— Мы привыкли высмеивать Тиранов, потому что они сумасшедшие, но это очень опасная вещь. Безумец видит мир искажённо, и для смертного это безобидная вещь в отличие от того, кто формирует Творение по своей воле, как это делают все Именованные.
— Король Эдмунд Кэллоу, Летописец
Анаксарес был назначен генералом по приказу Тирана. «Шестьдесят семь», — размышлял дипломат. Теперь он технически совершал государственную измену по шестидесяти семи различным статьям закона Беллерофона и начинал задаваться вопросом, доживёт ли до ста лет. Его останки будут находиться под судом по меньшей мере лет десять, и он не завидовал Защитнику От Людей, кто вытянет неудачный жребий и будет вынужден защищать его гниющий труп. Казалось бы, немногие из соотечественников Анаксарекса могли превысить средние пятьдесят пунктов обвинения в измене до более чем шестидесяти, если бы их заставили служить в иностранной армии. Кодексы законов нуждались в пересмотре. Подобный проступок должен был привести к не менее восьмидесяти пунктам. Сам факт того, что не было сделано никакой разницы между офицерскими званиями, был вопиющим упущением, и, если бы ему дали несколько минут, чтобы сделать заявление, прежде чем канены казнят его без суда и следствия, он бы набросал несколько заметок по этому вопросу. — Будь внимателен, беллерофан, — рявкнула генерал Базилия. — Это важно. В настоящее время главный военачальник Кайроса пыталась научить его основам войны, поскольку ему, по-видимому, предстояло командовать пятью тысячами человек во время штурма стен Никеи. Когда Анаксарес с болезненным любопытством спросил мальчика, почему, ему ответили только неприятным хихиканьем. Тревожно. — Я не буду. Я дипломат на службе Республики, — заявил он генералу. — Все, кроме офицеров, привлечённых по жребию, изучают военную тактику незаконно. Женщина скептически посмотрела на него: — Ты хочешь сказать, что в твоей дыре в городах не бывает кадровых офицеров? — Война — Дело Народа, Ей Служит Народ И Приказывает Только Народ. Это было бы отделением некоторых людей от остальных, — сказал он, несколько оскорблённый от имени Беллерофона. — Это обучение может и должно быть только временным, и удаляться из памяти после того, как было законно использовано. — Боги, неудивительно, что вы, ублюдки, никогда не выигрывали войну, — в ужасе скривилась генерал. Анаксарес прищурился, глядя на злобного иностранного военного. Волей народа было решено, что большое количество ничьих считается победой и, следовательно, доказательством превосходства Республики во всём. То, что это было неверно по стандартам более обширной Калернии, не имело отношения к целям этого разговора. — У кого вы вообще учитесь? — спросила Базилия. — Беллерофон получил лучшее из существующих военных пособий для обучения своих офицеров, — ответил он. — «Военные манеры тирана Феодосия»? — спросила генерал. — Или что-то в роде «Тактики от Первого Ужасного»? — «Сотня Победоносных Стратегий», — сказал Анаксарес, запоздало осёкшись. Ах, теперь шестьдесят восемь пунктов. Утечка военной информации Обманутому Слуге Алчного Деспота. Губы генерала Базилии дрогнули, как будто она изо всех сил старалась не заплакать или не рассмеяться. — Книга Изабеллы Безумной? — спросила она неверящим голосом. — Она была единственной, кто когда-либо побеждал Феодосия на поле боя, — сказал дипломат. — Это, э-э, очень щедрая оценка битвы на Безумных Полях, — выдохнула генерал Базилия и попыталась выдать свой судорожный смех за кашель. Он вздохнул. Насмешка, подумал он, была последним прибежищем тех, кто боялся Первого И Самого Могущественного Из Вольных Городов, Да Царствует Он Вечно. — Ну, по крайней мере, ты не почерпнул из этой книги никаких вредных знаний, и то хорошо, — сказала она. — В любом случае, ты не будешь в первой волне за стенами и, если будешь слушать своих командиров, с тобой всё будет в порядке. — Я не буду, — упорствовал Анаксарес. Женщина нахмурилась. — Я буду активно пытаться помешать вашей победе, если останусь на руководящей должности, — безмятежно сообщил он ей. — Я отстраню тебя от командования, — пригрозила она. — Так сделай это! — попросил он. — Пожалуйста. Существовала ли юридическая разница между кратковременной службой в иностранной армии и длительной? Ах, да, третья поправка. К сожалению, это правило применялось только после смерти, предполагая, что любой беллерофан, совершивший такую измену, будет немедленно убит до того, как состоится суд. Еще одна область, нуждающаяся в