иригучи дегучи на террасе

••• коуши привёл нас в старый деревенский дом. раньше он принадлежал его бабушке и дедушке. дом не успели достроить из-за смерти дедушки. бабушка переехала после этого к своим детям в город, оставив незавершённый проект запертым. потом умерла и бабушка. дом оставили коуши. на тот момент ему было двадцать два. у него, конечно, средств на содержание дома не было, все его деньги уходили на съем квартиры в киото. дом снова заперли. мы открыли калитку с помощью ключа и моих феноменальных способностей к взламыванию старых замков. коуши все ещё не верил мне, когда я рассказывала про то, как мне приходилось справляться с замками на воротах семейного летнего домика, которые успевали заржаветь за девять месяцев нашего отсутсвия. участок зарос сорняками, высокая трава окутывала ножки деревянных стульев и круглого столика, стоявших прямо на земле в тени большого дерева. мне пришлось поднять подбородок, чтобы рассмотреть дерево полностью. оно было невероятно величественным вблизи; стоя прямо под ветками, складывалось впечатление, что я не на территории деревни, а где-то глубоко в лесу. я оторвала руку от ствола, поворачиваясь в сторону дома. сугавара открыл входную дверь пинком. я обещала ему посмотреть петли и замок позже. теперь он точно думает, что я знаток всяких дверных механизмов. не стану же я разочаровывать его ожидания. на крыльце пыльно. вместо того, чтобы заходить вслед за коуши, я поворачиваю за угол, оказываясь на широкой террасе. тут просторнее в основном потому, что сюда выходят раздвижные двери—сёдзи из гостиной. сугавара мне улыбается из-за отодвинутой двери. надеюсь, что они могут как-то запираться изнутри. краска на столбах, что держат тонкую крышу над террасой, практически полностью сползла. натяжные верёвки для сушки белья были покрыты плотным слоем грязи. интересно, сколько понадобиться времени, чтобы очистить тут все от пыли и грязи. не то, чтобы мы это собирались делать… коуши опять что-то пнул. кажется, на этот раз моя инспекция и способности слесаря не потребуется. наконец-то шагаю внутрь. тут темно и пахнет деревом. ну, и пылью, естественно. не так плохо, как я сначала думала. я почти могу представить, как бабушка сугавара пользовалась этой комнатой, пока второй этаж ещё строился. коуши обьясняет мне, что наверху должны были быть две большие спальни и ещё одна маленькая комнатка. он говорит, что бабушка хотела отделать ее под мастерскую для рукоделия, а дедушка—под красную комнату. дедушка сугавары был фотографом. коуши отворачивается от меня, когда произносит, что спор в итоге закончился ничем. мне не нравится это место. я не думаю о том, как мы сбежали из киото посреди учебного года, бросив друзей и ничего им не сказав. я думаю над тем, что могу сделать, чтобы оно мне понравилось. этот дом нравится коуши, но у него в голове счастливые воспоминания из детства, которые делают его нынешнего грустным. мы занимаемся любовью, застелив на пыльном ковре мой длинный плащ. коуши складывает свой шарф в несколько слоев и кладёт его под мою поясницу. на мне все ещё свитер, который в процессе всего был зажат между моими зубами, чтобы дать коуши возможность справится с застёжкой бюстгальтера. я надела тот, который снимается спереди. коуши в восторге. запрокидываю голову назад, когда его холодная рука сжимает мою грудь. он тихо просит прощения и наклоняется, чтобы поцеловать мою шею и быть ближе, чтобы не было настолько холодно. брюк на мне давно нет, а вот сугавара шуршит тканью своих джинсов, которые не особо мешают, ведь они были спущены вниз сразу, стоило мне прошептать ему на ухо три заветных слова. коуши не терял времени даже на поцелуи. может быть, я ошиблась, и на самом деле ему тоже не нравится этот дом, и теперь он пытается оттеснить воспоминания на задний план. ему