Доказательство (не)виновности - экстры

— И это всё? — Цзунхуэй иронично и устало приподнимает бровь, смотря на снизу-вверх на ухмыляющегося Минцзюэ, — Друг мой, ты слабеешь. — Просто с мощью главы мне не сравнится, — приняв протянутую руку и пинком подняв оба выпавших из рук оружия, легко, по привычке отзывается мужчина, и тут же уклоняется от тычка под рёбра, грубо и резко отклоняясь вбок. Лань Хуань уверен, что желай названный брат в самом деле задеть друга, непременно бы добился своего. — За что? Чем я заслужил ваш гнев? — Он ощутимо смеётся, голос дрожит от ребяческого настроения, но выражение лица одного из лучших воинов клана выражает настоящее изумление и благоговейный страх. Сичэнь прикрывает губы рукавом, скрывая смешок; на его памяти никто, кроме Хуайсана, не смел дразнить главу ордена Не. — Прекращай уже, — Минцзюэ сильно хмурится и фыркает, выражая в этих двух жестах все грани своего негодования, недовольства и смирения разом. Он словно смирился, что своих адептов не переделает. — Продолжим, или ты сдался? — Я не ученик ордена Юньмэн Цзян, глава, но я всё же постараюсь достичь невозможного, — Ухмылки на лицах мужчин становятся почти идентичными, прежде чем они отпрыгивают друг от друга на пол-чжана, снова принимая боевые стойки. Руки Цзунхуэя едва заметно трясутся, словно недавний удар, выбивший из ладоней рукояти сабель, задел и их, но это не мешает ему кинуться в атаку первым.       Столпившиеся вокруг двух самых прославленных воинов из Цинхэ адепты замерли в предвкушении продолжения тренировочного боя, плавно ставшего соревнованием на прочность. Внутри широкого вымощенного камнем круга должны были сходиться ученики разных орденов, делясь опытом и испытывая свои силы против различных тактик боя, — идея Минцзюэ быстро захватила умы юных заклинателей, и каким именно образом в итоге он оказался на тренировочном поле, сцепившись со своим помощником, первый молодой господин Лань не был уверен до сих пор. То ли адепты повздорили, кто из них сильнее, и мужчинами овладело любопытство, то ли обоим просто надоело заниматься бумагами и захотелось размяться. Скорее всего, думает он, второй вариант — названный брат никогда не был усидчив, Бася звала его в бой приятным, тёплым, родным гудением, а горячий нрав не позволял долго сохранять спокойствие.       Стоящий подле Лань Хуаня Мэн Яо поражённо выдыхает и крепче сжимает в руках свитки с перечнем бесконечных военных затрат: оружие, провизия, одежда, броня… Сичэнь глубоко выдыхает, вспоминая, чем они с помощником главы Не собирались заняться, но не позволяет себе оторваться от звона стали и сияния духовной энергии, которую воины не стеснялись пускать в ход: выпад, прыжок, парение… Удивительно.       Стиль боя ордена Не был грубым и резким, большинство адептов полагалось на физическую силу, с помощью золотого ядра укрепляя своё тело, делая его менее уязвимым и более выносливым, вкладывали её в удары рук и ног, редко выпуская рукоять сабли из мозолистых ладоней. Они были неостановимы в ближнем бою… И это завораживало. Сичэнь никогда не мог похвастаться столь же мощными ударами, столь же чёткими и быстрыми выпадами, не мог выдержать прямой атаки такой силы… Для него было удивительным то, как резко Минцзюэ одним движением руки откидывал оба лезвия сабель Цзунхуэя, столкнувшихся с Басей, прежде чем в мгновение ока сменить стойку, с разворота уходя в сторону и опускаясь вниз, чтобы сбить друга с ног круговым пинком. Молодой мужчина резко, надрывно вскрикивает, ударяясь спиной о жёсткие камни, едва-едва успев прикрыть голову. По рядам адептов проносится восторженный крик, и Лань Хуань с каким-то неправильным довольством чувствует в себе гордость за чужую победу. — Глава, вы беспощадны! — смеётся мужчина, поднимаясь на ноги уже с помощью подбежавшего Аньцина. Глаза мальчишки сияли от восторга, и один из генералов чувствует себя немного виноватым перед учеником — так позорно проиграть! — Но разве суть тренировки была не в том, чтобы показать, как взаимодействовать с другими техниками боя?.. может, вам стоит сойтись в поединке с молодым господином Лань? — Цзунхуэй, — мгновенно помрачнев, словно проклятое божество, тихо рычит Минцзюэ, — не испытывай моё терпение. Чтобы я направил клинок на, — он на секунду осекается, находя в толпе удивлённого СиЧеня, и нервно, словно не может выразить свои мысли словами, взмахивает рукой, — названного брата?.. Да ни за что!       