разъяснении, на которую следует указать Республике. — У Тирана есть свои причины, — наконец сказала Базилия. — Он видит дальше, чем кто-либо другой. — Он пьян от власти, — мягко возразил ей Анаксарес. — И, вполне возможно, сумасшедший. — Они все сумасшедшие, дипломат, — сказала женщина, улыбаясь. — Вот почему они побеждают. Феодосий противостоял всему Принципату в его расцвете и вышел победителем. Для этого требуется нечто более безумное, чем мужество. О, у нас лучшая армия на Калернии, не пойми меня неправильно. Мы можем справиться с выставленными против нас армиями в три раза превосходящими нас числом. Но именно с Тираном на троне мы сияем, и мне посчастливилось родиться во времена одного из них. Анаксарес не был в неведении о шорах, которые Республика наложила на его взгляды, хотя никогда не видел необходимости пытаться снять их. Однако он в первый раз слышал то же самое в суждениях кого-то не из Беллерофона. Как странно, что они тоже могли верить в высшую идею. Дипломату потребовалось опрокинуть графин с вином на три карты и умышленно перепутать имена всех своих командиров, прежде чем геликейка сдалась и прекратила попытки его обучения. Кайрос послал за ним, но, когда Анаксарес вошёл в палатку, Тирана нигде не было видно. Семь человек неподвижно стояли под шёлковыми полотнами, с холодным недоверием разглядывая вышивку. И на то была веская причина: это была золотая нить — вопиющее нецелевое использование богатства, которое должно быть в руках народа. — Дипломат Анаксарес, — бесцветно произнесла женщина. Канены. Она даже не пыталась это скрыть. У всех остальных присутствовало то нечитаемое выражение на лицах, которое также выдало бы их функции. Анаксарес не поклонился, потому что Республика благоразумно распорядилась этим иностранным росчерком — все люди были равны, даже с теми, кто мог убить их одной мыслью. — Я совершил государственную измену по шестидесяти восьми пунктам обвинения, — заявил он и спокойно перечислил их. Чем дольше он говорил, тем ощутимее напряжение покидало его плечи. Дело было не в том, что Анаксарес когда-либо готовился пережить подобное, или много размышлял о таком исходе. В конце концов, это было не в его власти. Но он почувствовал явное облегчение, что это странное дело наконец-то закрыто. Хотя то, что его судьба до сих пор оставалась нерешённой, хоть и на волоске, было камешком в его ботинке, раздражителем — существование Анаксареса противоречило истине Беллерофона и должно быть прекращено как можно скорее. — Если Республика готова предоставить чернила и пергамент, у меня есть комментарии, которые я должен представить народу после моей казни, — сказал он. Он никогда не рассматривал возможность использования геликейских инструментов. Ни один настоящий беллерофан не стал бы читать ничего, написанного ими. Семеро каненов изучали его. — Ваша казнь приостановлена по результатам голосования, — сказал мужчина. — Ваши заслуги перед народом сделали вас Ценным человеком. Дипломат наблюдал за семью другими людьми в палатке. Они смотрели на него, не мигая. Что-то поднялось внутри него, пока продолжалась тишина, что-то, чего он не чувствовал уже очень давно. Он думал, что годы вычистили из него лишние эмоции, но, очевидно, тщеславно ошибался. Конечно, это была не надежда. Ему она ни к чему. Это был гнев. Жёсткая, неумолимая ярость. Как они смеют? Как они смеют отступать от того, кем они должны быть, отказываться от всего, за что они должны бороться? — Нет, — прошипел он. — Это неприемлемо. — Этот комитет уполномочен записывать ваши слова и реагировать на них, — категорично ответила женщина, выступавшая ранее. — Нет такого понятия, как Ценный человек, — прорычал Анаксарес. — Если народ постановил это, то народ неправ и нуждается в очищении. Мы — Республика законов! Я нарушил эти законы. Я должен быть казнён в соответствии с ними! — Идти против Воли народа — это государственная измена, — сказала другая женщина. — Тогда казните меня, клянусь всеми Богами! — закричал он. — Этим голосованием народ совершил измену Республике. Вот как он побеждает, вы, дураки. Искажая то, чем мы являемся. Этому достаточно произойти только один раз, и всё, что мы построили, будет запятнано! Он пристально посмотрел им в глаза. — Мы — Республика Беллерофон, — продолжил он сквозь стиснутые зубы. — Мы не идём на компромиссы. Мы не делаем исключений. Я скорее перережу себе горло, чем допущу нечто подобное. — Правильно, — сказал мужчина. — Правильно, — сказал другой мужчина, и за ним