не приходится долго пытаться меня согреть. мое тело делает это само, и коуши снова выпрямляется, держа одну руку на моем левом колене, а второй притягивая меня к себе с каждым толчком. его лицо не такое, как обычно, когда мы вместе подобным образом. я не успеваю додумать мысль—суга несильно впивается своими зубами в мою ногу, чуть ниже щиколотки. не знаю точно, от неожиданности или от удовольствия, но изо рта вырывается стон. ••• мне все ещё не нравится это место. коуши лежит головой на моем животе. он утверждает, что мои внутренние органы пытаются выйти с ним на контакт с помощью бульканья. предлагаю ему воспользоваться подушкой, как это делают нормальные люди. он отмахивается и целует ребра. к слову, плоские жесткие подушки он откопал в шкафу в углу комнаты, виляя голой задницей мне на потеху. мы ужинаем лапшой, заварив её в котелке над переносной газовой плиткой, и пьём чай с персиковым вареньем. коуши говорит, что клубничное с чаем сочетается лучше. я говорю, что не люблю варенья вообще. после лапши мы все ещё голодные, поэтому решаем съесть наш завтрашний обед сегодня на ужин. это рис с карри в контейнерах, который приготовила я этим утром перед отъездом в деревню. сугавара хвалит мою готовку и выражает свою грусть по поводу моей ненависти к данному роду деятельности. я говорю ему не привыкать. осознаю свой промах буквально за секунду после того, как фраза слетает с моих губ. ощущаю мгновенный взгляд карих глаз сугавары на себе, но категорически запрещаю себе поднимать голову со своей тарелки, боясь увидеть, какое у него сейчас лицо. я продолжаю делать вид, что ничего не было. сугавара тоже. или он просто не находит слов и не знает, подшутить надо мной или потребовать объяснений. мы оба прекрасно понимаем, что я не отвечу в любом случае. мы заканчиваем нашу маленькую уборку около девяти вечера. сугавара вычистил всю гостиную до единой пылинки, а я отмыла ванную комнату до блеска, убедившись, что из крана идёт вода. горячую воду можно получить, лишь включив специальный столитровый бак (он был прикреплён к стене над унитазом). включив его, необходимо было подождать пару часов, пока он полностью наберёт в себя воду и нагреет её. благодаря плотным перчаткам ледяная вода не стала для нас преградой. коуши постелил наши спальники, пока я вытирала половой тряпкой большое крыльцо. вода уже была достаточно тёплой, когда настало время для водных процедур перед сном. сугавара неряшливо чистил зубы и не прекращал смеяться, когда я вытирала туалетной бумагой каждую каплю зубной пасты, которую он умудрился размазать по раковине. мы воспользовались одним полотенцем, чтобы вытереть наши лица. спали мы тоже в одном мешке. свой спальник сугавара намочил, опрокинув бутылку персикового сока. во мне на секунду проснулось сомнение, что он сделал это нарочно, но увидев его виноватое лицо, я тут же об этом забыла. спать лицом друг к другу было слишком душно, а прижавшись спиной к его груди—потенциально опасно для ночи полноценного сна, но я люблю опасности. холодная рука с талии начала двигаться на юг, я не успела пожаловаться на температуру его кожи, прервав себя на полуслове. бёдра инстинктивно сжались, нижняя часть моего тела дернулась назад, прижимаясь к чужому телу изгиб в изгиб. коуши издал низкий стон в мое плечо и запустил руку ещё ниже. я зажала рот рукой, задёргивая дыхание. «зачем ты прикрываешь рот, » я проклинаю его голос сейчас, «ты звучишь волшебно, когда я вхожу в тебя пальцами.» в доказательство своих слов сугавара надавил средним и безымянным пальцами чуть сильнее, заставляя тихий стон сорваться с моих губ. я могла чувствовать, как рот коуши растягивается в довольной ухмылке у моего плеча. не желая быть единственной, кто получает, я убрала руку с подушки, которую все это время сжимала, и отвела её за