг о друга, будто пытаются вытолкнуть с путей. Лука заходит в них всегда недоверчиво, потому что "сделано в 1935м" дата не очень обнадеживающая, но рев воздуха из форточки и храпящий на ухо тучный мужик в шарфе Спартака, воняющий спиртом и еще не пойми чем, действуют успокаивающе. Ко второму полугодию первого курса Лука уже умеет спать стоя, цепляясь за поручень окоченевшими пальцами.       Зеленая куртка на Крисе, когда тот врывается в поезд в последнюю, как всегда, секунду; она расстегнута, и из внутреннего кармана торчит изрядно помятый проездной. - Привет, солнышко, - скалит зубы свои ослепительно, идеальный, даже когда запыхавшийся. - Привет, - Лука прячет руки в карманы поглубже, делая вид, что не замечает приветственно протянутую ладонь. Он говорит себе, что не скучал по этой наглой роже, пока та неделю не появлялась в универе - валялась в постели с температурой. И что ему совсем не понравилось таскаться к Крису в квартиру с пакетами лекарств наперевес и силком заставлять пить тётин травяной чай. И что зря соглашался, когда как печка горячий Крис в полубреду ловил его цепко за руку и просил не уходить. У него в квартире большой мягкий диван мятно-зеленого цвета. Лука запомнил его, потому что часто засыпал, уткнувшись носом в мягкий пушистый ворс. Это создавало какое-то ощущение уюта.       А Крис невыносимый. Крис громкий и шумный, его слишком много, слишком часто, слишком везде и слишком слишком - Луку чертовски бесит уже каждый раз словно по воле судьбы оказываться рядом с ним за партой на парах, за одним столиком в столовой, в одном вагоне метро по дороге на учебу. Он раздражающий и восхитительный, от него даже пахнет всегда чем-то непонятным, но неизменно приятным и притягательным. Он насмешливый, беспардонный и до противного уверенный в себе, так что врезать хочется (а потом гладить по растрепанным жестким от лака волосам осторожно), он самодовольный, он гордый до ужаса, но иногда вдруг неожиданно заботливый и беспокоящийся, звонящий по ночам, чтобы напомнить о том, что завтра проект-то уже сдавать, или забегающий неожиданно к ужину с коробкой горячей пиццы и улыбкой до ушей. Лука, конечно же, не может противостоять пицце (а не очаровательной улыбке своего одногруппника).       Когда Лука встречает его в первый раз, на нем стильные зеленые джинсы, и, возможно, поэтому парень его и запоминает - он в жизни до этого никогда не видел зеленых, мать его, джинс. И потому тогда они показались ему чем-то удивительно-новым. Потом он узнал, что у Криса в гардеробе такого добра навалом, и этот гардероб покруче многих девчоночьих будет, наверное. Может, странно. Может, не "по-пацански". Но с другой стороны, это добавляло высокому красавчику с блестящей серьгой в ухе какого-то особого шарму, которого не было у других. Ага, гейского, наверное, да.       Честно говоря, Лука не знает, почему вообще общается с ним. Этот типаж людей всегда раздражал его, но почему-то вот он уже соглашается зайти в МакДак после пар, и кофе в руках отливает зеленым, Крис ловит ртом кусочки картошки, кидая её в воздух; Лука все ждет, когда он промахнется, но он не промахивается, к сожалению. Дождь стучит по унылым зеленым прутьям, окружающим коробку на детской площадке, и капли срываются вниз с перекладин, как холодные слезы, Крис проводит пальцем по тяжелому замку на калитке и замечает, что из этого двора футболистов явно не вырастет. Как и из этой страны, хочет добавить Лука, но напоминает себе, что он еще не знает, а можно ли с этим человеком шутить про суицид и безысходность. Оказалось, можно. Всё можно.       Зеленый цвет - их первая прогулка. Железные прутья и пустые ворота впиваются в память надолго.       Зеленый - пустые учебники, море воды в сухом тексте и пометки на полях от предыдущих учеников. Лука пытается напомнить себе, зачем вообще поступал на теологический, но ответ вылезает только один - родители заставили. Он не хотел. Он вообще ничего не хотел - он хотел сдохнуть. И не видеть ни серого мира, ни разбитых жизней, ни огромного тома Закона Божия с золотистым крестом на зеленом переплете. Он все это наизусть знает еще от матери, так зачем...?       Крис вытаскивает его из душной, пыльной библиотеки: он учебников не брал, и без них вполне счастлив. И вообще хрен знает, почему, черт возьми, этот человек стал вдруг лучшим в группе, да еще чертовым старостой. Лука злится и сбрасывает теплую руку с плеча; уходит в темноту, зябко кутаясь в рубашку, и лишь потом вспоминает, что пальто в раздевалке оставил. Но, конечно же, не возвращается.       Зеленый - дом, где ему хорошо. Ну, знаете, среди панельных замызганных коробок иногда чуть покрасивше коробки встречаются, такие выкрашенные в условно салатовый цвет, чуть меньше облупленные и чуть больше изнутри обоссанные - загляденье. У них обычно нет балконов, а если есть, то не всем на них везет, Луке вот, например, не повезло, а он бы хотел иногда драматично покурить в темноте. Но тем не менее - это место, где изредка бывает хорошо. Где это так правильно - что Кирилл пьет чай из его чашки. Его даже не хочется убить. - Почему ты грустный? - нельзя никак не отвечать, нельзя опустить в книгу взгляд и снова замкнуться, когда он смотрит прям ну вот так, приподняв свои ровно причесанные брови, опустив подбородок на сложенные на столе руки, глядя вопросительно и с беспокойством. - Ты задолбал меня, - хмурится Лука, стараясь звучать максимально недовольно. В ответ - лишь очаровательная улыбка. Черт, он такой красивый, правда. - Как только ты скажешь мне уйти - я уйду, - его пальцы такие теплые. И мягкие. Лука замирает неподвижно, пока чужая рука почти невесомо касается его. Крис звучит серьезно, но в глазах - улыбка, и "ты же не скажешь, правда?"- читает его младший товарищ на их чуть светящемся искрами дне.       На широком и смуглом запястье - узкая фенечка зеленого цвета, сплетенная по элементарной схеме и уже потертая слегка. Когда Крис уходит, он зачем-то снимает её, распутывает застиранный узелок. И повязывает на руку Луке - на тонкую бледную руку, раза в два тоньше, чем его собственная, загадочно улыбается и уходит. А тому просто нравится, как на мраморной коже выглядит этот потертый и мутный темно-зеленый цвет. Их цвет. Его полоса на правом запястье - что-то большее, чем глупая побрякушка. Что-то большее, чем дружеский подарок. Она кожу жжет, и держит крепче, чем обручальное кольцо - Лука гладит ровные узелки и думает о том, что его отец наверняка будет разочарован в сыне. Зеленая лента - их знак принадлежности. И Лука конечно же никогда не скажет Крису уйти.