Someone always gets hurt

      Летнее солнце Киргизии щедро одаряет светом зелёную поляну, усыпанную многочисленными надгробиями, бликующими на солнце. Он снова перед ними. Его товарищи, друзья, семья, все они — здесь.       Десять лет. Десять грёбаных лет прошло с того дня, но Тристан просто напросто не может их отпустить. Будь он верующим, то покаялся бы.       Он проводит рукой по очередному надгробию, смахивает летнюю пыль, оседающую на пальцах.       Пробегается глазами по серым строчкам; МакФорд Аяна — мать, всем сердцем когда-то любившая своего сына. МакФорд Джайна — сестра, которая так и не успела расцвести. МакФорд Таалай — младший брат, мечтавший когда-то стать великим спортсменом. И десятки, десятки людей, когда-то имевших свою мечту. И где же они теперь?       Ничего из этого им не было суждено. Всего лишь одно неверное решение стёрло их существование. Его неверное решение. Киллиан не мог перестать винить себя, ведь если бы он был хотя бы малость опытнее, малость сообразительнее — все бы они остались живы.       Говорят, время лечит. Время лечит? Глупость. Тристан прочувствовал это на своей собственной шкуре. Сколько бы времени не прошло, он всё не может успокоить остатки ноющей души.       В тот день словно какая-то нить оборвалась внутри.       Его часто мучил лишь один вопрос. Почему. Почему он остался жив? Почему именно он должен испытывать эту боль?       Киллиан не раз задумывался о самоубийстве, но эти мысли тут же отлетали куда подальше, потому что он не смеет умирать — он должен жить. Ради них. Он не смеет умирать, потому что знает, зачем остался жив — он должен отомстить тому ублюдку, чья атака вызвала все эти необратимые последствия.       Вопли боли и ужаса на миг отдаются где-то за стучанием пульса в ушах. Красное зарево и отвратительный запах горящей плоти вспыхивают перед глазами. Очередной приступ, к которым он уже привык. Киллиан болен, ему определённо нужна помощь специалиста.       Это что, слёзы? Живой рукой он проходится по щеке, смахивая солёную каплю.       Живой. Так он про себя называл то, что осталось после взрыва.       Это чудо, что с такими увечьями, он всё же смог просуществовать вполне себе полноценно благодаря протезам, далеко не с самыми законными расширениями.       Именно просуществовать — по-другому Тристан не мог это назвать. Он существует, лишь движимый местью.       Отвратительное чувство, но именно оно заставляет его открывать глаза каждое утро.       Лишь одно его обрадует. Нет, это не смерть «самого лучшего шпиона», а его страдания. Он заставит страдать его так же, как сейчас страдает сам Тристан.       Лишь тогда он сможет спокойно уйти.       — Эй, мужчина, с вами всё в порядке? Вы стоите здесь уже пару часов, уже вечереет.       Тристан не сразу осознаёт, что этот старичок обращается к нему. Вечереет? Киллиан наконец отрывает взгляд от мраморных плит. Действительно. Давно он не уходил настолько глубоко в себя и свои размышления.       — Не волнуйтесь, всё в порядке, — он даже выдавливает из себя подобие вежливой улыбки, — Просто задумался.       — Никак не можете отпустить? — старик подходит ближе, произнося это таким понимающим тоном, что Киллиану становится и приятно и отвратно одновременно. Он не знает, что делать с этим чувством и что ответить старику. Все эти года он был поглощён одиночеством, из-за которого практически потерял способность чувствовать хоть что-то, кроме жажды мести.       Похоже, пауза между вопросом и ответом затянулась.       — Они погибли по моей вине, — Киллиан не знает, почему вдруг открывается старику, — Я должен расплатиться сполна за их жизнь.       — Внучек, жить — уже значит умирать. К сожалению, это неизбежно. Все мы медленно умираем с самого нашего рождения. Отпустить — чертовски тяжело, но корить себя — ещё тяжелее, и эта ноша давит на твои плечи, опуская их всё ниже и ниже, — его тон понижается, а взгляд устремляется в небо, — Они бы точно не хотели видеть тебя таким. Живи ради них. Ты не должен платить судьбе за её проступки.       Внучек? Он? Ему уже пошёл четвёртый десяток вместе с редкой сединой на висках.       Как бы то ни было, слова старика даже кажутся ему правильными, но он не верит в судьбу. К тому же, Киллиан болен. Болен мыслью о беспощадной мести. И ему ничего не помешает. Не должно помешать.       Он в последний раз пробегается по знакомым плитам, поляне, окрашенной в оранжевые тона заката, по которой когда-то бегал совсем ребёнком, и, наконец, покидает частное кладбище, с высеченной на камне датой в его центре.

##. ##. ####.