the ink that runs deep in our skin

i.) Ши Цинсюаню было пять, когда чернила растеклись под его кожей. Сначала это была простая клякса, не имеющая четкой формы, но Ши Цинсюань все равно завороженно наблюдал за тем, как тьма движется под его кожей, будто живая, дышащая часть его тела. Поначалу он решил, что кто-то проклял его, потому что как бы долго он ни тер эту странную метку, она никуда не девалась. Позже, куда позже, он поймет, что судьба реальна, и что она сама направляет людей к их возлюбленным. — На свете есть кое-кто, — вспоминает Ши Цинсюань слова матери. — Под чьей кожей такие же чернила. И эти чернила примут форму того, кого человек любит, независимо от того, друг это или нет. — Почему же форма не меняется сейчас? — захныкал тогда Ши Цинсюань, надувая губы и глядя на мать. — Это же значит, что я не люблю тебя? Та весело рассмеялась: — Конечно же нет, я знаю, как сильно ты меня любишь. Но метки соулмейтов устроены причудливо и меняются лишь раз за всю жизнь, лишь для одного человека, которого ты любишь. — Но что, если я перестану любить этого человека? –Ши Цинсюань посмотрел на мать своими большими глазами. — Что тогда случится с меткой? — Она исчезнет вместе с твоими чувствами, — ответила та мягко. — Любовь — вещь непостоянная, дорогой, дорожи ей, пока она еще жива. Сказав это, его мать начала напевать тихую колыбельную, и Ши Цинсюань, несмотря на тысячу вопросов в сердце, тихой мелодией был убаюкан в спокойный сон. Но до того, как уснуть полностью, он, со всей присущей пятилеткам храбростью, подумал: «Когда я встречу своего соулмейта, я буду любить его всегда, несмотря ни на что. И моя метка будет самой красивой на свете!» И тьма укутала его в умиротворенный покой. ~ Ши Цинсюань вцепился в одежду брата, смотря на него со всем любопытством мира во глазах. — Гэгэ, у тебя есть метка, про которую говорила мама? Его брат был величавым и гордым, но по отношению к Ши Цинсюаню всегда проявлял лишь доброту. Ши Уду потрепал брата по волосам. Его глаза были веселыми, но какими-то отстраненными, странное сочетание. — Нет, у меня такой нет, — сказал он, склонившись к брату. Ши Цинсюань помнит не так уж и много, но тогда он подумал, что Ши Уду выглядел грустным. Он не знал, почему его брату грустно, ему ведь было пять лет, он воспринимал лишь то, что видели его глаза, не более. Тем не менее Ши Цинсюань обнял брата за ноги, уткнувшись лицом в ткань его одежды, и пожелал ему всей удачи на свете. Ши Уду только усмехнулся, опускаясь, чтобы обнять Ши Цинсюаня. — Все в порядке, — помнит Ши Цинсюань слова брата. — Я буду счастлив, когда ты найдешь кого-то, кто тебе понравится. Но я должен буду познакомиться с этим человеком до того, как ты решишь, что хочешь его метку на своей коже. Ши Цинсюань надулся: — Гэгэ! Ты отпугнешь моего соулмейта! Что, если он окажется очень хорошим, но после встречи с тобой испугается и разлюбит меня? — Надо быть идиотом, чтобы разлюбить человека твоей стоимости. Ши Цинсюань захихикал в ладонь, довольный комплиментом. — Мой соумейт полюбит меня за то, какой я есть, — сообщил он со всей своей детской наивностью. — Я знаю, так и будет. Ши Уду ничего не ответил. ii.) Встреча Ши Цинсюаня с Мин И была предначертана самой судьбой. Он, безмерно скучающий, прогуливался по Небесам, напевая бессмысленную мелодию, как в него вдруг врезался юноша, одетый во все черное. — Извини! — тут же повернулся к нему Ши Цинсюань. — Я тебя не заметил, ты в порядке? Первым делом Ши Цинсюань заметил тогда серебряные браслеты, украшавшие запястья юноши, ужасно холодные на вид. Второй вещью, замеченной Ши Цинсюанем, стало его лицо. Оно было таким же холодным, как и серебро, окружающее его, а глаза по цвету не отличались от черноты его одеяний. Ши Цинсюаню показалось, что тот весь был холодным, несмотря на то, что на дворе стояло лето, и солнце палило беспощадно. Бог в черных одеяниях ничего не ответил, не задерживаясь на месте и практически не давая Повелителю Ветров возможности рассмотреть свое лицо. Что ж, Ши Цинсюань определенно был заинтригован. Позже он повсюду