disparate

Намджун молча упирается пустым взглядом в надгробие, которое пугает своей белизной и реалистичностью. Чон Давон. Уже год прошел. — Пошли, Намджун, холодно, — шепчет Хосок и хватает альфу за рукав пальто, кутаясь в свою куртку плотнее. Ветер неприятно завывает в верхушках деревьев, и Хосок ежится. Пахнет смертью. Намджун не реагирует, продолжает гипнотизировать портрет, увековеченный в мраморе, даже не моргая. Внутри все еще противно скребется, все еще тянет глупо и наивно. Но боли нет, как нет и того пугающего чувства одиночества — есть Хосок. — Намджун, пожалуйста, — Чон старается держаться, но ему все еще невыносимо смотреть на это. Он никогда не привыкнет, никогда не сможет смириться и принять все как есть. Его истинный любил его сестру. — Намджун, хватит, прошу, пойдем уже, — Ким моргает, взгляд будто проясняется, и он поднимает голову, поворачиваясь к Хосоку, — хватит вспоминать. Это все в прошлом. — Ты не понимаешь, Хосок, — только и говорит Намджун, а у Чона от этого душа по кусочкам расползается. Только-только криво подшитая надеждами и словами, вновь рушится, будто карточный домик. Конечно, он не понимает. Не понимает, как больно видеть чужое счастье, построенное на твоей несостоявшейся любви. Чужие слова любви, которые режут хуже тупого ножа. Хосока заебало ждать. Заебало видеть намджуново горе, намджуновы признания в вечной любви, адресованные не ему. Заебало. — Чего, Намджун? Чего я не понимаю? Прошел целый год, пора забыть ее. Я понимаю, что… — Чон сжимает ладони, — больно. Мне тоже больно, Джун. Она была моей сестрой, я тоже любил ее. Но, прошу, хватит хвататься за прошлое. Давон больше нет с тобой. Есть я. — Я люблю ее! — Намджун впервые кричит на Хосока, смотрит раненным зверем, которому сердце вырвали и дальше жить заставили. Ким помнит чувства, в которых был с головой. Счастье, безумное счастье, что рассыпалось пылью по ветру, когда в один момент ему позвонил Хосок из больницы со словами «она умерла». Ким помнит, как стало нечем дышать, как резко пропал смысл в его чертовой жизни. Как внутри что-то оборвалось. Но Хосок был рядом. С красными глазами и кривой улыбкой был рядом и крепко держал за руку, наблюдая за церемонией. Со словами «все будет хорошо», в которые и сам порой не верил. Намджун не отталкивал, позволял делить хосоково тепло на двоих и грелся сам, почти не чувствуя того тепла. Но внутри все же было легче. Все так же ныло и болело, но отчего-то чужая неуверенная улыбка заставляла на секунду забывать об этом. Но всего лишь на секунду. Вот и сейчас. Взгляд такой потухший, пропитанный отчаянием и горечью, улыбка, едва напоминающая прежнюю. — Я знаю. Хосок прекрасно знает. Он все прекрасно знает. Знает слишком хорошо, чтобы продолжать делать себе больно, когда Намджун по ночам шепчет «Давон» и сжимает руку самого Хосока. — У меня одна просьба, Намджун, — Хосоку неприятно, не хочется оставлять такой вот некрасивый оборванный конец, но ломать себя хочется еще меньше. Даже если ради Намджуна, — никогда не сравнивай меня с ней. Я не она, Намджун. Чон прячет ледяные руки в карманы и, бросая последний взгляд на могилу сестры, уходит. Не прощаясь, нет. Они еще встретятся. Обязательно встретятся. Хосок будет надеяться на это.

***

Намджун проводит долгих три месяца в одиночестве. Все больше захватывает холод, хотя на улице весна. Никто не греет его руки в своих, никто не наматывает на его шею шарф, чтобы было теплее, и никто не улыбается ему устало-тепло вечером, встречая с горячим чаем. Потому что Хосока рядом с ним больше нет. Мысли о Давон теперь становятся невыносимыми, и Намджун курит все больше, хотя когда рядом был Хосок, он мог сдерживаться, больше ради омеги, который утверждал, что его тошнит от запаха сигарет. Внезапно Хосока в его жизни становится очень много. Почти все вещи в квартире напоминают о нем, и Намджун бездумно проваливается в воспоминания, будто наяву представляя милую улыбку и теплые руки. Спустя еще два месяца Намджун понимает, что мысли о Давон беспокоят его далеко не так часто, как раньше, и не вызывают прежних приступов глухой тоски. Лишь светлой печали о прошлом. Прошлом, которое должно остаться там же. Он находит Хосока спустя долгих пять месяцев без него. Находит уставшего, сонного, в большом теплом свитере и в компании лучшего друга Пак Чимина, с которым они решили провести вечер вместе. — Привет. Хосок замирает в трех метрах, почти не дыша. Горло сдавливает спазмом, и он глотает вязкую слюну. Честно сказать, Хосок был готов признать, что он проиграл. Что это его личный провал. А теперь, Намджун стоит перед ним, неуверенно мнется и смотрит с такой надеждой, что щемит сердце. — Я пойду, хен, напишешь вечером, — понимающе хмыкает Чимин и скрывается за углом, оставляя Чона одного. Хосоку страшно и его немного трясет. Он чувствует столь любимый запах, которого не ощущал чертовых пять месяцев. Он будто сошел с ума. — Ты… Слова застревают в горле, потому что Хосок не верит. Хочет, но не верит. Потому что он, страшно признавать, но он смирился, что никогда не заменит Давон, никогда не будет первым и единственным для Намджуна. Хосок перестал верить, что вот однажды Намджун придет и скажет пресловутое «я люблю тебя», возьмет за руку и пообещает никогда больше не отпускать. — Мне очень жаль, — Ким отводит взгляд, чувствуя волну злости на самого себя, но винить себя за свои чувства глупо, ведь любовь не выбирают. Намджун не мог сделать тот выбор. Тогда не мог, — ты нисколько не похож на нее, Хосок. Ты совершенно другой. И я полюбил тебя именно за это. Чон позорно плачет. Зажмуривает глаза, сжимая руками ручки от сумки и всхлипывает, стараясь успокоить бешеное сердцебиение. Через секунду он чувствует лишь окутывающее тепло и тихий шепот. — Прости меня. Хосок прижимается близко и потеряно улыбается, сжимая в руках теплую ткань. Он уже давно его простил.