спину, прикасаясь пальцами к чужой ночной рубашке. та успела немного задраться из-за движений коуши у моих бёдер, и я убрала её ещё выше, проделывая свой путь к резинке шорт. не составило труда проникнуть под ткань пижамы и найти то самое. моя рука, как всегда, ледяная. коуши чуть вздрагивает, стоит моим пальцам коснуться его. я мысленно заметила, что теперь мы квиты, вспоминая события дня. ••• под утро делается холоднее. комнатный термометр, который выглядел старше меня (коуши говорил, что он все ещё работает), показывал ту же температуру, что и вчера, но я готова была поклясться, что сейчас было градусов на пять ниже вчерашнего. за спиной коуши вплотную прижимался ко мне. по нему было видно, что он мёрзнет, но, зная, как крепко коуши спит, я была уверена, что он не проснётся от подобного дискомфорта. с трудом оторвав чужие руки от себя, я выползла из спальника и потянулась за стопкой аккуратно сложенных одеял. два мы взяли вчера перед сном, ещё два были слишком потрепанными на вид, чтобы использовать их, но сейчас у меня не было выбора. накинув их на спящего сугу, я завернула края под спальник, чтобы не было ни одного просвета. наконец, я посмотрела на часы. и тут же выругалась. было четыре сорок два утра, что значило одно—я, скорее всего, засну днём и проснусь под вечер. будучи уверенной, что сон ко мне больше не вернётся, я пошла умываться и натягивать на себя более тёплые вещи. вышла из дома, тихо закрывая дверь за спиной. вдохнула свежий холодный воздух. пахло приятно. воздух был настолько чист, что возникло ощущение, будто мои легкие вдруг стали втягивать в себя вдвое больше кислорода, чем обычно. наверное, после длительного проживания в большом городе, где на квадратный километр слишком много людей, деревня—это много различных «чересчур»: чересчур свежо, чересчур тихо, чересчур спокойно, чересчур романтично. трава была влажной и неприятно касалась кожи щиколоток. я пожалела, что надела короткие носки и летние шлёпанцы. дорога до нашей машины была очень нервной (не больше пятидесяти метров, на самом деле). я открыла дверь заднего сиденья и опустилась, чтобы вытащить остальные запасы еды и чехол для инструмента. маленькую коробку я балансировала на одной руке, пока другой наощупь искала зажигалку. уже в доме мне расхотелось брать гитару в руки. сугавара слишком красиво и умиротворенно спал под пятью слоями и, кажется, видел наиприятнейший сон. я выпила стакан воды и съела банан. гиперфиксация чаще всего—штука мешающая, но именно благодаря ей мне удалось просидеть четыре часа, молча рассматривая пейзаж с террасы. я бы просидела ещё столько же, наверное, если бы не внезапно возникшая мысль о том, что я забыла свечку в машине, и резко поднявшийся ветер. он не был сильным, но его было достаточно, чтобы верхушки деревьев зашевелились, а кусты и трава у дома встрепенулись. я зажмурила глаза на одного долгое мгновение, затем подтянула ноги под себя, притягивая чёрный чехол к себе. гитара оказалась в моей руке. я пару раз прошлась пальцами по струнам, по головке. инструмент проснулся, издал негромкие звуки. ветер усилился. свистящий звук порывов воздуха через деревянные полы напомнил мне одну песню. легкие аккорды зазвучали. ••• iriguchi degucho-ichiko aoba мне снился действительно приятный сон, впервые за долгое время. это и было причиной, почему я так сопротивлялся и не хотел просыпаться, но посторонние звуки настойчиво отдавались по комнате. я открыл глаза, только чтобы обнаружить вокруг себя освещённое холодным светом пасмурного утра помещение, деревянное и старое, но чистое и уютное. я проснулся, только чтобы обнаружить, что приятный сон не был сном, а событиями вчерашнего дня. слёзы казались горячими на замёрзшей коже. капли неприятно стекали из уголков глаз в одну сторону и образовывали влажную лужицу прямо