повторила одна из женщин. — Измена, — ответила та женщина, которая заговорила с ним первой. Воздух в палатке стал густым от магии, когда все семь каненов замерли. Что-то сломалось с тошнотворным хрустом в головах тех троих, которые согласились с ним. Анаксарес не смотрел, как падали тела. Граждане не ввязывались в дебаты каненов и в те кровавые разборки, к которым они неизбежно приводили. — Закон запрещает вам совершать самоубийство, — зачитала его права женщина. — И умышленно совершать действия, которые также приведут к вашей смерти. — Вы не можете этого сделать, — не верил Анаксарес. Впервые с детства он по-настоящему испугался. Это… Боги, что это было? Это было неправильно, всё неправильно, что-то сломалось, и ему нужно было это исправить. — Мы ничего не делаем, дипломат, — сказал мужчина. — Люди Высказались. Они оставили его там, содрогающегося, в холодном поту. Руки дрожали, и ему пришлось сесть, потому что ноги больше не выдерживали веса тела. Приближалась ночь, а вместе с ней и штурм Никеи. Армии были собраны, но ему было наплевать. И всё же ему придётся вести солдат, потому что, если он этого не сделает, Тиран может решить убить его, а закон запретил ему рисковать жизнью. Мальчик. Мальчик стоял за этим, так или иначе.֎
Кайрос ждал его на троне, который возвышался на остове из серого камня, а дюжина горгулий обмахивали его веерами и кормили виноградом. В его руке поблёскивала чаша, хотя и не с вином — какой-то сок. — Что вы сделали? — требовательно спросил Анаксарес. — И как вы это сделали? Тиран Гелике рассмеялся ему в ответ, он смеялся, сверкая красным глазом и подёргивая слабой рукой, вцепившейся в мантию, словно когти. — О да, — пробормотал Кайрос Теодосиан. — Ты прекрасно справишься. — Вы запятнали нас, — обвинил дипломат. — Я дал им то, чего они хотели больше всего, — сказал Тиран, — в глубине души, под гнётом всех ваших законов и лжи. К Анаксаресу вразвалку подошла горгулья, сложив за спиной каменные крылья, и предложила бурдюк с вином. Беллерофан заметил, что видит всё слишком хорошо. Его зрение не должно быть настолько острым: такие мельчайшие трещины в зачарованном камне никак не могли быть заметны. Это осознание принесло с собой усталость, из-за которой он наполовину свалился на платформу, где стоял трон, обречённо взял бурдюк и стал пить глубоко, захлёбываясь и задыхаясь. — Хочешь послушать историю, Анаксарес? — спросил Тиран. — Она просто прелестна. — Это решение должно быть отменено, — взмолился дипломат. — О, для этого уже слишком поздно. Слишком-слишком поздно, — улыбнулся Кайрос. — Так вот, эта история, мой дорогой друг, о трёх людях. Руки Анаксареса больше не дрожали, его тело онемело от ужаса происходящего. — Первый — монстр, — сказал Кайрос. — Однако она не такая, как другие монстры. У неё нет своего лица, а жизней столько, сколько звёзд, и за этими завесами только одно-единственное жгучее желание. Знаешь, я ведь вижу, чего Желают люди. И когда я смотрю на неё, то вижу величие. — Странствующий Бард, — прохрипел Анаксарес. — Так вот, у этого монстра, у неё есть планы, много планов, — восхищённо вздохнул Тиран. — Сколько утюгов — столько и костров. Так много угольков… Ей нет дела ни до кого из нас. Всё, на что она смотрит, — это линия на песке, оставшаяся от откатывающихся волн и обречённая быть смытой следующей. Она зорко следит, чтобы следующая волна оставила такую же линию, тем самым не нарушив существующий рисунок на песке, но не замечает ни шторма, надвигающегося с водной глади, ни смерча, зарождающегося на суше. Она не очень разборчива в методах исправления, когда рисунок, за которым она наблюдает, нарушается, практичное создание. Но мы не можем допустить этого сейчас, не так ли? Кайрос наклонился ближе, широко улыбаясь. — Позволь мне открыть тебе секрет, мой друг, — прошептал он. — Она уже выиграла. Оппоненты всё время следили не за тем костром, и хитросплетение ловушки просто восхитительно. Она совершила убийство так, что они её даже не заподозрили. — Она проигрывает, — возразил Анаксарес. — Бедствия убили одного из её героев вашим собственным колдовством. — Нет, нет, нет, — весело замотал головой Тиран. — Ты смотришь на всё это неправильно. Даже если бы мои маленькие симпатичные маги не пострадали, Зверь бы выжил. Но и Целительница должна была выжить, жизнью, разделённой пополам с её сестрой и связанной с нею. Трогательная история сестринской любви, все эти «в последний момент появилась сестра и вытащила её из передряги» их совместной