Вожделение

— Где запропастился? — спросил государь, вошедшего в его опочивальню Федора. — Послал за тобой, а ты, говорят, отлучился куда-то. — Так мы в гости к боярам ездили, — Федя, раскрасневшийся с мороза, недобро ухмыльнулся и скинул с плеч снег. — Подзадержались правда, только вот сейчас вернулись. — И как? — спросил Иван, глаза сузив. — На заборе вздернули, — Федор провел пальцем по шее. — И заодно пополнили казну государственную. Им-то эти деньги уже не пригодятся. Иван одобрительно кивнул и принялся читать какую-то грамоту. — Там еще случай такой выдался, — продолжил кравчий, ухмыляясь, — Увидал я на девке, значит, серьги, красивые с каменьями синими. Кинулся за ней — она от меня, в итоге в угол забилась, орет, думая, что я ее это самое хочу.. А я ей кричу: «Да я не за тем.. За сережками!» А она взяла и в обморок грохнулась. — За сережками! — Грозный хохотнул. — Что ж, не ведала же она, что до девок-то ты не охотлив. — Да ну их, — Федя рукой махнул. — Серьги-то я с нее снял, но в итоге их у меня отец отнял. Говорит, не для грабежа опричнина создана, а для царского суда и расправы. — Дело Алексей Данилович говорит, — кивает царь, соглашаясь со словами Басманова старшего. Федя фыркнул, вот ведь папаша сунулся не к месту и не поспоришь с ним, а сережки те уж больно хороши были. Басманов принялся раздеваться. Хоть и устал он за день, но все же желал известным способом снять скопившееся напряжение, потратив остатки сил телесных на занятие приятное, и искренне надеялся, что царь ему в этом поможет. Иван обернулся, глядит, а кравчий уж гашник развязывает, и портки свои снимает, оставаясь в одной коротенькой рубашке, едва-едва места срамные прикрывающей. Ежели наклонится Федя, то все увидать можно. — Вот же бесстыдник! Только в спальню мою явился и сразу портки долой. К греху меня склонять удумал? — спросил царь. — Грех — когда ноги вверх, а как опустил, так Господь простил, — деловито заявил Федя, глазами зыркнув. Иван брови вскинул от фразы этакой, и вновь взгляд свой на бумаги уставил. А Федор взял гасильник и принялся ненужные свечи тушить в дальних углах покоев. И зачем их тут только слуги запалили, жгут государственное имущество почем зря, негоже. Повертев в руках листок бумаги, царь понял, что с приходом кравчего все заботы и думы из головы куда-то улетучились. Какие грамоты, когда тут Федька без штанов перед глазами мельтешит, пробуждая вожделение. Федор потянулся за одной из свеч, и его рубашка приподнялась, на несколько мгновений открывая Грозному взор на округлый зад. Дразнится проказник, знает же, куда царь глядит. Но любоваться открывшимся видом пришлось недолго, ткань быстро соскользнула вниз, когда Басманов свечу затушил. Закончив со своим занятием, он неспешно подошел к Ивану, покачивая гасильником в руке. — А ты зачем за мной посылал-то на ночь глядя, государь? — любопытно спрашивает Федя. — Дело у меня одно было, да уже с Малютой вопрос порешал, раз тебя не было при дворе, — молвил Грозный, откладывая бумаги свои. И этот жест показался Федору весьма обнадеживающим. — А я уж думал, ты для другого меня позвать велел. Для того, в чем никакой Малюта помочь не сумеет, — Басманов убрал волосы за ухо и взгляд томный на царя уставил. — И что же за дело было такое? — Яд новый раздобыл, надобно было опробовать на пленных в темницах, — будничным тоном заявил царь, скользя взглядом по Федору, который, оперевшись на стол, глядел в ответ, ожидая, когда Иван насмотрится и захочет уже потрогать. Благо ждать пришлось недолго, через несколько мгновений рука царя опустилась на Федино бедро, стала