Заткнись

      Альберу застает Кейла за снятием мерок. Тот стоит спиной напротив окна в тончайшей муслиновой ночной сорочке, и свет очерчивает его гибкую изящную фигуру, высвечивая изгибы тонкой талии, натянутое полотно плечей и теряющуюся плавную линию ног. Волос раскаленным тусклым золотом стекает по узкому клину спины, совсем уже отросший (Кейл, как всегда, оставляет работу следить за собой другим), вьется крупными кольцами на концах, и Альберу знает, что так же мягко и крупно вьются у него челка и височные пряди, временами представляя лорда главнокомандующего в совершенно очаровательном свете. Например, когда тот только спросонья, и растрепанные со сна пряди падают на скулы и губы, невесомыми нитями ластятся к открытой шее. Когда тот по какой-то давней привычке укладывает подбородок на сцепленные ладони, скучая рядом с работающим королем подобно большой породистой кошке. Когда, переполненный чувствами, трется щекой о ладонь, низко хныча и изламывая брови от переполняющего удовольствия. Альберу отгоняет от себя неприличные мысли и деликатно кашляет, чувствуя, как краска легко расползается по щекам. Кейл поворачивает голову ленно и праздно, бросает длинный взгляд через плечо, все еще широко расставив руки, чтобы Рон мог измерить обхват груди и талии (да он снова немного потерял в весе с последней встречи, как всегда просто забыв поесть, отдавая предпочтение сну).  — О, Альберу, — меланхолично говорит он, даже не заведя привычную шарманку про луну, солнце и прочие небесные светила в контексте одного златовласого (временами) короля, — добрый день, хен. Альберу вздрагивает от звучания его шершавого, подобно волнам утреннего прибоя рокочущего и тихого голоса. У Кейла действительно красивый голос — негромкий, размеренный, с протянутыми по-особенному гласными и твердыми нёбными согласными, с присущим только ему умеренно дрожащим тембром, с глубокой насыщенной тональностью в сдерживающих линиях праздной ленности. И да — Альберу нравится, как этот голос срывается на пронзительные дрожащие стоны и тихие задыхающиеся всхлипы.  — Добрый день, Кейл, — вместо всего говорит он, проходя в комнату. Кейл кивает и снова отворачивается к окну — раскаленное золото волос мягко перетекает с плеча на лопатки, цепляясь за неровности сорочки, и Альберу хочется собрать их вместе, пригладить, пропустить сквозь пальцы. Вместо этого он садится в кресло чуть поодаль и наблюдает. Герцог не спрашивает, зачем он пришел — после стольких лет им не нужны глупые оправдания присутствия, — терпеливо ждет, пока Рон снимет мерки, скучающе уставившись на пейзаж за окном.  — Где дети? — между тем спрашивает король, самостоятельно налив себе чаю с низкого столика рядом.  — Он и Хон захотели выучить пару новых приемов, и их забрал Чхве Хан. Раон сейчас вместе с Розалин и Эрухабеном что-то… делает, — Кейл чуть пожимает плечами, говоря «я понятия не имею», — кстати, Раону понравилась та шутка с летающими доспехами. Альберу вздыхает.  — Боюсь, придворным дамам не понравилось, — говорит он, слыша, как посмеивается закончивший снимать мерки Рон.  — Боюсь, мне все равно, что им нравится или не нравится, — проникновенно отвечает Кейл, оборачиваясь и глядя лукавыми блестящими глазами. Он без стеснения потягивается, сбрасывая закравшееся в мышцы напряжение, закинув руки наверх, и все его тонкое тело складками обрамляет облако белого муслина, собираясь складками на упругих бедрах и локтях. Альберу, признаться, забывает едкий ответ, готовый сорваться с губ. Он всегда забывает, к чести Кейла, увлеченный представшей перед ним картиной чистой чувственной энергии, мягкой интимной вечерней атмосферы несмотря на разгар дня. Герцог чуть насмешливо поднимает уголки розовых тонких губ, глядит в глаза своими — охра, золото и разведенный со льдом в пламени виски, — даже не моргает, когда Рон, тихо хлопнув дверью, выходит, оставляя их наедине.  — Но мне не все равно, что нравится моему дорогому чудесному хену, — на тон ниже произносит Кейл, вдруг поддавшийся игривому настроению. Он мягко перетекает ближе, и шаг его крадущийся, как у разыгравшейся кошки, бесшумный, хищный. Альберу вжимается в кресло, отставляя чашку с чаем. Хмыкает, как бы невзначай удобнее расставляя ноги.  — Мой замечательный донсэн так заботлив, — тянет он, не отрывая темного взгляда от приближающегося Кейла, — этот хен так счастлив, что о нем заботятся так сильно. Герцог тянет уголок губ вверх, ухмыляясь жестко, дразняще, черты его лица обостряются, обнажая спрятанный глубоко внутри темный неудовлетворенный голод до покровительства. У них всегда так. Они слишком похожи — только дурак будет это отрицать, — и, по закону всякой логики, отталкиваются подобно магнитам с одинаковыми полюсами. В их словах больше яда, чем нежности, в их взаимодействии больше движения и сдерживаемой страсти, чем мягкой спокойной размеренности, присущей устоявшимся гармоничным парам. Эрухабен говорит, что они тоже гармоничны, но по-особенному. Говорит, кашляя в кулак, стараясь скрыть смешок, сияет чуть насмешливыми золотыми глазами, качает головой понимающе при каждой их словесной пикировке (по-другому они правда не могут, слово цепляется за слово, фраза за фразу и получается вязь взаимных дружественных на грани колкостей, которые приносят обоим чувство столь сильного удовлетворения, что становится страшно). Эрухабен про себя (потому что не пристало древнему дракону так явно выражать эмоции) умиляется их почти по-детски разгорающемуся урагану чувств, вспыхивающей искре искренности, искре странного, но сразу понятного понимания. Эрухабен говорит, что они отлично смотрятся вместе. Кейл кашляет, прячет смущение за равнодушием, наедине что-то по-змеиному ядовито шипит, и Альберу вторит ему, отвечая словом на слово, и все начинается по-новой. Кейл садится ему на бедро тяжестью привычной и приятной, ладонь укладывает на грудь, смотрит в глаза, и, может, падает так свет, может, у короля зрение подводит, но зрачки кажутся вертикальными.  — Этот скромный донсэн может позаботиться еще лучше о тебе, — щурится он, обдавая пламенем выдоха губы. Альберу сжимает рукой талию, приминая пальцами муслин, второй зарывается в волосы на затылке и давит Кейла вниз — целуя. Поцелуй горячий, мокрый, и длинный. Он прихватывает нижнюю губу, оттягивая, забирается языком внутрь, рецепторами ощущая гладкость зубов и жар — неба и языка, — глотает шумные вздохи, мешает слюну, стекающую холодно по подбородку, и смотрит из-под ресниц — в потемневшие омуты блестящих мутно глаз, в отражение собственных, — ласкает влажные бархатные губы почти грубо, трахает рот языком, выбивая низкие плотные звуки из вздымающейся груди.  — М-м-м, — карамелью выдыхает Кейл, проказливо улыбаясь, — похоже, мой хен натура еще более нетерпеливая, чем я предполагал. Как ребенок. Он дразнит короткими влажными поцелуями, смеется, отстраняясь, и Альберу по инерции тянется следом, требуя еще больше… Ладонь на груди наливается силой. Такой, какую можно легко сломать, деликатной и чуть жесткой, но король послушно откидывается назад, глядя на раскрасневшееся лицо Кейла, на его блядски блестящие от слюны губы, на разгорающееся пламя в глазах, на вьющиеся алые локоны, рассыпающееся по высокому лбу, обрамляющие лик порока, искушения и сладости.  — Твой хен ужасно нетерпеливый человек, — подтверждает Альберу и щелкает пальцами, запирая замки и задвигая шторы. Комната мгновенно темнеет, наполняясь густым вязким полумраком, рассекаемым полосами ложащегося на паркет дневного света, и герцог весь обращается в мерцающее видение в этой белой муслиновой сорочке, с этими тускло сияющими глазами и волосами, с этим густым пыльным румянцем на щеках, на шее, на кончиках ушей… Альберу сдвигает ладонь ниже, тяжело сжимает бедро, сминая материю, дергает бедром, задевая вставший член, и Кейл вздрагивает, выпуская тихий мягкий вздох. Рука на затылке снова тянет вниз, заставляя прислониться к твердой груди корпусом, выгнуть поясницу, уткнуться носом в ворот повседневного мундира. Кейл отводит голову вбок, щекой прижавшись к плечу, пока Альберу большой теплой ладонью пропускает сквозь пальцы шелк густых волос, нежно убирая их за ухо твердыми мозолистыми подушечками, обнажая белую длинную шею. Щекочет сухими искрами прикосновений, прижимается губами, сладко и чувственно всасывая кремовую плоть, оставляя мокрым холодом горящие розовые метки, шершавым языком слизывает ровное нервное биение жилки, лижет местечко за ухом, выдыхая горячо, шумно, хрипло, пока Кейл, разнеженный прикосновениями, невнятно и мелодично мычит, гладя золотой шелк волос. Кейлу нравится любой облик Альберу. Золото и лазурь, тьма и шоколад — Альберу всегда восхитительно красив, притягательно обаятелен и невыносимо остер на язык. Хенитьюз с одинаковым радушием принимает обе личины своего короля — потому что и одна, и вторая и есть он, и нет никакой разницы, в какой именно тот втрахивает его в кровать. На белокожем Альберу чудесно расцветают его, Кейла, отметины и царапины, на темнокожем — сперма выглядит как сливки. Альберу ритмично двигает бедром, не прекращая чувственно целовать, и Кейл упирается носками в пол, поддаваясь навстречу трению, двигая тазом будто объезжая, тихо хнычет от затягивающегося внизу живота горячего клубка удовольствия, гладит и массирует затылок, деликатно надавливая ногтями. Альберу чуть прикусывает раздразненную кожу на шее, и тут же зализывает укус. Кейл всхлипывает, плотнее обнимая бедрами чужое, корпусом жмется ближе, сквозь тонкий муслин ощущая плотную жесткую шерсть мундира, касающуюся вставших чувствительных сосков даже через сорочку, двигает ладонь на груди выше — цепляется за плечо, за лопатки, мелко дрожа…  — Мой донсэн тоже нетерпелив, — хрипло и жарко смеется Альберу в ухо, задирая подол сорочки выше, оглаживая обнаженные колени, надавливая на сливочный крем кожи, вторую руку спускает по клину позвоночника, пальцами пересчитывая позвонки, трогая крестец, — особенно до ласк.  — Заткнись, — беззлобно и ядовито отзывается Кейл, прикусывая мочку уха. Альберу охает, непроизвольно дергается, сбиваясь с ритма, и Хенитьюз разочарованно стонет в ухо, пытаясь притереться ближе, плотнее, слаще… Король подхватывает Кейла под бедра, усаживая на колени полноценно, и тот опирается ладонями о твердые плечи, отстраняясь. У него влажные глаза, распухшие приоткрытые губы, складка меж бровями, тяжелое дыхание. Судорожно вздымается грудь, укрытая муслином, дрожат мышцы живота и натягивает ткань вставший член. Волосы крупными локонами спускаются по раскрашенной метками шее, по плечам, концы вьются языками пламени. Кейл криво усмехается, опускает руки и берется за подол сорочки. Тянет вверх, обнажая себя, как волны обнажают белую полосу береговой линии, открывая взгляду напряженные упругие мышцы бедер, протекающий красный член с мокрой головкой, выпирающие тазовые косточки, впалый живот, твердые розовые соски, полотно белой нераскрашенной плоти… Он стягивает сорочку через голову, даже из рукавов выпутываясь плавно и очень ленно, роняет ее на пол небрежно, пропускает пряди волос сквозь пальцы, откидывая назад. Усмехается.  — Мне кажется, или мой дорогой хен сегодня тормозит? — он упирается ладонью в ворот мундира, ощутимо надавливая, а потом расстегивает пуговицу. И еще. И еще. Альберу тяжело дышит, судорожно помогая. Выпутывается из одежды, — мундир, рубашка, эти мелкие пуговицы иногда бывают действительно… раздражающими, — расстегивает пояс брюк и ширинку, и Кейл тут же плотно прижимает ладонь к вставшей плоти, надавливая сквозь ткань нижнего белья. Альберу хватает ртом воздух, откидывает голову, поддается бедрами навстречу грубому, приятному прикосновению, пальцами вцепляется в талию. Кейл смеется — Альберу видит это насмешливое, порочное выражение на лице дорогого (в прямом смысле) донсэна, — оттягивает резинку белья, и член выпрыгивает — толстый, длинный, бордовый и уже мокрый. Кейл наблюдает, как по лицу его короля расползается карминовый румянец, скользит ладонью по плоти, плотно обнимая пальцами, двигая запястьем чуть сухо, и Альберу шипит, закусывая губу, поддаваясь навстречу обжигающей вспышке удовольствия.  — Точно нетерпеливый, — хнычет Кейл, потому что король зеркалит действия — хватается пальцами за обделенную вниманием плоть, туго и чуть больно, пару раз проводит, лаская, спускается к яичкам, царапая ногтем безумно чувствительное место сочленения бедра и паха, ныряет в расщелину ягодиц, и давит и мнет отверстие входа, — Альберу… Кейл тихо стонет, прикрывая глаза и упираясь второй ладонью в спинку кресла рядом с головой короля. Он чуть поддается вперед — пальцы трогают сухо, остро и так хорошо, — влажной от смазки рукой находит руку Альберу на талии, поднимает ее вверх к губам, обхватывает большой и указательный, тщательно увлажняя, слизывая солоноватый вкус кожи и соли, сосет, втягивая щеки, и смотрит в глаза — обжигающе, как расплавленным золотом, разлившимся на небесах закатом, — трепещет ноздрями. Альберу смотрит в ответ — лазурь глаз затопила тьма, забрала похоть, пальцы одной его руки самыми кончиками ныряют внутрь прохода, мучительно дразня, пока другой ласкают спинку языка, зажимая меж фалангами…  — Мой донсэн такой молодец, — говорит он одобрительно, мажа по губами мокрыми подушечками, — так старается. Кейл стонет вокруг пальцев, возмущено сверкая глазами, хнычет, когда меж ягодиц становится пусто и холодно, прикусывает подушечки.  — Сейчас, — смеется король, доставая из кармана приспущенных брюк бутылочку смазки. Да, он носит ее с собой везде и всегда, потому что отношения с Кейлом Хенитьюзом это череда непрекращающихся событий, случаев и возможностей, которые могут привести куда угодно. К победе в войне. В кровать. Он вытаскивает пальцы изо рта, быстро льет масло на ладонь, размазывая, и снова прижимается указательными к отверстию, разминая, проскальзывая внутри бархатной жаркой плоти. Кейл прикусывает губы, весь наклоняется вперед, упираясь в спинку локтями, выгибая поясницу и, насколько позволяет кресло, шире расставляя ноги. Грудью прижимается к груди, утягивает в мокрый грязный поцелуй, ласкаясь языком, поддаваясь на палец, и Альберу чувствует жар его плоти — внутри и снаружи, — слышит его головокружительный пряный аромат, ловит ртом его сломанные мягкие всхлипы, добавляя второй и третий палец, разводя, выкручивая запястье, задевая простату. Кейл скулит в поцелуй, стараясь насадиться глубже, его мелкая дрожь передается Альберу вибрацией чистого возбуждения, ему приходится поддержать Кейла под бедро, чтобы успокоить.  — Давай уже, — шипит Кейл зацелованными алыми губами, оторвавшись. У него намокшие острые ресницы и влажный лоб, у него слюна размазана по подбородку, у него пыльный румянец ложится даже на ключицы и грудь, и глаза — глубокая вязкая тьма, отражение нужды и жажды, и… Альберу вытаскивает пальцы, чуть съезжает вниз, шире расставляя ноги, и Кейл сам опускается вниз, прижимая вставший член к разработанному отверстию, вбирая внутрь тугого бархатного жара головку и ствол, изламывая брови и раскрыв рот. Он тяжело дышит — ожог растяжения, потому что Альберу большой и длинный, сменяется сладким трением вен о чувствительные стенки прохода, необходимым чувством почти нестерпимой наполненности… Альберу подкидывает бедра вверх, упираясь пятками в пол, и Кейл кричит, потому что головка проезжается по простате, и острое сладкое удовольствие растекается волнами по вмиг напрягшемуся телу, вытекает дрожащими бархатными звуками изо рта, заставляет поджать пальцы на ногах, выгнуть спину, прижимаясь щекой к щеке, телом к телу. Руки короля скользят по крутому изгибу поясницы, трогают ямочки над крестцом, опускаются вниз, надавливая на растянутое вокруг члена отверстие, и Кейл плачет и хнычет, дергая бедрами, вбирая внутрь изнывающую плоть, раскачивается в такт до шлепков кожи о кожу, до острого спирающего дыхания наслаждения.  — Мой донсэн такой молодец, — снова урчит Альберу, разминая отверстие, и проталкивая палец внутрь — к члену.  — Альберу! — Кейл цепляется ногами за обнаженные плечи, чувствуя, как его наполняют почти больно, почти невыносимо, Правильно. Нужно.  — Хн! — скулит он, растекшийся по твердому горячему торсу мягкой подливой глиной, — подож…ах! Король бьет с еще большой силой, чуть оттягивая отверстие в сторону, проезжается с каждым ударом по простате, и у Кейла бедра поджимаются, член дрожит, зажатый меж животов, пальцы поджимаются, ногти впиваются в плечи, оставляя красные лунки, и эта боль вместе с диким коктейлем из удовольствия тактильного, слухового вместе с острым пряным запахом секса — то, что нужно, чтобы сойти с ума, то, что нужно, чтобы утонуть, провалиться, захлебнуться… Кейл откидывает голову назад, обнажая шею, раскрывает рот, закатывает глаза, весь сотрясать крупной дрожью, выгибается и кончает, судорожно пульсируя и сжимаясь вокруг члена, заставляя сорваться за край следом. Сперма толчками разливается меж телами, толчками разливается внутри, и Альберу все еще двигается, ощущая, как стенки туго и почти больно сдавливают головку и ствол, словно не желая отпускать, словно выдаивая семя, сам сжимает челюсть, превращая лицо в голодную маску, продлевает этот краткий миг всепоглощающего греховного блаженства, выстанывая имя Кейла, выстанывая низко, длинно, так, что Кейл сжимается еще туже, хватается за плечи еще отчаяннее, скулит еще выше и мягче, и этот голос — бархатный, ленный, шершавый, — изламывается, взвинчивается, пока не превращается в тихий хрип, в немые глубокие выдохи. Кейл все еще дрожит, отходя от удовольствия, мотает головой, не замечая, как локоны расплавленного золота волос прилипли к влажной теплой шее, к скулам, к мокрому лбу и вискам.  — Блять, — говорит он, падая сверху на своего хена, обессиленный. Альберу хмыкает, весь расслабленный, прижатый тяжестью горячего влажного тела.  — Иногда мне хочется затрахать тебя до такого состояния, чтобы ты не мог вымолвить не слова, — вдруг говорит он, уложив ладонь на взмокшую поясницу. Кейл сладко вздрагивает и сжимается вокруг обмякшего члена.  — Через несколько часов вернутся дети, — предупреждающе говорит он, впрочем, не спеша вставать. Альберу глядит на розовеющие солнечные лучи, проникающие сквозь плотно задернутые портьеры.  — Стоит попробовать, — хмыкает он.