Лань Хуань ловит на себе всеобщее внимание, слышит тихое обращение Мэн Яо, спрашивающего, в порядке ли он, и чувствует, что атмосфера накаляется. А ещё запоздало понимает, что машинально подался вперёд, накрыв ладонью Шоюэ. Имел ли он что-то против боя? Отнюдь, ведь буквально через пару недель должен был состояться совет орденов, а спустя пару дней он отправлялся в путь, чтобы оповестить малые кланы и бродячих заклинателей. Он слишком долго посвящал себя лишь медитациям и музыке — стоило попрактиковаться с клинком в руке, к тому же сталь на прикосновение отозвалась довольной прохладой. — Минцзюэ-сюн, я не против, — говорит он, пробиваясь сквозь медленно расступающихся адептов. Сичэнь чувствует на себе острый, пронзительный взгляд младшего брата и заставляет себя остановиться на почтительном расстоянии от хмурого главы Не, гасит желание успокаивающе накрыть его предплечье ладонью. — К тому же, это будет полезный опыт. — Ты уверен? — спрашивает мужчина, кривя лицо в столь суровом выражении, что любого бы в дрожь бросило. — Разумеется. Или ты сомневаешься, что я ровня тебе? — Этот вопрос действует на сомневающегося Минцзюэ, как хлёсткая оплеуха, и Сичэнь эффектом доволен. Так и надо. Разумеется, он был слабее физически, но как заклинатель — отнюдь. И глава Не об этом знал. — Ладно! Доставай Шоюэ из ножен! А вы, — Он зыркает подошедших больно близко зевак, — прочь! Или я за себя не отвечаю!       Бася в руке мужчины едва ли не искрит, звон почти что чёрного металла можно было расслышать, и Лань Хуань улыбается, чувствуя, как собственный меч приятно оказывает пальцы прохладой предвкушения. Духовные оружия словно чувствовали, что хозяева равны в мастерстве, что бой будет интересным, захватывающим и опасным. Они встают друг напротив друга, на расстоянии не более двух метров, и почти синхронно начинают двигаться: Минцзюэ с силой отталкивается от земли, срываясь с места и прокручивая в руке саблю, чтобы нанести первый удар, и удивляется, когда путь ему преграждает клинок, направляемый духовной силой, а не рукой владельца. Сичэнь делает несколько шагов назад, вычерчивая в воздухе иероглифы защитного талисмана, и подзывает Шоюэ к себе, заставив сделать ровно один круг над головой названного брата, тщетно пытавшегося или обойти бдительного, насколько это можно отнести к мечу, стража, чтобы подобраться ближе. Бася с треском врезается в защитное поле в ту же секунду, когда гладкая серебристая, почти белая, рукоять клинка ложится в ладонь хозяина, и Сичэнь ловит во взгляде остановленного невидимым препятствием Минцзюэ азарт и довольство. Руку мужчины окутывает почти прозрачное, но густое сияние, когда он с громким рыком ударяет по барьеру, и по спине у Лань Хуаня пробегает холодок: он успел отойти, но секунда промедления могла бы стоить ему, как минимум, сильного ушиба, поскольку пробив защиту, кулак главы ордена врезается в каменный пол, прежде чем тот успевает сменить стойку, как и с Цзунхуэем, пытаясь ударить юношу по ногам. Подпрыгнув, Сичэнь избегает этого удара, приземляясь на лезвие послушного меча.       