расспрашивал о незнакомом юноше, но ему так и не удалось узнать об укутанной во тьму фигуре ничего, кроме имени. Но Ши Цинсюань хотел узнать, почему тот выглядел таким холодным. ~ Второй раз они встретились на собрании в главном зале. Собрание, как и всегда, по большей части состояло из бессмысленного трепа, в который Ши Цинсюань даже не пытался вникать, слишком сосредоточенный на наблюдении за неким юношей, впихивающем в себя просто чудовищное количество еды со стола. А то было поистине завораживающее зрелище! Стоило собранию закончиться, Ши Цинсюань мгновенно подорвался за Мин И, даже не задержавшись ради болтовни и обсуждения сплетен с другими богами. — Мин-сюн! — Ши Цинсюань перешел на бег, чтобы догнать юношу, не замечая, как тот напрягся, услышав его голос. Ши Цинсюань с широкой улыбкой на лице шагнул вперед, загораживая ему дорогу. Он поклонился Мин И, не дождавшись, правда, ответного жеста, и постарался отдышаться. Мин И посмотрел на него сверху вниз с равнодушным выражением лица, и именно в тот момент Ши Цинсюань заметил пару серебряных сережек, напоминающих лед или снег, свисающих с ушей бога. Его лицо тут же озарила ярчайшая улыбка. — Повелитель Ветров, Ши Цинсюань, — представился он. — А ты, должно быть, Мин И, верно? Недавно назначенный Повелитель Земли? Мин И взглянул на него ледяным взглядом, но Ши Цинсюаня это нисколько не испугало. Он взял руку Повелителя Земли в свою собственную. Мин И тут же дернулся, будто укушенный змеей, глядя на Ши Цинсюаня с выражением чистейшего шока на лице. Ликование наполнило грудь Ши Цинсюаня при первом появлении эмоций на лице Повелителя Земли, а воздух тут же наполнился смехом. — Не нужно так пугаться, Мин-сюн, поверь, я тебя не укушу, — Ши Цинсюань раскрыл свой веер и помахал им в направлении юноши. — Не зови меня так, — отрезал тот, и выражение шока на его лице сменилось раздражением. — Конечно, конечно, — легко согласился Ши Цинсюань. — Ты ведь тут недавно, верно? Хочешь, покажу тебе окрестности? Все небожители в большинстве своем весьма дружелюбны, но я бы советовал тебе держаться подальше от Пей Мина, этот придурок точно не из тех, с кем тебе стоит водиться. Хотя они с моим братом приятели. Мин И проигнорировал его болтовню, пытаясь высвободить руку из железной хватки Ши Цинсюаня. — Отпусти, — сказал он, вперившись взглядом в Повелителя Ветров. — Нет, — Ши Цинсюань обмахнул веером его лицо, сжимая хлыст из конского хвоста в другой руке. — Какое твое любимое блюдо? Я угощю тебя, Мин-сюн! Мин И ничего не ответил, но вырываться стал с меньшим энтузиазмом. Путь к сердцу мужчины лежит через желудок, торжественно подумал Ши Цинсюань. ~ Дружба с Мин И помогла Ши Цинсюаню осознать множество вещей. Во-первых, Ши Цинсюань выяснил, что Мин И не мог устоять перед любого вида пищей, проглатывая жареную говядину в один присест. Повелитель Ветров был слегка напуган, когда увидел это впервые, но в куда большей степени впечатлен. Во-вторых, Мин И, без всяких сомнений, был одиночкой. Ши Цинсюань мог пересчитать всех его друзей на пальцах одной руки. Мин И недолюбливал болтовню с другими небожителями, предпочитая оставаться в своем собственном храме или где-нибудь, где ему не приходилось общаться с окружающими. Таким образом, Ши Цинсюань поставил себе личную цель заставить Мин И увидеть все яркие краски мира людей и попробовать все существующие на свете деликатесы. — Мин-сюн, — позвал он (Мин И уже перестал пытаться поправлять его, к ликованию Ши Цинсюаня). — Они продают там кувшины с вином, пойдем посмотрим! Ну же! Мин И нахмурился в его сторону, но, как и всегда, все равно подошел. (Ши Цинсюань сделал вид, что не заметил, как брови Повелителя Земли дернулись от предвкушения, когда он без малейшего стыда купил пять кувшинов самого дорогого вина. В его груди что-то странно сжалось от этого простого жеста.) В-третьих, Ши Цинсюань не имел ни малейшего понятия, есть ли у Мин И метка соулмейтов, ведь тот ни разу не показал даже малейшего участка кожи. Метки соулмейтов были живыми субъектами, которые беспрепятственно двигались под