Панацея

      В руках — только холод, под кожей — жар спотыкающейся крови, истерзанным сопротивлением вырывающейся наружу, смотрящей в чужое лицо слезами истинного непонимания.       Жжение болезненно согревает переставшие быть единым целым края вспоротой ткани. Линии-нитки еще не существующими шрамами скользят по невзрачному полотну, становясь бесчувственными отголосками провального облегчения.       Страх нелепой пеленой раскусанных губ сходит на нет. Он всегда пустой и бессмысленный, потому что ждать боли, которой секунды, — глупость. И этот мимолетный, испытываемый им ужас — ловушка его собственных ожиданий. И Кейл попадается. Снова. Потому что по-другому не бывает, потому что по-другому не может быть.       -Блять.       Кровь, бегущая тварь, везде, останавливаться вовремя не умеет, не хочет, не пытается, течет по задранным рукавам рубашки, вылизывая выстиранные манжеты.       Это даже не вены, жалкий слой эпидермы и еще чуть-чуть, самую малость плоти.       Кейл выдыхает, смотрит на существо напротив откровенно заебанным взглядом и невесело усмехается.       -Я не мазохист, долго терпеть не буду.       Герцог сглатывает, туманными глазами упираясь в петли протянутых ему рук.       Плохо. Кости просятся наизнанку источенными зазубринами, стягивают мышцы, натягивают связки, тягуче разрывая концы.       Она нужна ему, нужна сейчас, пока он все еще может дышать. Но Фредо боится, боится касаться того, что сводит его с ума.       Он не остановится.       Багровые кольца на пальцах лезут под пластины ногтей, оставляют черные следы в пропастях между фаланг, обрисовывают костяшки кругами из темных пятен. Паутина из крови скользит по запястьям через предплечья все выше и выше, расчерчивает поверхность штрихами и вязкими каплями врезается в пол.       -Быстрее.       И Фредо срывается, клыками врезается в распоротое запястье.       -Сука.       Кейл шипит, другой рукой в чужое бедро впивается, сжимает до белесых линий. Но боль почему-то к вампиру не переходит, гудит заунывно под терпкой кожей, отдаваясь едкой вязью среди костей.       Кровь пульсирует отголосками, порождая мрачный шум в голове и звон под всей гранью черепа. Он почти осязаемый, кишит ватой вместо мозгов, плавит звезды перед глазами с чернеющим небосводом, мерцающим первородными вспышками внутри глазных яблок.       Слишком громко.       Жизненная сила лихорадочно стучит в груди, переполняя сердце, справляясь на издыхании. Кейл чувствует это сквозь реальность, превратившуюся в мякоть, потерявшую гравитацию.       Фредо ловит его руками, подворачивает под себя, нависая мрачной тенью сверху.       Кейл раздавлен, прибит к долбанным простыням собственным телом, потерявшим способность существовать, оставившим за собой одни только переломанные горизонты.       Их глаза одинаковы, затравленные пустотой и невозможностью сменить поле зрения. Боль корежит, выдирает сосуды при каждой попытке увидеть, при каждой попытке сдвинуться хотя бы на миллиметр.       Не смотри, просто надейся, что ты один, что вас двое.       -Кейл.       Запах, которому нет описания, вытрясает, вытрясают его яркие ноты едкого послевкусия. Кислота, железо, соль — и даже так почему-то все равно сладко. Герцог слышит треск мышц заново врастающей плоти и мучительно давит улыбку уголками остреющих губ.       Так сладко, что, кажется, почти смертельно.       -Сколько тебе еще нужно, блять?       Белоснежные волосы каскадом заснеженных водопадов падают на огненные лоскуты. Помрачение стелется пеленой, утягивая в пустоту, пока стеклянные аметисты смотрят из ее глубины инородными метеорами сгорающих наваждений.       -Сорок секунд.       Язык в небах не поворачивается, обрывками выверяет слова, накладывает их на неизвестность шаркающими перехватами слипающихся страниц. Кейл уже почти ничего не слышит, понимает холодным чтением размытые буквы на вымазанном алым губах.       Сердце бьется так, будто желает выкроить себя из этого паршивого тела, адреналином перебирает ребра мясными крыльями легких. Легкость пульсирует, волнами нисходит к каждому концу, от концов все кости промалывая, возрождая и заново уничтожая.       -Вены,- Фредо теряется в пространстве, склоняясь ближе, хрип чужого голоса не различая, и Кейл повторяется,- вены. Разве так не будет быстрее?       