Ты спускаешься со мной, рука в нелюбимой руке И я надеюсь, что ты умрёшь Я надеюсь, что мы оба умрём
[the mountain goats, «no children»]
Быть любимым — значит быть понятым. Или, может быть, быть понятым — значит быть любимым, в конце концов. Многие люди не утруждают себя пониманием его, то есть не утруждают себя любовью к нему. Он не может назвать исключений. Даже быть принятым не то же самое, что быть понятым, это близко, но недостаточно близко. Его скорее боятся, чем любят, и оценка, которая истекает из страха, никогда не сравнится с той, которая истекает из понимания, и чаще всего остается. Он был моложе, когда это произошло в первый раз. С тех пор он поселился в страхе, не в своём собственном, но с таким же успехом это могло быть пережитком тех времен, когда ему приходилось становиться самим собой, в силе, которая могла быть частью любого, но вместо этого выбрала его. Он помнит первое жжение на ладони, как будто это случилось с кем-то другим. Память принадлежит тому, кто когда-то был им, но даже если это так, он не может вспомнить этого человека. Он знает, что это неправда. Он знает, что это случилось с ним. Он знает, что это был он, потому что помнит волну энергии, пронизывающую его тело, жажду большего, жажду силы. Он не овладевает силой, способной плавить, но на долю секунды чувствует ее. Это ощущение на кончиках пальцев. Каждый раз ощущается одно и то же, но это не значит, что он привык. Его безразличие может показаться таковым, и он не хочет, чтобы окружающие знали. Ему нравится держать их в этом почти-знании, на стадии между незнанием и пониманием. Особенно Вэнь Чао. Его отношения с этим мальчишкой в лучшем случае сложны. Он никогда не чувствовал себя достаточно понятым, чтобы доверить ему свои личные мысли, свое всё, свои чувства и ощущение энергии, покоящейся под его ладонью. Временами он думает, что делает это из благородных побуждений, ради защиты, которая, в конце концов, является его обязанностью. Но это не всё. Всегда есть что-то ещё. Потому что он знал, он знал с того самого момента, как впервые посмотрел на него, что быть понятым Вэнь Чао — это то, до чего он не доживет. Он и сейчас так думает. Быть понятым, следовательно, быть любимым — или нет — это то, что никогда с ним не произойдет. Есть поговорка: Вы можете любить монстра, но вы не можете помешать ему быть им. Он не уверен, к кому из них это относится. Временами он думает, что наконец-то любит Вэнь Чао. Это последствие того, что они проводят так много времени друг с другом. Это не преднамеренная любовь, то есть он не уверен, что это вообще любовь. Они связаны друг с другом, и Вэнь Чжулю не замечал этого, пока не стало слишком поздно что-либо менять. Иногда он жалеет, что не умер сразу после пробуждения своих сил. Вместо изгнания его могли просто убить. Не похоже, что Вэнь Чао непорочен. Совсем нет. Речь идет не о том, чтобы защитить юный, невинный разум от ужаса, который приходит с присутствием Вэнь Чжулю. Если уж на то пошло, то Вэнь Чао владеет им, а этот ребенок никогда не был нежен с людьми, которые, как он утверждает, принадлежат ему. — Покажи свои руки, — требует ребенок, а, может быть, он больше не ребенок, и, может быть, они выросли в нечто большее, чем требуется. Не смея возразить, Вэнь Чжулю стягивает перчатки и бросает их на колени. Он поворачивает ладонь вверх, протягивает руку, как будто предлагает что-то, как будто предлагает всего себя. Рука, меньшая, чем его собственная, и несколько более тонкая, хватает его руку и притягивает ближе. Тяжелое дыхание щекочет его кожу, когда юноша, мужчина, наклоняется ближе к нему. Вэнь Чао прижимается губами к его ладони в поцелуе, словно не боится. Словно никогда не боялся. Когда он снова поднимает голову, в его глазах что-то мелькает, но это не страх и не голод. Он так давно не видел ничего другого в чужих глазах, что