muerte sangrienta

Лондон, 1853 год. Над лабиринтами грязных переулков поднимались огромные клубы дыма, развевающиеся чуть ли не по всему периметру бедных районов, которые называли трущобами — улицы, в которых тошнотворный запах отходов прочно въелся в каждый миллиметр кожи людей, что привыкли к нищете. Воздух во всем городе загрязнен до слезящихся глаз, но в трущобах людям приходится хуже всего, ведь каждый день для них как самая настоящая борьба за жизнь. Большинство живущих здесь не в состоянии заработать на кусок хлеба, ходят в том, что едва ли можно назвать одеждой, скорее лохмотьями. На улицах самая настоящая разруха, а здания выглядят так хлипко, словно в любой момент развалятся, подобно карточному домику. Чонгуку всего шесть, но он до такой степени впитал в себя все прелести трущоб, что без сомнения скажет, где найти побитого мужа соседки или же, что еще хуже, замерзший труп очередной пьяной проститутки. Чонгук едва умеет читать, но знает все переулки от и до, что совсем неудивительно, поскольку изучал он их тщательно, дабы успешно убегать от продавцов хлебной лавки — есть же хочется. Чонгук совсем юн, но уже понимает, что в трущобах каждый сам за себя, что ему не раз показывали родители, которым на него всегда было плевать. Нелегко жить в самом ужасном районе города, а еще невыносимее, когда твой отец заядлый пьяница, а мать почти не бывает дома, поскольку ублажает мужчин. Удивительно, как Чонгук дожил до своего возраста в этой обшарпанной комнатке на втором этаже небольшого дома, где даже не было средств для того, чтобы согреться в холодное время года. С перемазанного грязью лица ни одна слезинка не скатывается, когда Чонгук узнает о том, что его отца зарубили как свинью в каком-то переулке, когда тот возвращался домой с очередной пьянки. Дома становится спокойнее без этого ублюдка, вечно смердящего алкоголем и потом, но, увы, мать доказывает обратное, ведь начинает приводить в их каморку мужчин. Чонгуку приходится чуть ли не постоянно ночевать на лестнице, под дверью их комнаты, слушая визгливые крики матери через зажатые уши. Пойти ночевать к соседям отнюдь не вариант, поскольку он уже неоднократно просился, получая в свой адрес лишь ругательства и взгляды, полные презрения с недоверием. Чонгук выглядит как бездомный воришка: старые лохмотья не по размеру, даже рваные в некоторых местах; грязные и спутанные волосы, что отросли и наверняка являются местом жительством вшей; впалые щеки и огромные глаза, что все еще источают надежду на лучшее. Чонгук верит в то, что хорошие люди есть. Лондон, 1859 год. Выбитые стекла на окне пропускают холодный воздух с улицы, заставляя Чонгука ежиться. Он спит, укрываясь порванным тулупом, который нашел на помойке через пару районов, ближе к центру Лондона. Он всегда задумывался о том, каково жить без страха неизвестности перед завтрашним днем, когда ты просто не знаешь, не умрешь ли ты от голода. Чонгук никогда не чувствовал тепла от камина, вечно мерз и обладал ужасным иммунитетом, часто простужаясь. Чонгуку двенадцать и он не перестает промышлять воровством, чтобы хоть как-то прокормить себя. Мать появляется дома все реже, пока в холодную декабрьскую ночь не заваливается с диким хохотом, вешаясь на мужчину, что не трезв также как и она. — Это твой новый папочка, Чонгук-и, — провозглашает женщина, которую вовсе не смущало то, что ее ухажер вусмерть пьян, едва ли стоит на ногах и вообще не в состоянии даже голову поднять на мальчика, который оторвался от чтения небольшой потрепанной книжки со стихотворениями. В ту ночь Чонгук спит на полу, свернувшись калачиком, пока на кровати храпят два пьяных тела. Это все ненадолго, думает он. Утром они уйдут, успокаивает себя он. Они не уходят утром. Не уходят и спустя пару дней. Мать Чонгука снова начинает пропадать, в то время как ее ухажер — Алан, — остается жить с ними, напоминая копию покойного отца мальчику, который нехотя погружается в те самые воспоминания, когда на этой же кровати валялся человек, который всегда ему был омерзителен. — Твоя мамаша совсем забыла про мое существование, пацан. Женщины созданы только для того, чтобы удовлетворять наши прихоти, а эта сука не появлялась здесь уже пару дней, — Алан впервые за несколько дней напился не до отключки, но и это Чонгука не радует. Он с этим человеком не желает вообще иметь ничего общего, поэтому игнорирует его существование, что, кажется, тот замечает, начиная буравить мальчугана тяжелым взглядом. Чонгук ощущает на