Имя

Его тело пронзала нестерпимая боль. Болели кости и мышцы, болели лёгкие и шея, болело сердце и залитые собственной кровью глаза. Тело якши превратилось в один сплошной синоним слова «боль», и так хотелось выть от этого, плакать, попытаться сбежать. Но он не мог. Потому что якши не умеют делать ничего из этого. Такие, как он, только и могут, что тело свое болью пропитывать, да служить. Служить верой и правдой — и пускай нет в якшах ни того, ни другого, они только и могут, что слугами быть. Потому что так на роду у них написано. Якши не люди. Не звери. И не боги. Якши оружие. Они мечи, что острее любой стали. Они стрелы, что никогда не промахиваются. Они копья, что способны пронзить даже камень. Они оружие. И быть им на поводке своих хозяев до скончания своих дней. — Якша… А когда один хозяин умирал, переходить к другому. Становиться оружием убийцы и служить уже ему — с закованными в кандалы руками, со сковывающей шею сталью, с железными цепями и нескончаемой болью от самого факта своего существования. Ему было больно. Но он не знал об этом. Ведь это чувство, пронзающее тело, было его вечным спутником. Он не знал, что такое боль, потому что жизни без боли не ведал. И что такое свобода тоже не знал. — Назови мне свое имя. Впервые в своей жизни он поднял голову. Ведь якша должен всегда в пол смотреть, ждать приказов и никогда, ни-ко-гда, на хозяина своего взгляд не поднимать. Так его учили. Но взгляд он все же поднял. И застыл, не в силах пошевелиться. Дышать даже стало на секунду легче — будто бы пропала эта сталь с шеи, исчезло жжение из лёгких. С копья убийцы стекала кровь. Но не был тот ни рад, ни опечален этим. Его хозяин всегда был рад победе — смеялся громко, скалился и издевался над поверженным. Хозяина его называли злодеем, но якше не были известны принципы добра и зла. И все же он подумал вдруг, что убийца хозяина оказался благороднее. И что глаза его, золотом отливающие, были похожи на глаза якши. Будто бы родичем тот ему был. Он смотрел на убийцу своего хозяина с немым трепетом. А тот чего-то ждал. Но якша не понимал, чего именно. Неужели… ответа на вопрос? — У меня нет имени. Произносит тихо, но четко — как положено тому, что всю свою жизнь провел будучи рабом других. И замечает в глазах чужих не только золото, но и янтарь. В них яркое солнце перемешалось со всполохами костра, и сочетание это было для якши столь же диким, сколько и удивляющим. — Почему? Голос чужой дарит неожиданные спокойствие и уверенность. Он делает глубокий вдох — и плевать, что шея болит, плевать, что лёгкие горят изнутри. Он вздыхает и отвечает, совсем как убийца, спокойно и чётко: — Имя может быть у свободного человека. Не у оружия. Убийца больше не говорил. Лишь разглядывал якшу внимательно, подмечая в нем каждую малейшую деталь. А к тому, в свою очередь, вдруг пришло понимание — не нужно этому мужчине такое оружие, как он. Он сам за собой смерть ведёт, сам способен любого пронзить своим копьем и сам способен победить любого из своих врагов. Оружие убийце не было нужно. Но что же будет с ненужным клинком? И будто в ответ на его немой вопрос, убийца пошевелился. Перевёл взгляд на свое копье и вдруг прокрутил то по своей оси, от крови очищая, да вонзил его в землю — и в ту же секунду оно испарилось без следа. Якша не шевелился. Лишь наблюдал за тем, как убийца его хозяина подходил ближе, как на одно колено напротив него встал. Время для него вдруг превратилось в густую горячую смолу — вязкое и крайне медлительное. Секунды растянулись в часы, минута — в вечность. Грубые, но теплые руки коснулись его шеи целую вечность спустя, а якша даже не вздрогнул. И пускай боль от прикосновения к незаживающим ранам вновь посетила его, ему было все равно — спокойствие, отражавшееся в золотисто-огненных глазах, было слишком заразительно. Якша сделал вдох. А затем закрыл глаза. У ненужного оружия две судьбы. У того, что из стали, пылиться на складе до тех пор, пока его не пожрет ржавчина. У того, что из костей и крови, навсегда в земле сырой упокоиться. Он понимал, сейчас его шею сожмут куда сильнее. Что эти теплые руки переломят ее, а спокойный взгляд станет последним, что он увидит за все время своего существования. И якша не был против. Что для убийцы очередная жертва, не имевшая даже имени, то для него вечный покой и умиротворение. Якша уже думал об этом: быть может, смерть могла бы подарить ему свободу? Но позволить себе умереть он не мог. Пока он должен сражаться за хозяина, он не мог убить себя сам и единственная смерть, которую он мог бы получить, это смерть от чужого клинка. Но сейчас его хозяин был мертв. А новому он не был нужен. И, возможно, умереть именно от этих рук, быть убитым тем, благодаря кому он смог сделать первый спокойный вдох, была высшей благодатью небес для него. — Якша. Но шея его так и не хрустнула. Вместо этого со звоном на пол рухнула сжимавшая его шею сталь. Якша распахнул глаза. Дыхание вдруг сперло — но не от привычной боли. Больше ничто на его раны не давило, ничто горло не сжимало и это так сильно поразило его, что он не мог даже вдохнуть, не то что пошевелиться. — Если быть свободным и иметь имя для тебя равнозначно… Теплые ладони отпустили его шею. Коснулись рук — израненных и уже вечность не заживавших до конца. Секунда, для якши на столетие растягивающаяся, и кандалы падают вместе с цепями. Вместе с годами невольничества. — То я дам тебе и то, и другое. Он смотрит несколько секунд на свои запястья — стертые в кровь, все еще до одури болящие, но свободные. Затем поднимает взгляд и снова с чужими глазами встречается. И сердце вдруг сжимается от чувств, что ранее якше были неведомы. — Сяо. Убийца, нет, освободитель, поднимается на ноги. А якша понимает, что чувствует сейчас. Счастье. — Таково твое имя. Благодарность. — И теперь ты свободен. Свободу. Он делает вдох и тут же падает, не в силах даже на коленях устоять. Кашель пронзает его горло, а воздуха отныне достаточно и он, наконец-то, остужает легкие. Нет больше того пожара в груди. Нет кандалов на руках. Нет стального ошейника на шее. Есть имя. Сяо. И это имя отзывается счастьем в груди. Сквозь затмивший его разум водоворот чувств он услышал шаги. С трудом подняв взгляд, прохрипел: — Подожди… Но горло снова сжалось, и кашель вновь настиг его. А освободитель обернулся. И снова, спокойствие в чужом взгляде, успокоило его боль. Освободило от спазма, сжавшего горло, утихомирило кашель. Он смог вдохнуть — спокойно и полной грудью. Он смог дышать свободно, как дышат все живые существа. — Теперь лишь ты определяешь свою судьбу. Сказав это, освободитель отвернулся. Ушел прочь, словно и не было его тут никогда, словно был лишь мимолетным видением якши и ничем большим. Но затем он видит капли крови, что стекли недавно с чужого копья. Затем смотрит на свои руки, не скованные больше ничем. И касается шеи — все еще болящей, но свободной от всего. И понимает, что это не было видением. Ему действительно подарили имя. Ему подарили свободу.