Герцог дрожит, дрожат кончики его пальцев, кривой медленно стягивающийся разрез зажимающие. Пропалывать струпы, размывать гноящиеся лепестки — истинное безразличие, и вампир всем свои видом дает понять: не запястье.       -Хах, ебанутый ублюдок.       -Десять секунд.       Кейл словно мел, первый снег и кости обглоданные — выбеленный постоянной нехваткой, теряющий цветовую гамму мотылек, в воске застывший на грани вдоха.       Не опалившийся.       Кейл знает, как не сгореть, к пламени прикасаясь.       -Давай.       И Фредо склоняется ближе, в кожу шеи вонзаясь клыками острыми. А боль тупая — она больнее режущей, незаточенным ножом скребет по хрящам, по стянутому почти пластиковому полотну, на рассекая — проделывая дыры, порождая чернильные синяки. И кровь забивается, льется через горло, опаляя пропитанное болезненной негой окоченение.       Кейл цепляется за лопатки, ногтями рвет вдруг ставшую хлипкой ткань, огонь жжет изнутри раскаленным металлом. Не холодно, не страшно — больно.       Для боли нет описания.       Мысли стираются, смываются в один единый поток и думать становится невозможным. Одно слово крутится на языке, раздрабливая существование сотни других идей, растирая в крошку скрипящие от напряжения зубы.       Кейл уверен: прошло всего две секунды.       Фредо над ним почти не шевелится, дышит коротко, опаляя кожу едва ли не трупным, судорожным дыханием. Кейл знает, герцогу тоже плохо.       Ослепшая Белая Звезда руки к Богам тянет, желая наверх забраться. А после что?       Бесконечное Королевство бесконечной лжи въелось несправедливостью в камень выложенных дорожек, оплелось забвением среди крыш низких домов и раскинувшихся площадей. А Фредо хотел того же, что и Кейл, — тишины.       Тишины в груди, в голове, перед глазами, покоем вытканной. Непробудной.       И Кейл в боль оборачивается, зарывается в волосы, покрытые сажей и пылью, тянет на губах надорванную улыбку.       -Одеяло и чай. Печенье.       Его голос бесконтрольно дрожит, дрожат бесконтрольно широкие плечи.       -Лестница вниз. Переходы.       Секунды летят сквозь пальцы, если их не считать. Он смотрит в потолок немигающим взглядом, расслабленными непосильными жестами обнимая.       -Глаза, голоса.       Так больно, что мокрые виски не кажутся чем-то странным, ресницы покрыты солью.       Больно.       -Нескончаемые фонари. Блики на стеклах.       Белая Звезда тянет обрубки рук к небесам. Кейл тянет руки к зубам существа, достать до Белой Звезды пытающегося.       -Те, кто счастлив.       Глупая Белая Звезда, боли желающая по-настоящему. Зачем иначе делать то, что заставит тебя страдать?       -Те, кто улыбается.       Кейл губами к макушке прижимается, и Фредо вскидывает взгляд блестящих лихорадочно глаз.       -Те, кого ты защитил.       Он поднимается, садится резко, вампира за плечи удерживая, смотрит в лицо от края до края виной заполненное.       -Идиот, разве ты мог все это просто бросить?       Жертвовать собой глупо, если нет того, кто может тебя спасти. А Кейл это блядская панацея во всех ее проявлениях, которая ничего не просит, не требует, не желает.       Просто не хочет боли.       И герцог смеется тихо, разбавляя затихающий звон в чужой голове переливистыми тонами успокоения.       Чтобы спасти себя от боли, надо ей же и заплатить.       Отвратительно, когда тебе за других, как за самого себя больно.       Но Кейл только улыбается, потому что Фредо больше не умирает, не напоминает скелет, обтянутый липкой кожей. Ему правда всего лишь нужно его спасение, всего лишь сердцебиение, всего лишь он.       Жизненная сила стягивает чернильные пятна, не оставляя шрамов, не оставляя материальных воспоминаний. Ничего, кроме тишины, не оставляя.       Вампир хочет что-то сказать, пытается, но не может, и просто тянет его к себе, губ лишь слегка касаясь. Кровь льется следом, отпечатком греет не ушедшую печаль, стягивает концы, пока Кейл смотрит в ответ, не мигая.       Он принимает благодарность, но именно ее не чувствует. Потому что Фредо для Кейла не панацея — бессмысленный паллиатив, в вены с ядом эмоций влившийся.       Больше не больно, не страшно, не холодно.       -Не за что, герцог.       Больше никак.