Пытаться держаться далеко от Минцзюэ решительно не получалось: быстро разгадав его тактику с защитными полями, мужчина просто не позволял названному брату отвлечься, не давал ни секунды передышки, заставляя уклоняться, подчиняясь резкому и быстрому темпу боя, или принимать удары на клинок, тем самым лишая возможности просто подняться в воздух. Бася, обычно лежавшая в ладони хозяина, всё чаще, следуя указу хозяина, отправлялась в полёт, и в этом Лань Хуань видит свою удачу: Минцзюэ был грозным противником, но его движения повторялись. Удар за ударом, уклонение за уклонением, он смог запомнить, как от какого выпада уйти с минимальной затратой сил, и решил рискнуть, приказав Шоюэ отправиться в полёт, и с урчащим довольством отмечая, что и сабля названного брата не в его руке, а кружит над головой.       Минцзюэ, признаться, не понял, что именно произошло, когда Лань Хуань, забыв, кажется, про любую осторожность, просто рванул к нему, напрямую, не уворачиваясь: мысли были быстрее действий, и в итоге он едва успел схватить юношу за руку, пытаясь отклониться в сторону, когда тот второй ладонью довольно мягко, но сильно надавил на его грудь. Ещё миг — и Бася со звоном упала на камни площадки, а с рук спал жар духовных сил. Схватив Сичэня и за вторую ладонь, он пропускает момент, когда юноша резко, от плеча, поднимает руки и заходит за спину, наваливаясь на него едва ли не всем весом, опуская их сцепленные руки вниз. — Ничья, — выдыхает он с таким резким усердием, что адски хочется обернуться и спросить, что случилось. Минцзюэ это и делает, мягко ослабляя хватку на запястьях, он поворачивается к юноше лицом и чуть приподнимает бровь. Лань Хуань понимает его неправильно, — Ты остановил меня, я запечатал твои меридианы… — Не прибедняйся, — фыркает мужчина, чувствуя, как внутри всё кипит и бурлит весёлым смехом, заглядывает в сияющие глаза оппонента и давит в себе желание заправить выбившиеся пряди ему за ухо, погладив по щеке. Ему казалось, что можно расслышать, как стучат их сердца; словно у двух мальчишек, забегавшихся в проказах,  — Ты всё ещё можешь управлять Шоюэ. Захотел бы — легко пронзил бы меня. — Ты зря так в этом уверен… Я ужасно утомлён, — Будто бы в подтверждение слов хозяина, клинок неровно, устало скользит по воздуху и падает на камни рядом с Басей. Минцзюэ всё же позволяет себе рассмеяться и опускает тяжёлую ладонь на макушку резко смутившегося Сичэня. — Ты победил. Не спорь, — Толпа вокруг них словно утратила дар речи, и Минцзюэ это, в принципе, устраивает. Было бы хуже, начни все тут же шептаться. — Чего застыли? Сичэнь доказал, что не зря стоит первым в списке молодых господ, а вы что? Ну-ка марш на поле!       Этого призыва хватает, чтобы раззадорить молодое поколение, с завидным усердием бросившееся разделяться на пары, а самому спокойно отвести названного брата в сторону, подняв оружие с земли. Он не торопится восстанавливать течение ци по телу, ощущая приятную усталость во всём теле, лёгкое покалывание в мышцах и какое-то адское спокойствие, словно из него забрали все чувства, кроме слабости и довольства — ни гнева, ни жажды боя, ни ярости. Ничего.       Сжав в руке чужую ладонь, когда никто уже точно не видит, переплетает свои пальцы с чужими. Они сражались дольше палочки благовоний, оба вспотели под высоким жарящим солнцем Цинхэ, оба дышат тяжело, скорее всего, и сам он раскраснелся в той же мере, что и названный брат… Внезапно в голову приходит сумбурная, странная мысль, что это чертовски мило — становится ещё жарче, а по спине пробегает щекотная волна мурашек. Они уже дошли до жилых комнат; среди них есть незанятые — понимает мужчина и резко затягивает Лань Хуаня за собой в одну из них. — А-Хуань, — тихо зовёт он, одной рукой нежно, насколько мог, касаясь чужой щеки и прижимая к стене. Второй рукой обвив чужую талию и не встретив сопротивления, он касается чужих губ своими. Сичэнь вздрагивает, выдыхает рвано и резко, а в светлых глазах что-то мутнеет, и Минцзюэ враз теряет весь свой пыл, отстраняясь и хмуря густые брови. — Прости. Я был груб?.. — Нисколько, — почти шепчет юноша, крепко обвивая чужую шею руками и заставляя придвинуться обратно. Расстояния между ними почти не остаётся, и мужчина явно ощущает, что не один хотел бы быть ещё ближе. Сичэнь зарывается пальцами в нетуго после боёв, собранные в хвост волосы, словно хочет распустить их совсем. — Можешь… поцеловать ещё раз?       