жизни твоей; больше ничего уже (не) случится

Чан натыкается на Чонина ближе к апрелю. Тот прячется в заброшенном вагоне поезда, обустроив себе гнездо из большого количества одеял, подушек и еще каких-то теплых вещей. Маленький, хмурый, во взгляде не видно ни капли испуга. На мгновение Чану даже становится страшно, что этот мальчик кинется на него. Не кидается. Привстает, оглядевшись, и спрашивает хрипло: — Кто ты? И как сюда попал? Пожав плечами, Чан садится прямо на грязный пол напротив. — Меня Чан зовут. Я тебя услышал. — Что за бред? — хмурится парень. — Как ты мог меня услышать, если я спал? — Ты другой. Я тоже. Всё, что я могу сказать, — пока не понимаю ничего. Чан ерошит рукой волосы, не находя слов, чтобы объяснить все то, что чувствует, почему пришел сюда. Своим появлением Чан буквально ставит Чонина перед фактом, что с этого момента они будут жить вместе. Невзирая на все возражения и сопротивления, что одному легче, да иди ты лесом, мешаешь. — Если хочешь выжить, тебе придется смириться с тем, что ты теперь со мной, — просто отвечает ему на это Чан. — А кто сказал, что я этого хочу? — Я сказал. Чан не обращает внимания на все те оскорбления, которые вбрасывает в него Чонин, потому что все они идут вразрез с тем, что тот делает. Методом проб и ошибок у них получается находить общий язык. Вместе они убирают вагон, окомфортив то, что Чонин устроил раньше; Чан постоянно таскает какие-то вещи из квартир, делая вылазки ночью, стараясь по минимуму пересекаться с людьми, используя свой острый слух, который и помог ему найти Чонина. До лета остается пара дней. Первое лето изменившейся жизни оказывается намного холоднее, чем представлял себе Чан. Днем они ходят в кофтах с длинными рукавами, а ночью кутаются во все теплые одеяла, которые у них есть, но помогает мало. — Давай обследуем поезд, — предлагает однажды Чонин. — Может сможем найти вагон получше, менее продуваемый. — Я смотрел, окна везде побиты. Как ты вообще нашел это место? Чонин мотает головой, игнорируя вопрос, подходит к двери между вагонами и толкает ее. Бесполезно. Тогда, помолчав еще какое-то время, он говорит: — Я раньше жил рядом. Только дом рухнул, оставив меня без всего, поэтому я собрал, что смог найти, и перебрался сюда. — A родственники? — Не знаю. Они в Пусане остались и… Чан и без слов понимает все. Понимает причину, почему Чонин так злится постоянно. Из города если и выберешься, то неизвестно, как туман ведет себя там. И слишком страшно, чтобы кидаться проверять. Исследовав уже вдвоем весь поезд вдоль и поперек, они решают перебраться поближе к бывшей кабине машиниста. Места намного меньше, чем там, где они расположились раньше, поэтому Чан принимает решение. Которое Чонину естественно не нравится. — Будь ты мне хоть трижды хён, не лягу я с тобой, — громко возмущается он. — Чонин, — проглатывая всю нецензурною лексику, начинает Чан, — что не так? Ты же понимаешь, что так будет намного теплее. Да и тут не так уж много места, чтобы развернуться. — Нет, — четко обозначает свою позицию Чонин и самостоятельно начинает устраивать подобие кровати для Чана. — Пожалуй, здесь мне нужно пояснение. — Нечего тут пояснять, — огрызается Чонин, психует и кидает подушку, которую держал в руках, на одеяла со всей силой, — не хочу и точка. Если бы Чан не стоял между развороченных сидений, тот бы кинулся к выходу из вагона, он уверен. И окна здесь целые. — Не буду я ничего пояснять, — повторяет Чонин, — если не согласишься, тут вагонов полно. — Замерзнешь. — Всяко лучше, чем… — выпаливает он и замолкает, словно только сейчас осознал, что чуть не сказал. — Я не хочу прикасаться к людям, дело вовсе не в тебе. — Хорошо, — Чан поднимает раскрытые ладони, показывая, что сдается и принимает чужие правила, — сделаем так, как ты хочешь. Когда-нибудь тебе все равно придется рассказать мне, что случилось. — Чан, — устало выдыхает Чонин и уходит в свое гнездо, прячась за одеялами. Они часто спорят. Точнее, спорит Чонин, а Чан просто слушает