кожей обладателей! Как мог Ши Цинсюань ни разу не увидеть даже намека на нее? Ши Цинсюань был его лучшим другом! Разве не мог его Мин-сюн позволить ему хотя бы мельком взглянуть на свою метку? (Это странно, пусть он и был уверен, что та окажется обычным черным пятном, ему все равно хотелось увидеть ее.) Количество пунктов в списке все росло и росло, некоторые из них нормальные, а некоторые несущественные, начиная от крошечных тиков, как, например, когда Мин И хмурил брови, но его губы дергались каждый раз, стоило Ши Цинсюаню сделать что-нибудь «глупое», и заканчивая такой важной информацией, как какие блюда тот любил больше всего. Ши Цинсюань хранил все эти новые знания в своем сердце, почему-то чувствуя себя драконом, берегущим свои сокровища. Не то чтобы эта мысль его смущала, он просто находил ее слегка… тревожащей. Но в то же время она была теплой, контрастирующей с холодом, излучаемым Мин И. И то, как Мин И убирал с лица пряди волос (невинный жест, который почему-то заставлял лицо Ши Цинсюаня пылать), его тихая снисходительность к объятиям Повелителя Ветров, и этот мягкий, тихий смешок, слетающий с его губ всякий раз, когда он был счастлив, все это заставляло сердце Ши Цинсюаня биться чаще. Или как в тот раз, когда он предложил накрасить Повелителю Ветров губы, и как напряжены и осторожны были его руки, когда он смазывал эти губы липкой алой пастой. И в тот момент, когда его пылающее лицо немного остыло, Ши Цинсюань решил, что Мин И вовсе не был холодным. Ши Цинсюань подумал об этом с полной уверенностью, что казалось удивительным, ведь речь шла о Мин-сюне, но мысль ощущалась правильной. Конечно, он не был горячим солнцем, ярким смехом и счастливыми лицами, как сам Ши Цинсюань, но он определенно был теплым. Теплым до такой степени, что Ши Цинсюань чувствовал это тепло глубоко внутри своего сердца, горячее, постоянное, бьющееся в собственном ритме. Ши Цинсюань положил руку себе на грудь, слушая биение сердца, которое ему уже не принадлежало. Ему хотелось бы отдать его насовсем, но при этом получить взамен другое. Ши Цинсюань помнит горечь помады у себя во рту. iv.) Осознание пришло, когда он переодевался. На Небесах как раз проходил очередной фестиваль, устраиваемый лишь для того, чтобы у небожителей появился повод посмеяться, напиться хорошего вина и насладиться всеобщим хорошим настроением. В тот раз он пошел в своей женском обличье несмотря на то, что Ши Уду был против. Он, на минуточку, ужасно гордился своим женским обличьем, так почему бы немного не покрасоваться? Ши Цинсюань тихонько напевала в ванной, собирая воду в ладонях, а затем отпуская ее стекать по лицу, наслаждаясь мимолетным покоем. Закончив, она встала из ванной, поднимая халат и небрежно накидывая его на себя, не потрудившись взглянуть вниз. Затем она перекинула мокрые волосы через плечо, доставая сухую ткань, чтобы тщательно высушить тело, и вдруг поняла, что что-то было не так. Халат был тонким и полупрозрачным: Ши Цинсюань все равно собиралась вскоре сменить его, а потому не потрудилась надеть что-то более элегантное. Повелительница Ветров заметила что-то у себя на груди. Что бы это могло быть? Она с любопытством взглянула вниз, откидывая назад мокрые локоны, капли воды с которых тут же закапали на пол. Ши Цинсюань распахнула халат. И на секунду перестала дышать. Тук, тук, стучало в ее груди. Ее ноги сами пришли в движение, и не успела она опомниться, как уже стояла перед зеркалом, уставившись на собственное шокированное лицо. Океаны ходили волнами, разбиваясь о ее кожу, и рыбы без плоти плавали между ее ребер и вокруг груди, такие реальные, что Ши Цинсюань практически чувствовала треск их костей и привкус соли на языке. Красные цветы покачивались на волнах: капли цвета на фоне темной палитре, ураганом покрывавшей ее кожу. Она присмотрелась внимательнее и вдруг рассмеялась с такой силой, что заболели легкие: говяжья косточка, такая крохотная, что Ши Цинсюань едва не упустила ее, расположилась прямо между ее грудей. Ши Цинсюань ткнула в одну из костяных рыбок, кружащих по ее