истории. Однако та не смогла спасти её, как это водится в сюжете, потому что стала жертвой в другом. Её потенциал был украден, так как ему нашлось другое применение. Не имея ничего иного, вы можете положить на чашу весов только дар. — Тогда вы тоже пешка, — сказал дипломат. — В игре Барда. — Забавная штука, контроль, — задумчиво произнес мальчик. — Все думают, что у них он есть. Потому что они следуют Судьбе или борются с ней, потому что видят линии или создают их. Никто не контролирует ситуацию, Анаксарес. Даже Боги, иначе в чём был бы смысл Творения? Мы — не ответ, мы — вопрос. В книге даже написано об этом. Калека разразился смехом, похлопывая себя по плечу. — Она думает, что я создал тебя на погибель себе, — сказал Кайрос. — Она ошибается, моя дорогая закадычная подруга. Я не какой-нибудь Праэс старой породы, о нет. У меня есть более современные амбиции. Но тут я забегаю вперёд. У нас ведь есть история, да? Вернёмся к ней. Второй человек — это вообще не человек. Он — вещь. — Ненависть и презрение в голосе мальчика имели почти физический вес. — Он думает, что он человек, и это самое отвратительное, — улыбнулся Тиран. — Винтики, колёсики… он начал думать, что всё дело в том, чтобы быть правым, быть справедливым, но эта идея уже давно не актуальна. Он просто хочет победить, но это такая победа, которая ничего не значит. Эта бедная, слепая куча винтиков. — Кайрос захихикал. — Он тщеславно уверен, что им руководит разум, — залился смехом Тиран. — Будет больно, когда ложь самому себе исчезнет. Видишь ли, он думает, что он выше гордости, но она почти всё, что от него осталось, потому что он думает, что все живут по его правилам, Анаксарес. Даже если цели не совпадают, он полагает, что совпадают средства. Здоровая рука мальчика поднялась, пальцы прошлись по подлокотнику трона, как какое-то маленькое проворное существо. Злодей со странными глазами сжал кулак. — Вот так, — сказал он. — Замышляйте, планируйте и в конце захватите корону, даже если это на самом деле не корона. Больше похоже на соглашение, а ты знаешь, что я питаю к ним слабость. Старые Императоры, они поняли это. Что Империя была инструментом, а не целью. Но в его маленькой головке Праэс — центр мира, и пока он так думает, Эйдэ будет хлестать его снова и снова. — Она собирается убить его? — заинтересовался дипломат. — Конечно, нет, мой прелестный распустившийся цветок, — проворчал Тиран. — Ничего настолько грубого. Она собирается причинить ему боль. Когда холодная, расчётливая тварь превращается в раненое животное, что ж, именно тогда он начинает совершать ошибки. — И третий человек — это ты, — подытожил Анаксарес. — Дёргаемый за множество ниточек. Кайрос повернулся к нему, и улыбка на его лице была чистой и детской радостью. Беллерофан никогда не видел ничего и вполовину столь ужасающего. — Попался, — сказал он, как ребёнок, разыгрывающий шутку. Калеку бил озноб под лучами заходящего солнца, на лице выступили пятна лихорадочного румянца. — Однажды я услышал историю об одном из первых королей Гелике, — продолжил он. — Говорят, его отец собрал большой зверинец. Павлины и огромные ящерицы, газели и зубры со всей Калернии и из-за её пределов. И ещё одинокий лев, которого привезли детёнышем. Он всю свою жизнь прожил в клетке, его кормили отборными кусками мяса. Итак, первое, что сделал этот король, когда взошёл на трон, это открыл все клетки. Тиран хмыкнул. — Я слышал много причин, по которым он мог это сделать, — сказал мальчик, задумчиво уставившись в пустоту своими странными глазами. — Месть отцу, который больше заботился о животных, чем о нём, избавление от дорогостоящего развлечения, не приносящего практической пользы, и даже версию о том, что он считал держать животных в клетках неправильным. Однако я думаю, что понимаю его. Совсем чуть-чуть… Кайрос наклонился вперёд. — Я думаю, что он хотел посмотреть, остается ли лев львом, прожив всю свою жизнь в клетке, — признался он. — Я думаю, он просто… хотел посмотреть, что произойдёт. — И что же произошло? — хрипло спросил Анаксарес. — Лев убил их всех, — ухмыльнулся Тиран Гелике, и в красном цвете его глаз отразилось бесконечное море крови. — Природа диктует, друг мой. Природа всегда берёт своё. Ухмылка мальчика стала шире, длинная, острая и жемчужно-белая: — Интересно, какова твоя природа, Иерарх? Это было одновременно и титулом, и проклятием — правящее кресло Лиги, которое было занято лишь однажды с момента её основания. И, помимо всего остального, это было Имя.