себе липкий взгляд, который приобретает новые оттенки, которые Чон распознает, ведь именно так смотрели на его мать множество мужчин, с которыми он пересекался на пороге, когда те уходили после ночи, проведенной за деньги. Взгляд мужчины — плотоядный и грязный. Взгляд Чонгука — испуганный. Алан настигает того прежде, чем тот успевает открыть дверь и сбежать как можно дальше отсюда, откидывая худощавое тело мальчугана на кровать, заваливаясь на него и не давая возможности выбраться, сколько бы тот не брыкался. — Вполне сойдешь за девчонку, хоть и не особо симпатичную, — вердикт того, как и все происходящее, заставляет Чонгука начать дрожать всем телом. От Алана несет алкоголем и потом, он начинает стягивать с брыкающегося Чонгука штаны, злится, а затем наотмашь бьет того по лицу. — Не рыпайся. У Чонгука в ушах звенит, а в глазах так темнеет, что ему кажется, будто он вот-вот отключится. Хочется блевать от того, что эти противные губы касаются его лица, а чужое мерзкое дыхание будто заставляет оклематься. Чонгук заметно расслабляется, перестает сопротивляться, получая одобрительный возглас со стороны Алана, в то время как правая рука мальчика ухватывается за горлышко пустой бутылки алкоголя, оставленной у изголовья кровати на деревянном полу, что всегда так ужасно скрипел. Чонгук издает вопль, ударяя насильника в затылок с такой силой, что огромное тело того моментально валится на мальчугана, прижимая его своим весом к кровати. Звон в ушах от разбитого стекла все еще стоит, а Чонгук пребывает в состоянии шока настолько, что даже не сразу скидывает с себя обмякшее тело, из лысой макушки которого кровь хлыщет, окрашивая пол в бардовый. Стеклянными глазами мальчик смотрит в чужие, что не живые совсем. Чонгуку кажется, что он задыхаться начинает. Он сжимает и разжимает свою правую ладонь, что так же замарана кровью, наспех вытирает ее о простынь и выходит из комнаты, накинув на себя старую шаль и потрепанный тулуп, которому место давно на мусорке. Дверь он просто прикрывает, даже не закрывает, поскольку знает — в трущобах никому нет дела до мертвого тела. Чонгук знает, что отныне ему сюда дорога отрезана, но чувства грусти нет, скорее страх перед неизвестностью. Перед глазами мелькают картинки мертвого тела, оставленного в комнатушке второго этажа, и Чонгук старается внушить себе, что он не является плохим человеком. Это была необходимая мера, нужно было защищаться. Чонгуку всего двенадцать, но он уже прекрасно осознает все совершенное, ощущает каждой клеточкой тела, как тяжело ощущать на своих руках кровь. Мертвое тело Алана долго будет ему в кошмарах приходить, от этого никуда не убежать. Чонгук несется куда глаза глядят, чувствуя, как горячие слезы обжигают щеки. Перед глазами все безумно расплывчато, но он не перестает бежать, чудом не поскальзываясь на грязной дороге. Он понимает, что путь назад отрезан, а ему некуда идти. Будь у него хоть единственное место, то он бы непременно ушел туда еще до всего произошедшего сегодня. Те четыре стены, в пределах которых всегда была холодно и мать чуть ли не постоянно трахалась с разными мужчинами — не его дом. У него не было дома никогда и вряд ли будет. Чонгук завидует детям, которые с отцами ходят в театры, которые по вечерам получают огромную тарелку вкуснейшего супа, которые засыпают под чтение матери в теплой кровати. Чонгук не понимает, чем он заслужил все то, что у него есть. А есть ли? Все, что у него было — безразличие родителей к собственному ребенку, нищета, голод и холод. Чонгуку всего двенадцать и все, о чем он мечтал, было тепло, проявляющееся даже не в ласковых прикосновениях матери, а в нормальном отношении к себе от других людей. Чонгук — всего лишь маленький мальчик. Ребенок, не получивший за свою короткую жизнь ни грамма хорошего. Сорванец, которого воспитали трущобы. Он такой маленький, а весь мир против него. Выживает не сильнейший, а наиболее приспособленный. Именно поэтому Чонгук не сдается, думает, что из любой передряги можно выбраться. Немало книг он прочел, где люди сталкивались с, казалось бы, непреодолимыми сложностями. Через двенадцать дней выпадает первый снег, плотно укрывая крыши и улицы серого Лондона. Чонгуку повезло наткнуться на небольшое заброшенное здание, где, судя по разбросанным манекенам, раньше был магазин дамской одежды. Платьев, кажется. Из запылившегося тряпья он соорудил себе некое подобие кровати, этакой лежанки под лестницей. Место неприметное — даже если сюда заберутся другие