Как в старые-добрые

      — Что, никакого прощального поцелуя? — усмехается он, и уголки губ обнажают белёсые зубы. — Знаешь, как в старые-добрые.       Майлз трясёт головой. По экрану ноутбука бегут колонки текста, издалека выглядящие как прямоугольники. «Нужно работать» — напоминает он себе. Текст, текст, текст. Раздаётся короткое «ди-линь» — это детектив, ответственный за расследование, переслал сообщение от команды криминалистов. Майлз в который раз мысленно радуется тому, что ему не всегда нужно работать с Гамшу. Тот до сих пор предпочитает звонки электронной почте.       Майлз открывает мессенджер. «Значит, на тумбочке его отпечатки пальцев?..» — думает он. Переводит взгляд на собственный порог, где возле двери лежит симпатичный малиновый коврик. Когда-то по яркости он не уступал всем известному прокурорскому пиджаку, а теперь поблек от грязи и пыли. Майлз вздыхает. Наверное, нужно что-то с этим сделать.       Он прикидывает, какие выводы можно сделать из новой информации. Если отпечатки пальцев принадлежат Робинсону, значит, он солгал, рассказывая о произошедшем полиции. Какой идиот, даже не потрудился надеть перчатки. Но чтобы на тумбочке?..       Майлз вздыхает. Ощущение, как будто с каждым днём преступники становятся всё глупее. Это, впрочем, и к лучшему. Завтра придётся заявиться к Робинсону с парочкой вопросов. А пока можно и отдохнуть.       Он звонит главной криминалистке, чтобы уточнить полученную информацию. Потом в последний раз пробегается глазами по перечню собранных материалов. Делает пометку о том, что нужно запросить ордер на арест.       Откидывается на кресле и поворачивается к французскому окну.       По чёрному небу плывут красные огоньки самолёта. Окна небоскрёбов горят оттенками жёлтого, но звёзд за ними не видно. Эджворту хочется достать чаю, но что-то держит его на месте, не давая пошевелиться. Он смотрит на своё размытое отражение на стекле: нога закинута на ногу, чёлка почти закрывает собой один глаз. Тишина давит на грудь.       «Что, никакого прощального поцелуя?».       Майлз кривится и скрещивает руки на груди, но продолжает прокручивать в голове эту фразу. Лицо Райта, когда он произнёс её. Насмешливый изгиб его губ.       Несколько дней назад он заходил к нему в офис после работы. Обычная встреча, ничего особенного. Ну, кроме, наверное, того, что она — первая за долгое время. Сначала Райт ушёл в подполье после того, как лишился своего значка, затем Майлз улетел за границу… потом у них обоих были другие дела. Майлзу интересно, не подумывает ли Райт вернуться в адвокатуру, но спрашивать пока не собирается. Тогда Райт и сказал эту фразу. В шутку, наверное.       Теперь у Райта есть дочь. Конечно же, Эджворт видел Труси и до того, как впервые пришёл к её новоиспечённому отцу в гости: тот присылал фотографии. Майлз позволяет себе немного поразмышлять о том, как меняется жизнь человека с приходом в неё ребёнка, но потом отмечает, что, наверное, в его случае ребёнок — не самая большая перемена.       «Может, заглянуть к нему ещё раз?.. Нет, уже поздно».       Изгиб его губ.       Майлз вздыхает. Но стоит ему подняться с кресла, как в груди загорается радостный огонёк предвкушения. И вот уже повёрнут ключ зажигания, и вот уже фары пролетающих мимо автомобилей сливаются в единую огненную реку.