неспешно скользить вверх и, наконец, нахальнически-крепко сжала ягодицу. — Хочешь позабавиться, царь-батюшка? — Федя перехватил другую руку Грозного и, позволив вольность, сунул ее себе прямо между ног. — Соития желаю, — заявил Иван, обняв пальцами член кравчего. Федя усмехнулся от слова этого. То «соития» желал государь, то «сношаться» ему было надобно. Басманову же по душе игривые словечки были — «тешиться», «забавляться» да «любиться». Хотя, как не назови это дело, его приятная суть от этого не поменяется. Избавившись от одежды, они упали на постель. Федя, утомленный вылазкой к боярам, отчетливо понимал, что сам стараться он сейчас совсем не хочет. А хочет, чтоб его отлюбили да удовлетворили. Не надо ни влажных поцелуев, ни ласковых рук, лишь государев член у себя в одном месте и разрядку желанную. Оставалось надеяться, что их желания совпадут, и Иван не удумает играть, распаляя да растягивая удовольствие. Но, судя по тому, как быстро пальцы, маслом смазанные, в Федю всунули, подготавливая на скорую руку, Иван Васильевич тоже не желал медлить. — Давай себя сюда, — молвит царь, подтягивая за бедра любовника, распластавшегося на кровати. — Возьми, — тихо отозвался Федя, простым словом обнажая инстинкты. Иван размашисто вошел, и Басманов, ноги раздвинув, принял его жадно. Государь начал двигаться, засаживая во всю длину, и Федя крутанул задницей, шалея от ощущений. Именно таких, каких ему и требовалось. Теперь можно было теряться в этом ритме и напоре, запрокидывать голову и протяжно стонать, получая свое наслаждение сполна. Но вдруг к Федькиным постанываниям прибавился еще один звук — жалобный скрип ложа царского. Видимо, расшатали любовники своими стараниями кровать до такой степени, что она уже с трудом выдерживало их страсть. — Слышишь? — усмехнулся Федя. — Слышу, — ответил Иван. — Как бы не развалилась. Дальше Басманова перевернули на живот, и в ход пошла тугая маленькая подушка, которую кравчий всякий раз подсовывал себе под бедра при такой позе, чтоб Ивану было удобней его любить. Царь вновь засадил в приподнявшийся зад, окутывая Федю страстью. И Басманов мысленно поблагодарил небеса, за то, что свели его с таким умелым любовником. Крутит, вертит его в постели как хочет, и хоть властен да жаден Иван, но не забывает про то, что удовольствие надо на двоих делить, а не только себе все забирать. Припадая своей грудью к Фединой спине, Грозный входит до упора, сливаясь в одно целое, и целует Федю в шею, а после прикусывает кожу зубами. Кравчий чувствует, как его ведет, как по телу бегут мурашки от укуса этого. И вот Иван просовывает руку под Басманова, сначала зарывается пальцами в мягковатую поросль, а потом уже обхватывает возбужденную плоть, и Федя, судорожно дрогнув, выплескивается, глухо простонав куда-то в постель. Обжигающая волна удовольствия проходит по телу, чуть не выбивая дух. Государь через некоторое время спустил в Федин зад, щедро наполнив его своим семенем. — Федь, — отдышавшись, позвал Иван, но Федя только что-то промычал сквозь накатившуюся дрему. Царь усмехнулся от того, что Басманов кончил, да и так и уснул. Но, видимо, совсем утомился он сегодня, поэтому пускай отдыхает, сил набирается. Затем Иван вытер с него свое семя тряпкой, Федя зашевелился и, приткнувшись к царю под бок, сонно пробормотал: — Завтра столяра позовем, чтоб кровать посмотрел. — Позовем, а то еще развалится в самый ответственный момент, негоже будет, — молвил Иван, запуская руку в спутанные темные кудри, и размышляя о том, что ни с кем он еще ложе свое до такой степени не доводил. Но, Федя, как обычно, отличился.