Дважды просить мужчину не потребовалось: его губы снова накрыли в поцелуе, на этот раз куда более требовательном, но всё таком же осторожном. Лань Хуань почувствовал, как подкашиваются ноги, и с каким-то зачарованно-заторможенным смущением осознал, что одной рукой Минцзюэ спустился ниже, к его бёдрам, несильно приподнимая и придерживая, а второй крепче обхватил тонкую, но крепкую талию. Быть выше названного брата, пусть и буквально сидя на его руках, прижимаясь спиной к стене и обнимая коленями за торс, было странно, но приятно, щекочущее чувство пробежалось по всему телу и застыло где-то в районе живота. Зарывшись пальцами обеих рук в длинные каштановые пряди, Сичэнь закрыл глаза, самозабвенно сминая чужие губы своими. Он и забыл, как желал чего-то подобного до пожара в Гусу — с тех пор все мысли были отданы тактике и мольбам о здоровье близких. Сейчас всё по-другому… Сейчас его скорее волновало то, что скоро их ждёт разлука. Нечто подобное они уже переживали: сразу после обучения в Облачных Глубинах, во время которого они были неразлучны, было очень тяжело привыкнуть к тому, что рядом не будет того, на чьё плечо можно облокотиться, кто поддержит, разделит с тобой наказание.       Иронично, что тогда они расстались так же — сразу после спарринга. Это становилось дурной традицией. — А-Цзюэ, — тихо шепчет он на выдохе в губы любимого мужчины, когда поцелуй приходится разорвать. — Может, перейдём на постель?.. или… и вовсе в твою комнату? — Горячие губы коснулись ключиц, выбивая из лёгких судорожный вздох, Лань Хуань оглядывается по сторонам, замечая щель не до конца захлопнутой двери, и чувствует, как щёки стремительно наливаются жаром. — Лучше и правда к тебе…       Лицо у Минцзюэ становится трудночитаемым, а взгляд словно мутнеет, когда он резко опускается, подхватывая его под колени и спину, вынуждая для равновесия сомкнуть руки в кольцо вокруг мужественной шеи. От клокочущего чувства счастья, молодой человек не хочет сопротивляться, и ему даже плевать, что их могут увидеть. Пусть. Пусть смотрят, пусть завидуют. Возможно, уже и видели, и завидуют — дверь была приоткрыта; вдруг подглядели? Хотелось, чтобы так и было. Самую малость. Это против правил — желать, чтобы кто-то знал, что ты лучше него, чтобы видел, как тебе повезло, но он не в Гусу, тут нет дяди и стены правил, есть только он, Минцзюэ и желание быть близко-близко. Нервно, в каком-то сладком, эфемерном предвкушении Сичэнь прихватывает губами мочку уха мужчины, припоминая что-то подобное в весенних книжках (за то, что он решился их просмотреть, получил наказание, десять плетей), а потом спускается губами к шее, прикрывает глаза, и чувствует, как чужие пальцы крепче сжимаются на его коленях, нежно поглаживая через ткань, прежде чем глава ордена находит в себе силы наконец выйти из гостевой комнаты и быстрым шагом направиться вглубь крепости, частично вбитой в скалу.       До комнаты Минцзюэ они добираются в считанные секунды — то ли так близко были, то ли мужчина торопился, а может время летело непростительно быстро — не важно. Сичэня сейчас волновало только то, что тёплые руки, оставив его на жёстком матрасе, пахнущем хвоей и ещё какими-то травами, отстранились — он осоловело открывает глаза, приподнимается на локтях и тянется следом. Минцзюэ мягко целует его в лоб, останавливая, и без особой трепетности стягивает с пояса ножны с саблей, нервно фыркает, отходит в сторону шкафа, что-то бурча себе под нос. Когда он возвращается, Сичэнь успевает отложить в сторону Шоюэ и Лебин и задуматься над тем, что сейчас произойдёт. Становится очень жарко, от одежды хочется сейчас же избавиться, и он сам, чувствуя на себе тяжесть тёмного, мутного взгляда Минцзюэ, стягивает с себя сначала обувь, подтягивая ноги под себя, пояс, следом верхнее ханьфу… Завязки на средней рубахе поддаются с трудом, потому что, уловив его настрой, названный