***

      Феникс открывает бутылку виноградного сока и делает глоток прямо из горла, даже не задумываясь о том, чтобы достать из кухонного шкафа кружку. Хорошо, что Труси не видит. По какой-то причине её беспокоит папочкино увлечение виноградом.       «Ну и пойло», — думает он. Надо было хранить в холодильнике.       И тут раздаётся стук в дверь.       Феникс не вздрагивает, но и не поднимается сразу, прислушиваясь. Стук повторяется. Кому он понадобился так поздно? Или это к Труси?..       Он идёт к двери, прокручивая в голове круг общения своей дочери и уже представляя, как какая-нибудь Мадлен из параллельного класса, которую он никогда не встречал, сообщает, что Труси срочно нужно помочь принять роды у кошки. Он останавливается на полпути: нельзя появляться перед друзьями Труси с бутылкой в руке. Хоть это и просто сок.       Но когда дверь открывается, снаружи стоит вовсе не гипотетическая Мадлен.       — Эджворт, — произносит он так, будто бы появление прокурора на его пороге — вечерняя рутина.       — Райт. — Эджворт хмурится, но Феникс не меняется в лице. В последнее время все его лицевые мышцы будто онемели: даже если он думает о том, чтобы, например, улыбнуться, этого не происходит. Не хочется.       Феникс красноречиво переводит взгляд с Эджворта на настенные часы, а потом обратно. Тот едва заметно вздёргивает подбородок, как бы говоря: «Ну и что?», но Феникс чувствует, что его товарищу неловко. Что ж, не будем заострять на этом внимания. Его восхищает то, как Эджворт сохраняет лицо в самых некомфортных ситуациях. Например, как в тот раз после заседания, когда судья…       Он замечает, что смотрит на Эджворта уже какое-то время, и отводит взгляд. Знакомые мысли.       Майлз снимает пальто. Плечи темнее, чем вся остальная ткань, и Феникс спрашивает:       — На улице что, дождь?       Эджворт кивает.       — Начался недавно.       Они молчат. Феникс передаёт сомнительного вида полотенце, и Майлз, пару секунд оценивая его, протирает свои серебристые волосы. Феникс легонько кусает губу.       — Я могу сесть? – гость показывает ладонью на продавленный диванчик грязно-кораллового цвета. Феникс кивает. Вопрос риторический.       Взгляд Майлза падает на бутылку. Феникс понимает, что это значит. Тянется за ней и мысленно прикидывает, какие у Эджворта могут быть мысли о выпивке, которая стоит меньше, чем, ну… хотя бы двадцать долларов?       Феникс показывает на сок, как бы спрашивая: «Будешь?». Майлз качает головой. Это тоже был риторический вопрос.       Эджворт разворачивается и ставит на столик свой портфель. Внутри лежат стопки рабочих бумаг, которые прокурор спешно перебирает. Феникс вспоминает, что раньше и у него был такой же, и ему становится дурно. Спешит прикрыть глаза, но картинки его прошлого никуда не уходят.       Наконец он ставит на стол помятую упаковку печенья. И чай — достаточно дорогой, чтобы у Феникса не оставалось никаких сомнений о его происхождении.       Он качает головой.       — Чайник слишком громкий. Не хочу разбудить Труси.       И они просто жуют печенье.       Тут Феникс вспоминает кое-что.       — Ты что, пришёл за прощальным поцелуем? — скалится он.       Видеть, как Майлз меняется в лице — просто великолепно. Ничто не может вывести его из себя так, как вербальное проявление симпатии. Феникс, тем не менее, тут же чувствует лёгкий укол вины. Под грудью сворачивается ноющий клубок.       — Что-нибудь слышал об убийстве в Хупер-Бэй?       «Так вот оно что. Новое загадочное происшествие. И никаких поцелуев».       — Нет.       — Они подозревают жену.       — Я даже не знаю, что произошло, Майлз.       Эджворт поднимает голову, и его рот едва заметно изгибается. Феникс ничего не говорит. В последнее время ему в принципе не особо хочется разговаривать.       «Слушай, я больше не адвокат» — думает он. Но всё равно слушает. Голос Эджворта низкий и ровный. Приятный. Феникс всматривается в его светлые ресницы, и в груди растекается тепло. Он кивает, когда Майлз описывает показания свидетелей. Понимающе хмурит брови, когда Майлз говорит, в чём заблуждается полиция. Да, возможно, он и прав. «Сложно судить, сидя здесь» — говорит Феникс вслух, и Эджворт кивает. Очерчивает взглядом его силуэт.       Они встречаются взглядами. Майлз делает глубокий вдох.       И снова тишина, нарушаемая лишь шумом дождя за окном. Майлз бросает взгляд на улицу и ёжится.       Он хмурится. Райт сидит с другой стороны стола, так, что на него не выходит не смотреть. Из-под шапки выглядывает короткая прядь волос. Он с щетиной и мешками под глазами, в немнущейся толстовке. Неаккуратный. Уставший. Но по-своему очаровательный.       — Так… поцелуй?       Феникс готов поклясться, что это в последний раз.       Эджворт поднимается, и на секунду Феникс думает, что он сейчас попрощается и уйдёт. Встаёт тоже. Открывает рот, чтобы извиниться за неудачную шутку и предложить примирительную бутылку отвратительно тёплого виноградного сока, но…       Встречает поцелуй на своих губах.       Феникс жмурится. Губы Майлза мягкие, а волосы — всё ещё влажные после дождя. Он запускает руку меж волнистых прядей, обхватывает другой щёку. Секунду раздумывает о том, что, быть может, ему стоило бы почаще бриться: никогда раньше Эджворт не упоминал, что предпочитает бородатых мужчин. Но тут же отбрасывает эту мысль в сторону. На секунду отстраняется, чтобы вдохнуть. Ноги подкашиваются. Феникс чуть подаётся вперёд, приоткрывает глаза, чтобы выхватить и затем запечатлеть в своём сознании образ Майлза. Его нос с небольшой горбинкой, светлые ресницы, закрытые веки. Но резкая жёлтая лампа ослепляет его, и мир снова погружается в сладкий мрак. Жарко. Пальцы Феникса скользят по гладкой ткани жилетки, между легко расстёгивающихся пуговиц пиджака. Они делают пару шагов в сторону окна, и шум дождя становится громче. По коже ног бежит холодок.       Как так вышло, что он снова целуется с богом?