бездомные, то вряд ли увидят Чонгука, спящего под лестницей. Если бы не тулуп с шалью, Чонгук бы захворал непременно. Тут холодно неимоверно, но он считает, что это место ничем не хуже той комнаты на втором этаже, где он зачастую ночевал под дверью из-за матери. — Как же есть хочется, — бормочет Чонгук, отправляясь на очередную вылазку поближе к центру города. Трущобы он не рассматривает как вариант уже, ведь все эти дни шастал по окрестностям, уже изученным вдоль и поперек. Ловить тут нечего, поэтому он отправился как можно дальше от самого бедного района Лондона. Туда, где людей даже не стыдно обокрасть. Там никто ни в чем не нуждается. Укутанный в старый тулуп мальчик быстро бросается в глаза, но никому нет дела до него, что только на руку, поэтому Чонгук высматривает свою жертву, тут же цепляясь взглядом за цель — мужчину лет двадцати пяти в пальто и черной шляпе. Выглядит весьма обеспеченно, поэтому Чонгук даже не колеблется. Просто дожидается момента, следует за жертвой ограбления, а затем, когда вокруг много людей, ловко просовывает руку в чужой карман пальто, выуживая цепкими пальцами темно-коричневый кошелек, наверняка набитый деньгами. Пацаненок тут же кидается прочь, потому что боится быть пойманным. Несется квартал, а затем и два, не оборачивается. Забегает в переулок в начале трущоб, заходя за мусорный бак, раскрывая кошелек и охая. Тот наполнен до отвала. Хватит даже на месяц, наверное. — Попался, сорванец, — слышится откуда-то сверху, отчего Чонгук дергается, округляет глаза в испуге, но не успевает убежать, поскольку оказывается схвачен за шиворот. Перед ним тот самый мужчина, у которого он стащил кошелек. Высокий, широкоплечий, пахнущий дорогим одеколоном. — И что мне с тобой делать, карманный воришка? Чонгук чувствует, как у него сердце в пятки уходит, а когда голову поднимает, то очень удивляется, поскольку взгляд мужчины не наполнен яростью или чем-то даже отдаленно похожим на гнев. Незнакомец смотрит изучающе, внимательно. И пусть Чонгук стащил у него кошелек, тот не выглядит разозлившимся, что не может не удивлять. — Вы первый, кто пробежал за мной пару кварталов. Вы в отличной форме, сэр, — только и отвечает Чон, снова опуская взгляд. Он никогда бы и не подумал, что кто-то из обеспеченных жителей города будет бежать за ним так долго, желая забрать украденные деньги, которые наверняка спустились бы на какую-то ненужную ерунду. Кому-то эти суммы ведь кажутся вполне мизерными, тратящимися на мелочи. Чонгука же эти деньги спасти могут, обеспечив едой, что жизненно необходима. — Я верну вам кошелек и мы мирно разойдемся, по рукам? — Где твои родители? — Игнорировать вопросы не хорошо, сэр. — Красть чужие кошельки. Вот, что не хорошо, — мужчина цокает, задумчиво осматривая мальчугана, а после и вовсе отпускает. Чонгук не убегает, смотрит в ответ. Не менее вопросительно. — Меня зовут Ким Намджун. Позволь мне помочь тебе, ребенок. — Как я могу вам, незнакомцу, верить? — спрашивает Чонгук, хлопая ресницами, а после щурится, сканируя Намджуна взглядом. — Доверие нужно заслужить, понимаю. Но есть такая штука, как интуиция. Я не причиню тебе вреда, обещаю. И ты не пожалеешь, если пойдешь со мной. Чонгук смотрит молча, переваривает произошедшее и услышанное. Верить людям — страшно. Но Намджун не выглядит как человек, замышляющий что-то плохое, а Чонгуку терять нечего. Именно поэтому мальчуган кивает, решаясь довериться. Неужели хорошие люди остались? Хуже наверняка не станет, учитывая всю плачевность его ситуации. Намджун не перестает на мальчугана смотреть. Тот в ободранной, старой одежде, что вовсе не по погоде, весь чумазый, а взгляд того полон не надежды, нет, там несвойственная детям такого возраста смышленость. Этот малец выглядит так, будто жизнь повидал, а на вид ведь не больше тринадцати. Намджун чувствует, что мальчик перед ним — боец. Боец, который ранен и один вряд ли справится, поэтому мужчина мимо пройти не может, помочь решает. Он протягивает широкую ладонь мальчугану, который, недолго думая, хватается за чужую руку так, будто это его последняя надежда. Вместе они проходят достаточно кварталов, прежде чем Чонгук перед собой лицезреет один из самых обеспеченных районов города. Ему такое и не снилось, глаза хочется потереть, ущипнуть, не сон ли. Намджун ведет его за руку, вскоре открывая ключами дверь в просторный особняк. Чонгук заходит первый и округляет и без того глаза большие — ему все еще не верится. — Добро пожаловать домой, Чонгук.