брат, как завороженный вытаскивает из своих волос шпильку, нервно скидывая с плеч запылившиеся верхние одежды, и тянется к его лицу, мягко поглаживая по щеке, цепляя ленту над самым ухом — оторваться сил нет, и этот момент настолько волнительный, что внутри всё замирает. Минцзюэ фыркает, находя пальцами узел на затылке, и тянет послушный шёлк на себя — белоснежная змейка враз оплетает его смуглые пальцы, и во рту пересыхает, когда мужчина касается мягкой ткани губами. Фыркает, беззлобно и весело, — словно издевается! — и Сичэню становится до ужаса неловко, он краснеет, судорожно прикусывая губы, и, точно ребёнок, отползает к стенке.       Расстояние между ними стремительно сокращается в тот же самый момент, губы снова соединяются в поцелуе, словно извиняясь, и странную, смущённую обиду вытесняет жар близости чужого тела и бегающие по телу от прикосновений мурашки: Минцзюэ проводит ладонями от самых икр, чуть сжимая коленные чашечки, к ягодицам, задирает полы рубахи, поглаживая поджавшийся от непривычки живот. Кожа у него грубая, шершавая, и от этого каждое касание ощущается остро, внезапно. Теряясь в своих ощущениях, молодой человек сдавленно мычит, оплетая чужую талию ногами, притягивая ближе, и запускает ладони под ворот нижних одежд нависшего над ним партнёра, оттягивая полы в стороны, чтобы обнажить мощные ключицы и крепкую грудь — ткань поддаётся, словно Минцзюэ и вовсе не утруждал себя тем, чтобы закрепить завязки и пояс. Когда с него самого стягивают нижние и средние одежды, становится холодно, по телу бегут мурашки. Хочется прижаться ближе.       Сичэнь почти хнычет, оплетая чужую шею руками и не позволяя мужчине отстраниться снова. Тот тихо, утробно рычит ему прямо в губы, нежно проводит дорожку поцелуев от виска в шее, несильно прикусывает ключицу, тут же, словно извиняясь, целует и место укуса. Лань Хуань под ним нетерпеливо дрожит, и мужчина на пару секунд отстраняется, смотрит свысока на сползшего на матрас юношу, прикусывает губу. — Ты очень красивый, желанный, — говорит он, нежно поглаживая партнёра по щеке и ловя взгляд заплывших глаз. Сичэнь, как котёнок, тянется к его ладони, накрывая своей, и прикрывает глаза, поворачивая голову, скользя губами по грубоватой коже. — Знаю, что это прозвучит глупо, но, — Он хмурится, смотрит прямо в глаза. Ещё раз легко касается губами чужих, — Не боишься? — Ох, А-Цзюэ, — на тяжёлом, рваном выдохе надрывно шепчет молодой человек, с каким-то неописуемым для себя стыдом прихватывает губами кончик большого пальца чужой руки, смотрит за тем, как расширяются и темнеют чужие глаза и нежно прикусывает огрубевшую от тренировок кожу на подушечке, прежде чем снова вернуть взгляд на лицо главы Не. — Может, боишься ты? — Юноша слегка приподнимается на локтях, обхватывая одной рукой крепкую шею мужчины над собой, а второй опуская чужую руку себе на грудь, словно бы невзначай запуская под полы лёгкой, тонкой нижней рубахи. Минцзюэ понимает, что и правда боится: сломать, ранить, оттолкнуть. И всё же старается об этом не думать, распахивая чужие одежды, мягко и заворожено проводя рукой по бледной коже — к лицу Сичэня приливает кровь, с губ сам по себе срывается короткие полу-вздох, полу-стон. — Ты ведь знаешь, что делать? — Больше утверждение, чем вопрос. Конечно, он знает. Минцзюэ когда-то сам рассказывал о некоторых из своих похождений. Именно сейчас сердце заколола неприятная, грустная скорбь. Ревность. — Потому что я не знаю… Только в теории. — И в этом всё дело, — прикусив губу, тяжело выдыхает мужчина, — Ты точно… готов? — Чувствовать на себе тяжесть чужого взгляда невыносимо приятно, и от этого по телу прокатывается новая волна горячих мурашек. Вместо ответа, молодой человек несильно подтягивает к себе одну ногу, мягко давит на чужой пах коленом. Взгляд Минцзюэ становится почти звериным. — А-Хуань, я серьёзно. Не хочу напугать тебя. — И я тоже вполне серьёзен, — не без труда сохраняя спокойствие отзывается