ребрам. Та, словно почувствовав прикосновение, принялась радостно нарезать круги вокруг ее пальца. Ши Цинсюань знала, для кого билось ее сердце. Она улыбнулась так широко, что заболели щеки, рассматривая моря и океаны, расцветающие на коже. Она знала. (Когда Мин И позже спросил, почему переодевание заняло у нее так много времени, Ши Цинсюань улыбнулась и сказала, что любовалась одной картиной и потеряла счет времени.) v.) Большинство богов, живущих на Небесах, не имели меток соулмейтов. Некоторые считали, что любовь слишком примитивна для них, предпочитая проживать всю жизнь в одиночестве или с друзьями. Некоторые искали любовников, кого-то, кто окропил бы их кожу бриллиантовой росписью и крепко обнимал бы по ночам. Кто-то и вовсе не думал об этом, пребывая в полной уверенности, что любовь никогда их не найдет. Сам Ши Цинсюань всегда был немного романтиком, и, кроме того, бесконечно любопытным: плохие качества должны идти в паре. Именно поэтому он спросил у Его Высочества, была ли у того метка соулмейтов. — Нет, — с улыбкой ответил тогда Се Лянь. – Но в последнее время происходит кое-что интересное. — Ох, — Ши Цинсюань подвинулся ближе, прижимаясь к другу. – И что же? Се Лянь мягко рассмеялся, прежде чем размотать бинты на запястье, закатывая рукав. Сначала это было похоже на движущуюся черную кляксу, совсем как у Ши Цинсюаня раньше, но затем произошло нечто странное до такой степени, что у Ши Цинсюаня перехватило дыхание. Темная капля вдруг взорвалась множеством серебряных бабочек и цветков оттенка чистейшего снега. Знакомые бабочки мягко хлопали крыльями у Се Ляня на коже, будто там им было самое место, снова и снова выписывая на ней круги. Цветы белели на коже Его Высочества, по форме лепестков напоминающие изящные подснежники. Ши Цинсюань молча разинул рот. Се Лянь наблюдал за картиной вместе с ним, и его взгляд был нежным и слегка изумленным. — Это, это, — Ши Цинсюань не знал, что сказать. – Это же… Лицо Се Ляня тут же запылало, и он поспешно обмотал руку белыми бинтами, натягивая рукав обратно на запястье. Ши Цинсюань схватил друга за плечо, принимаясь лихорадочно раскачиваться вперед-назад. — Поздравляю! Поздравляю! Поздравляю! – Радостно прокричал он трижды, потому как хорошие вещи стоило проговаривать три раза. Се Лянь засмеялся вслед за ним. Его лицо все еще пылало, но в глазах было нечто чистое и свежее, и Ши Цинсюань вдруг ощутил острый укол ревности. В конце концов, он отчаянно мечтал о чем-то большем, и не мог не чувствовать зависти по отношению к счастью Его Высочеству, любовь которого была взаимной. Стоило этой мысли скользнуть ему в голову, как он тут же отмел ее: ему следовало разделить радость друга, поддразнить его по поводу свадьбы, а не жалеть о том, что у того было что-то, чего сам Ши Цинсюань так отчаянно желал. В конечном итоге он всегда ставил своих друзей выше себя. vi.) Ледяной воздух обжег его лицо, когда он обернулся, чтобы увидеть, как его Мин И, его теплый, добрый, красивый Мин И, поднимается после удара, нанесенного его братом. Так все это было обыкновенной ложью? А знал ли он Мин И… Нет, а знал ли он Хэ Сюаня вообще? Волны бились друг о друга на его груди. vii.) — Прости меня, прости, прости, прости, прости, прости, прости, — слова сливались со слезами. – Прости, прости, прости. Его запястья покрывали синяки от жестких металлических цепей, но боль от них, по сравнению с болью в сердце, казалась ничтожной. Эти океаны, украшавшие его грудь, те самые океаны, которыми он любовался при каждом удобном случае. Он даже дал имя каждой костяной рыбке, грациозно плавающей под его кожей. Теперь же все это казалось клеймом, будто выжженным у него на груди огнем и раскаленным металлом. Ши Цинсюань владел океаном, но сгорел от собственного пламени. Мужчина в черных одеяниях (и все же они были другими, края этих были вышиты светлым серебром), серебряных браслетах и серьгах (и все же они больше не мерцали на свету — в этом месте было слишком темно), с глазами, такими же темными, как и его одежда (и все же их цвет был глубже, и в них было столько