под головой. перевернуться, встать или вообще выполнить какое-то движение не было желания. хотелось только лежать дальше, слушать её голос, эхом раздающийся по дому, звуки струн, утра и ветра, думать о том, как же мне хорошо, и дальше плакать от внезапно нахлынувшего счастья. песня стала медленнее, она продолжила петь, растягивая гласные, потом замолчала, все ещё перебирая струны. ветер стал сильнее. голос снова раздался, одновременно с аккордами, тихий и такой печальный. показалось, что она на время забыла ноты. я вдруг подумал, а имею ли я право испытывать счастье в этой ситуации, когда ей, кажется, так плохо. слишком самоуверенно, раздалось в голове, и я не мог не согласиться с этой мыслью. слёзы прекратились, улыбка сползла с моего лица. я перевернулся на спину (я удивился. показалось, что на мне было больше веса, чем ожидалось). взглянув вниз, я заметил ещё два одеяла. теперь было сложно не улыбаться. она замолчала. птицы ожили, ветер не прекращал шуршать, гитара будто сама по себе начала перебирать своими струнами. звук сделался ещё тише. казалось, она дальше, чем есть. влага стекала прямо в ухо, я поежился, вытирая его о плечо. дверь с шумом открылась. комната стала светлее. инструмент снова забренчал слишком близко, ветер заставил меня поежиться. я не смотрел на неё, но чувствовал её тяжёлый упёртый взгляд. в её голосе зазвучала улыбка. я вспомнил свои недавние мысли… она постояла в комнате некоторое время, потом пошла куда-то в сторону тесной кухни. эхо стало громче. я заплакал. вдруг она пробежала мимо меня, прямо в шлёпанцах, открыла входную дверь и оставила её так. звук капающей воды исходил оттуда. теперь заметил, что все это время на улице моросило. я сел на месте, вытирая влажное лицо старым одеялом. к моему удивлению, она вернулась очень скоро, с маленькой коробкой в одной руке. вторую она держалась прямо над коробкой… она что-то сказала, но я не уловил смысл слов, только смотрел на одну единственную горящую свечку, воткнутую в маленький шоколадный торт. «пирожное,» говорит она. я поднимаю голову и смотрю на неё с непониманием. она повторяет, глядя на десерт в руках. оказывается, я говорил вслух. все ещё не понимаю. «с днём рождения, коуши». она улыбается, искренне, до самых глаз. я, вроде бы, тоже улыбаюсь, но больше хочется плакать. уже непонятно, от чего. хочется верить, что это радость. я задуваю свечку и загадываю желание. она просит рассказать, что я загадал. мне слишком стыдно произнести его вслух, и я отмахиваюсь банальной отговоркой. далее пирожное оказывается на полу, рядом с нами, и я притягиваю её к себе, обвивая руками и крепко обнимая. шепчу бесконечные благодарности. она смеётся и гладит меня по спине. спустя некоторое время мы замолкаем, она утыкается носом мне в шею. мне щекотно и приятно. «пожалуйста, не плачь больше… или плачь, но немного, хорошо?» я киваю и снова обнимаю её. «это не все,» произносит она тихо. я отстраняюсь и смотрю на неё ожидающе. прежде, чем снова открыть рот, она кривит нос и подаёт мне салфетку, жестом указывая на мой нос. я смущенно прячу лицо за ладонью и вытираю сопли. «вторая часть—это-» она вновь замолкает. я смотрю на неё, ожидая колкий комментарий о своей плаксивости, но вместо этого натыкаюсь на нерешительный взгляд. её лицо меняет одну эмоцию за другой, и я даже не успеваю их идентифицировать, как она говорит простое и четкое «я люблю тебя», глядя прямо в мои глаза. мне казалось, я умер прямо там. ненадолго, временно, но умер. затем снова ожил. и заплакал в третий раз, прижимая её к себе и повторяя одни и те же слова снова и снова, обнимая такого же сломанного человека, как и я сам. со временем мы починим друг друга, а пока у нас есть право позволить себе вот так пролежать все утро и плакать в объятиях друг друга, от счастья и от печали.