молодой человек, ещё раз двигая коленом и с наслаждением чувствуя, как с его плеч тянут одежду, раздевая полностью. Минцзюэ медлил, оставлял ему шанс сбежать, и всё же сам непроизвольно выдавал своё нетерпение. — Мне очень забавно видеть тебя таким… неуверенным, трогательным, — Сичэнь мягко целует любовника в губы, несильно оттягивает нижнюю зубами, и со сладострастным вздохом получает ответ, но не позволяет себе увлечься. — Я люблю тебя, А-Цзюэ, — шепчет он, отстраняясь, несильно отталкивая партнёра от себя, чтобы стянуть с себя остатки одежды и потянуться к завязкам на брюках мужчины. Тот судорожно фыркает и помогает непослушным, чуть подрагивающим пальцам справится с верёвками.       Они оба остаются совершенно обнажёнными, и Лань Хуань на секунду теряет дар речи. Он знал, что его мужчина был силён, что у него мощные руки и широкие плечи, предполагал и то, что на животе у него наверняка ровные твёрдые рельефы мышц… закрыв глаза, возможно, он представлял себе его таким. Но думать о том, что ниже, было… жарко.       И вот Минцзюэ стоит перед ним, совершенно не стесняясь ни своей наготы, ни возбуждения, и от этого Сичэню становится слегка не по себе. Он нервно кусает губы, несколько непривычно подтягивает ставшие ватными колени к себе и вздрагивает, когда мужчина мешает ему, лишает последнего шанса прикрыться. Минцзюэ спокойно, но непреклонно разводит его ноги в стороны, мягко целуя внутреннюю сторону бедра у полусогнутого колена, спускаясь влажными, горячими укусами ниже, к паху. В самом низу живота томный ком кажется болезненным, когда головки возбуждённой плоти касаются чужие губы — Сичэнь запрокидывает голову, одной рукой закрывая себе рот, а второй крепко хватаясь за простыни. Минцзюэ смотрит на него своим замутнённым, тёмным взглядом, скользя губами ниже, к самому основанию. В его руке мелькает небольшой бутылёк пахнущего отрезвляющей сосной масла, и Сичэнь запоздало понимает, что именно за ним, должно быть, он отходил.       Сичэнь тонет в ощущении неги и беспомощности, видя, как партнёр неловко проводит по возбуждённой плоти языком, прежде чем вобрать головку в рот, медленно опуститься ниже. Рука, зажимающая рот, как-то слишком отстранённо оказывается на его затылке, бессмысленно ероша распущенные, мягкие волосы. Он упускает тот момент, когда блаженство мешается с дискомфортом: он чувствует, как по бёдрам стекает что-то прохладное, а после сильные пальцы касаются внутренней стороны ягодиц, давят, входя внутрь, растягивая.       Минцзюэ следит за его реакцией, пристально и внимательно, старательно отвлекает от неприятных ощущений ласками, нежными касаниями, и всё же не останавливается. Собственное возбуждение мешает, раззадоривает и раздражает одновременно. Когда Сичэнь в его руках внезапно резко вскрикивает, подаваясь навстречу растягивающим его пальцам, терпение, кажется, становится тоньше паутины: нет, да порвётся. Отстраняясь от твёрдой, чуть подрагивающей плоти и несколько нервно сглотнув скопившуюся во рту слюну, мужчина тянет партнёра за бёдра на себя, мягко гладит по груди, целует затвердевшие от прохлады и долгих, медлительных ласк соски, ненадолго втягивая розовые горошины в рот, прихватывая их зубами, прикусывает выступающую ключицу, следом и шею. Сичэнь тихо, протяжно стонет, зарываясь обеими ладонями в его волосы, смотрит осоловело, будто бы пьян. Минцзюэ целует его, медленно, чувственно, вынимая пальцы из растянутого, податливого кольца мышц.       Непонятно, кто из них подался к этой близости первым. Минцзюэ лишь несильно, медленно качает бёдрами, приставляя собственную плоть к растянутому входу, но буквально в тот же момент ощутил себя стиснутым, сжатым. Слабо прорычав что-то невнятное в бледное плечо партнёра, он наклоняется ближе, несколько неловко касается лба Сичэня своим, прикрывая глаза, привыкая и давая привыкнуть ему. Лань Хуань тихо шмыгает носом, дышит глубоко и тяжело, крепко хватается руками за его плечи, ногами обхватывает поперёк корпуса, притягивая ближе, слабо пинает пяткой по бедру, вместе с тем тихо, слишком сорвано мыча то ли от боли, от непривычного чувства распирающей изнутри плоти, то ли от желания. Прерываться ему точно не хотелось. — Двигайся, — говорит он, нетерпеливо, на пробу, шевеля бёдрами, словно бы это могло ему чем-то помочь. — Я в порядке.       