его. Чаще всего то, как бьется чужое сердце и сбивается дыхание, говорит о ситуации намного больше, чем слова. И со временем Чан все лучше и лучше расшифровывает, что происходит с Чонином даже раньше, чем тот открывает рот. Как сейчас, например. Чонин сидит, забившись в угол вагона, и загнанно дышит, спрятав лицо в ладонях. С момента, как Чан ушел, прошло не больше часа. По пути попадалось слишком много обычных людей, да и в месте, где он обычно добывал им либо еду, либо какие-то вещи, было слишком неспокойно, поэтому и решил вернуться. Видимо, вовремя. Кроме Чонина не слышно никого, так что, скорее всего, тому приснился кошмар — анализирует Чан. И в такой ситуации хочется кинуться, обнять и успокоить, но в голове все ещё свежи воспоминания, как тот сопротивлялся ночевать рядом. Поэтому Чан садится возле него на колени и растерянно спрашивает, что он может сделать. И упускает момент, когда Чонин убирает руки и кидается ему на шею. Непривычно. — Ты чего? — тихо произносит Чан, приобняв за пояс. — Это было так реалистично. И тебя не было рядом. Мне приснилось, что тебя не существует, что я все придумал. Мне стало так страшно, — быстро бормочет Чонин куда-то в шею. — Только не оставляй меня, пожалуйста. — Я здесь, — уверенно говорит Чан, раскачиваясь из стороны в сторону, — никуда не ухожу. Я же тебя первым услышал, помнишь? Ответом ему становится молчание. Они так и обнимаются следующие несколько часов. Чан опирается спиной о вагонную стену, а Чонин, не желающий отпускать того из рук, полусидит на чановых коленях. Так странно прикасаться к кому-то спустя столько времени, но Чану нравится. Особенно то, что Чонин наконец-то преодолел в себе какой-то внутренний барьер и потянулся к нему. Хоть и в таких неприятных обстоятельствах. — Не знаю, как объяснить так, чтобы не показаться сумасшедшим, — неожиданно хрипло говорит тот. — Все происходящее для меня слишком непривычно. — Можешь в любом виде, — отвечает Чан, гладя его по голове. — Я не буду так думать. — Если ты слышишь,.. то я чувствую. Раньше, лет пять назад, бабуля отправляла меня к китайским целителям, которые обучили меня иглоукалыванию. И еще одной вещи, которую называют акупрессурой — не знаю, слышал ли ты об этом когда-либо. И я никогда не ошибался, схватывая все на лету. Мне было четырнадцать, — тяжело вздыхает Чонин, — а сейчас я чувствую это все. И знаю, куда нужно нажать, с какой силой, а где требуется что-то получше, чем пальцы. Например, иголки. И это поможет. — И тебе тяжело это чувствовать? — Мне нужно прикоснуться к человеку для этого. И для меня это слишком, не могу контролировать. Я даже убежал подальше. Правда не только из-за этого, но основная причина как раз в том, что мне хочется помогать всем, по кому видно, что плохо. — А сейчас? — Чан перемещает ладонь на шею Чонина, аккуратно поглаживая пальцами. — Мне странно. Но из-за этого сна мне было так страшно, что я даже не подумал — хотелось убедиться, что ты живой, что ты существуешь. Что ты реален. — Было бы здорово, если бы ты смог научиться контролировать себя. Ставить барьер, — говорит Чан спустя какое-то время. — Почему-то мне кажется, что это очень важно сейчас. — Мне так не хочется, хоть я и знаю, что ты прав, — бурчит Чонин куда-то в плечо, отчего его почти не слышно. — Я могу подождать, ты же знаешь. — Но подождет ли мир? Сможем ли мы и дальше выживать вдвоем? — Чонин приподнимает голову. — Ты же опять что-то услышал, да? — Увидел, — тяжело выдохнув, шепчет Чан, — и услышал, да. И мне все это не нравится. Становится слишком беспокойно уже и около нас. Возможно, стоит подыскать какое-то другое жилье, надежнее, чем вагон поезда. Время еще терпит, да и я готов ждать, пока тебе не станет лучше, но будет ли ждать мир? — Чан, но я не знаю, что мне делать, как… — Чонин резко замолкает, с растерянностью смотря прямо в чановы глаза: — Помоги мне. — Никто не знает, мой хороший, но мы обязательно что-нибудь придумаем, — отвечает Чан, покрепче обхватывая Чонина в своих объятиях.