ярости и ненависти, что они искажали воспоминания Ши Цинсюаня о тихих смешках и о том, как иногда легонько дергались его брови.) Ши Цинсюань подумал, что тот выглядит холодным. Будто замерзшим. Неужели то тепло, которое Ши Цинсюань мог поклясться, что видел, было ничем иным как иллюзией? Ши Цинсюань не знал человека, стоящего перед ним. Ши Цинсюань больше вообще ничего не знал. «Ах», подумал он, сидя в темноте, «Значит ли это, что рыбки исчезнут?» Привкус соли от слез, который он ощутил на языке, напомнил ему об океане. И сердце Ши Цинсюаня было холодным. viii.) Сердце Хэ Сюаня не билось. Он, в конце концов, был мертв. То, что оно не билось, было естественно. Единственной живой его частью была неизменная тьма, струящаяся под кожей. Он не думал, что она когда-либо изменится, навсегда оставаясь очередным синяком на теле, который, как ни старайся, невозможно было оттереть. А затем Ши Цинсюань, со своим громким смехом и бесконечной грацией, разрушил все возведенные им барьеры. И холод его кожи и гнев, бережно хранимый в его неподвижной груди, все это растаяло под порывами летнего ветра. Он застал Хэ Сюаня врасплох, и тот едва поспевал за Повелителем Ветром. И впервые ему показалось, что он чувствует призрачное эхо сердцебиения в своей пустой груди. — Мин-сюн, — позвал его Ши Цинсюань. – Знаешь, что Лин Вэнь сделала сегодня? Ты не поверишь! В общем, помнишь У Цзя, того мелкого бога литературы, который… Хэ Сюань проигнорировал его бессмысленную болтовню, не питая никакого интереса к подобным глупым сплетням, слетающим с уст Повелителя Ветров. Он протянул руку, чтобы смахнуть случайный листок, упавший на волосы Ши Цинсюаня. Рот Ши Цинсюаня тут же закрылся. Его лицо вдруг покраснело, став похожим по цвету на помаду, которую он иногда наносил, чтобы покрасоваться. Хэ Сюань не был глупцом, у него были глаза. Ши Цинсюань объединял в себе красоту и изящество, и всякий раз, когда он улыбался, Хэ Сюань чувствовал, как покрывающий его лед немного оттаивает. Ему хотелось протянуть ладонь, чтобы узнать, такой ли теплый Ши Цинсюань, каким выглядит, или сделать что-нибудь глупое, как, например, по-детски схватить его за руку. (Хэ Сюаню хотелось узнать, как изменилось бы выражение лица Щи Цинсюаня, если бы он его поцеловал.) — Листок, — сказал Хэ Сюань, глядя на красные уши Повелителя Ветров. И когда темные чернила под его кожей изменили свою форму, он нисколько не удивился, на самом деле он даже частично почувствовал себя почти… счастливым? Обрадованным? Небо с весной кружили по его груди и корпусу, неспешный вихрь из изумрудных листьев и розовых цветов плавно передвигался по его бледной коже. Они шелестели при каждом движении его конечностей, как будто в любой момент готовы были сорваться с тела и взмыть куда-нибудь в небеса. Когда Хэ Сюань всё-таки решился коснуться их, они закружились в крошечном торнадо вокруг его пальца, такие же живые и яркие, как и тот, для кого они были созданы. Его маленькая картина, которая навсегда останется на его коже. (Хэ Сюань знал это. Его сердце не было живым, но живыми были ветер, солнце и он.) «Это опасно», подумал он, когда Ши Цинсюань, весь красный и пьяный от вина, прижался к нему, запах алкоголя и цветов в его дыхании. И Хэ Сюань практически потерялся в его тепле. А затем Ши Цинсюань направил на него свой дурацкий веер, и глаза его заблестели озорством, весельем и чем-то настолько напоминающим обожание, что Хэ Сюань почувствовал, что тает. «Прошу, не улыбайся мне так», подумал он, «Если я привяжусь к тебе, то сломаюсь. Я не хочу видеть, как эта прекрасная улыбка сменяется слезами.» Хэ Сюань знал, что опоздал. Ощущение солнца после долгой зимы сделает зависимым любого. Он знал. Его сердце не билось (ложь, оно пульсировало для одного человека), под его кожей клубилась тьма (то было раньше, теперь ветер и солнце заняли ее место), и он был холодным (нет, он растопил все ледяные цепи, которыми сковал себя Хэ Сюань.) Хэ Сюань думал, что он холодный. Но Ши Цинсюань оказался тем самым теплом, способным его растопить. И сердце Хэ Сюаня было теплым.