Минцзюэ тихо фыркает, снова целуя чужие губы, мягко скользя по ним своими, прежде чем несильно отстраниться и толкнуться ещё раз. Сичэнь мычит и запрокидывает голову, позволяя партнёру прикусить нежную кожу шеи. Когда толчки становятся регулярными, ритмичными, он почти привыкает к чувству бегающего по коже возбуждения, коротким молниям удовольствия, пронзающим тело. Минцзюэ двигался размеренно, не торопился, словно стараясь растянуть эту близость. Сичэнь не был уверен, что выдержит: на каждом глубоком толчке он на секунду переставал чувствовать себя, своё тело, выгибался дугой, грубо кусал губы, чтобы не кричать, и всё равно казался сам себе слишком громким. Крепко сжимая плечи любовника в ладонях, но несколько нервно подаётся вперёд, когда его крепкие руки несильно приподнимают его за таз. На секунду кажется, что меняется и угол, и глубина, с которой его распирало изнутри.       Почувствовав чужую ладонь на своём члене, он забывает, как дышать, мычит, кусает губы сильнее, почти до крови — Минцзюэ перехватывает их поцелуем.       Он не плачет, боль уступила наслаждению, но глаза слезятся. С влажными звуками, с которыми сплетаются их тела, по комнате разносились тщательно сдерживаемые стоны, и всё же в момент, когда внизу засаднило ещё сильнее, с зудящим горячим чувством стало ощущаться приближение разрядки, голос и выдержка подводят: они оба почти срываются. Было горячо, жарко, много и мало одновременно, слишком быстро, но медленно… Сичэнь запутался в своих ощущениях, с протяжным стоном, закрывая рот рукой, кончая в чужую ладонь, грубую и крепкую. Ещё спустя пару резких, глубоких толчков он чувствует внутри себя что-то ещё более горячее, чем раскалённая кожа партнёра, тяжело дышащегося и упирающегося лбом в его плечо. Ещё спустя секунду он чувствует себя непростительно пустым. С губ сам по себе срывается разочарованный вздох.       Минцзюэ ложится сбоку от него, нежно, осторожно притягивая к себе за талию, короткими поцелуями касаясь щёк, лба, уголков губ… Сичэнь почти лениво оплетает его шею руками, зарываясь в волосы, и целует, как полагается, медленно прикусывает губу, наслаждается ответом. Тело мелко трясёт, ноги ватные, на него навалилась вся усталость мира. И всё же это было хорошо. В затянутых пеленой сходящей страсти глазах он видит всю любовь поднебесной, и чувствует себя действительно счастливым. — Я люблю тебя, — тихо напоминает возлюбленный, нежно поглаживая по волосам, спине, бёдрам. Когда его пальцы касаются тех мест, за которые не дольше мгновения назад он держался, по тему снова пробегает волна мурашек. Сичэнь накрывает его ладонь своей, с каким-то детским собственничеством закидывая ногу на его бедро. Минцзюэ смеётся, целует его в высокий нос. — Как себя чувствуешь? — Я устал, — честно признаётся Лань Хуань, прижимаясь к чужой груди и прикрывая глаза. Минцзюэ целует его в макушку, перебирает пряди. — Отдохнём немного, — говорит он, целует ещё раз, чуть сбоку, ближе к виску, перебирает волосы возлюбленного, смотрит завороженно и влюблённо. В груди не зудит ни золотое ядро, ни сердце. Он спокоен. — Нужно вымыться.       Сичэнь его почти не слушает. Он слишком вымотан, устал, тело слабо ноет, ломит. Он просто хочет уснуть в этих объятиях. Минцзюэ недовольно, но не зло, ворчит, притягивая на себя ткань одеяла и крепко кутая в него и любовника, и себя.       Не сейчас — значит потом. Всё равно, скорее всего, придётся нести любовника на руках. Как самое бесценное сокровище. Сокровище, собственнически перекинувшее через него ногу и обеими руками обхватившее шею — самое любимое сокровище.