***

      Чайник шумит достаточно громко, чтобы заглушить стук капель снаружи. Эджворт касается губами края кружки. Выдыхает — и собственное отражение в зеленоватом улуне подёргивается рябью. С его собственными мыслями, кажется, происходит то же самое. Он закрывает глаза. Когда открывает, мир оказывается белым: это очки запотели от пара.       Эджворт слышит, как Феникс возвращается из соседней комнаты и плюхается напротив. Тут же встаёт, наливает себе чашку, садится обратно. Резкий вдох извещает его о том, что вода оказалась слишком горячей. Да и кто вообще пьёт, не подождав? Это ему что, чай в пакетиках?       Протирает стёкла и убирает малиновую салфетку из микрофибры в карман. Шапка Феникса съехала на бок, и теперь из-под неё торчат жёсткие немытые волосы. Майлз вздыхает.       — Я думаю, полиция уже обратила своё внимание на следы под окнами, — Феникс смотрит на него из-под полуприкрытых век.       — Остаётся надеяться.       Никто не замечает, как открывается дверь в спальню.       — Было здорово встретиться с тобой снова.       Шаг.       — Па-ап?.. — слышится высокий сиплый голос. Эджворт резко оборачивается и видит Труси, щурящуюся от яркого света. — О, здравствуйте.       Майлз кивает ей. Феникс бросает на него взгляд, в котором читается: «Я был прав», и тут же встаёт. Ласково треплет свою дочь по макушке, отчего её и без того лохматые волосы электризуются, и улыбается:       — Уже поздно, Труси. Иди спать.       Она хмурится, моргает ещё пару раз и переводит слезящиеся от света глаза на Майлза, а потом обратно. Феникс наклоняется и мягко подталкивает её обратно в полумрак комнаты.       — Тебе завтра в школу.       Она издаёт грустный всхлипывающий звук и отправляется внутрь. Однако, всего через пару секунд Эджворт видит, как она резко, неуверенно дёргается из рук Феникса и выбегает обратно на свет.       — Я хочу пить.       Пока она заливает горло ледяной водой, Райт стоит, облокотившись на дверной проём. Они с Майлзом встречаются взглядами, и его улыбка становится чуть шире. От её вида Эджворт готов заплакать.       Труси толкает стакан обратно на стол и, уже не так заметно покачиваясь, уходит в комнату. Рассказывая ей что-то успокаивающе нежное, но, если вслушаться, бессмысленное, за ней следует Феникс. Майлз вздыхает и поворачивается обратно к своей чашке. В голове — ворох мыслей. Он отмечает, что чай остыл. Дождь на улице почти стих, и теперь шум проезжающих по шоссе автомобилей стал яснее. У него в кабинете их не слышно: слишком высоко. У Райта всё ещё приятные губы.       Когда Феникс снова заходит в офис, мысль остаётся только одна.