не знает, как это читать. Это правда, что язык начинает забываться, если на нем долго не говорить, это так же относится к языку тела. — Лучше, чем я ожидал, — говорит Вэнь Чао. — Мягкие. Вэнь Чжулю наклоняет голову — компромисс между «спасибо» и протестом. — Конечно, я не ждал, что ты используешь свою силу на мне. Ты бы никогда этого не сделал. Иногда Вэнь Чжулю удивляется, насколько он все еще наивен. Он задается вопросом, является ли доверие Вэнь Чао к нему детским или преднамеренным? Знает ли он, что более важно, понимает ли он, полностью понимает последствия, к которым всё ведет? — Что? — спрашивает Вэнь Чао, должно быть, что-то отразилось на его лице, но не настолько, чтобы он уловил полный смысл. — Скажи, я должен тебя бояться? — Нет, — отвечает Вэнь Чжулю, один из коротких путей, которые его губы выбирают, когда разум не поспевает за ними. Вэнь Чао хихикает, а может и фыркает. Он все еще не отпускает руку. Прикосновение обжигает, но оно отличается от силы внутри него, способной растопить все это. — Ты никогда не причинишь мне вреда, — Вэнь Чао говорит так, как будто его заставили это сказать, как будто слова были отравлены и он умер, если бы не сказал это сейчас. — Потому что ты на моей стороне. — Да, — подтверждает Вэнь Чжулю. При этих словах лицо юноши просияло. Легко угодить тому, кто никогда по-настоящему не чувствовал, что его слушают. — Мы приняли тебя, так что ты не можешь… ты не можешь причинить нам вред. Вэнь Чжулю вздрагивает, что обычно оставалось незамеченным, но Вэнь Чао все еще сжимает его руку и смотрит на него с чем-то средним между беспокойством и удовлетворением. Он не готов к воспоминаниям, которые начинают мелькать перед глазами. — Не нужно беспокоиться, — говорит он, прекрасно понимая, что его слова с таким же успехом могут быть подобны трупам, недосказанными, прогнившими, отброшенными. Они мало что меняют в открытую, по крайнем мере, не должны, но глаза Вэнь Чао расширяются, и он крепче сжимает его руку. — Откуда мне знать, что все, кто приближается ко мне, делают это не с целью что-то получить? — Потому что я знаю вас, — отвечает Вэнь Чжулю. Вэнь Чао вздрагивает. Его лицо вытягивается, и он резко вдыхает. Очевидно, он этого не ожидал — или, может быть, ожидал и просто не хочет, чтобы это случилось. — Вы знаете меня, — вырывается у Вэнь Чжулю. Он будет молчать несколько недель после этого, просто чтобы компенсировать то, что он говорит прямо сейчас. Он не может остановиться. Слова продолжают вырываться, это непривычно, но он просто сосуд для них, где они покоятся, прежде чем вырваться наружу. — Ты ошибаешься, — огрызается Вэнь Чао. — Никто меня не знает. И о тебе я тоже ничего не знаю. В груди боль, которой раньше не было. Он вдыхает, берет себя в руки и проглатывает горечь во рту, надеясь, что боль в горле уйдет. Это не помогает. — Я никогда никому не рассказывал, как это произошло, — говорит Вэнь Чжулю. Вэнь Чао вскидывает голову, смотрит на него с жадностью и страхом. Он выпрямляется, его рука дрожит от волнения, но он все еще не отпускает. — Я не могу научить вас этому, а если бы и мог, то не стал бы. — Мне это не нужно, пока ты здесь. И ты останешься здесь навсегда. Может быть, он боится Вэнь Чжулю и не хочет этого показывать. Может быть, все должны бояться его, просто чтобы держаться на безопасном расстоянии. — Возможно, — говорит Вэнь Чжулю. Что еще можно сказать, в самом деле? — Каково это? Вэнь Чжулю смотрит на свою ладонь, отмеченную поцелуем, который не был романтичным, даже не нежным. — Ужасно, — отвечает он. — Мне не нравится делать это. — И ты делаешь это для меня? Где-то в глубине его сознания находится вопрос, который он задавал себе уже давно. Он не собирается спрашивать об этом вслух. Почему он так хочет, чтобы его боялись, но отказывается быть понятым? — Да, — говорит он. — Я делаю это для вас.