Пустой стакан

«Bäckerei Konditorei Graf» —кофейня в Берлин Райникендорф была одной из немногих, у которой не имелось филиала. Видимо, первоначально финансов хозяйки хватило только на одно кафе, а потом уже подвёл возраст. Кофейня была небольшой и до невозможности уютной. Стены, выкрашенные в абрикосовый цвет, персиковые шторы на окнах, деревянные скамейки, обитые желто оранжевым штофом, вдоль стен, деревянные столы и придвинутые с другой стороны стола деревянные стулья. Неяркие светильники, казалось, излучали оранжевый свет. Даже надпись на вывеске «Bäckerei Konditorei Graf» была написана оранжевыми буквами — вот до чего хозяйка любила всё оранжевое. Анди («Die Toten Hosen»)*, Миша («Die Suurbiers»)* и Ханс Рунге* (экс«Die Suurbiers, теперь «Die Ärzte») сидели рядом на скамье как раз под светильником. Перед Хансом на столе лежал лист бумаги и ручка. — Ты от меня ушёл? — выговаривал Миша Хансу. —Теперь пиши объявление о том, что моей группе требуется басист. Чем быстрее ты его напишешь, тем быстрее мы пойдем пить пиво! Анди смотрел в окно. Ровно через дорогу находилась пивная «Berliner Bär», в просторечии просто «Бэр», куда они собрались пойти. На вывеске пивной был нарисован чёрный, стоящий на задних лапах геральдический медведь в короне, держащий в лапе пивную кружку. Зная Мишу не первый день, Анди предположил, что он скорее всего уже нашёл басиста и даже с ним уже договорился.Но Миша изображает из себя привередливого начальника, а Ханс подыгрывает ему и весь вопрос состоит в том, как скоро им надоест валять дурака. —«В группу требуется басист. Подробности при личной встрече», — прочитал Ханс очередной вариант. — Не забудь написать критерии отбора: до 25 лет и опыт работы в Берлинской Опере в качестве виолончелиста. —«Группа ищет басиста и обязуется всего за полгода стать самой успешной группой в Берлине». — Не обманывай человека, это у нас не выйдет. Разве что если начнем играть полную попсу! — «Очень хорошая группа ищет басиста, будет его любить, холить, лелеять и очень надеется на взаимные чувства». — Нет, девчонку не хочу! — А чего Ханс один сочиняет? — вмешался Анди.—Бела* тоже от тебя ушёл. Пусть вдвоём сочиняют. — Я Беле замену нашёл. Вёлли Роде*. Знаешь такого? — Вёлли? — Ханс от удивления даже перестал писать.— Это круто! — Найди мне такого же крутого басиста и я от тебя отстану. — Где я тебе его возьму?! — Тогда пиши объявление! — «Очень хорошая группа купит басиста за…». Сколько ты собираешься ему отвалить? — Эй, Ханс! Что ты предлагаешь?! Ни в коем случае! Миша, тебя не поймут, сочтут, что ты занимаешься торговлей людьми и какие-нибудь компетентные органы обязательно тобой заинтересуются! — «Очень хорошая группа ищет басиста и обязуется называть его Bum Bum Suurbier». — Сам ты бы хотел, чтобы тебя звали Бум Бум? — Не знаю. Я устал. Мне уже всё равно. Я хочу пива! Тут дверь открылась, пропуская новых посетителей: высокого парня, с типичной панковской причёской. Его синие волосы гармонировали с тёмно-синими джинсами, костюм дополняла белая футболка с надписью «Sex Pistols». Второй был весь в чёрном. Даже его длинные черные волосы поддерживала чёрная бандана. Они заказали кофе и булочки, получили их и стали оглядываться в поисках свободного столика. Миша замахал рукой. — Эй, ребята, идите сюда! Двое подошли, поздоровались, поставили свои чашки с кофе на стол и устроились на стульях с другой стороны стола. —Вот, Ханс, тебе помощь подоспела: Фарин со своей девушкой, — съязвил Анди. Фарин демонстративно накрыл пальцы своего спутника своими. — Я и Бела — пидоры, это общеизвестно, зато ты, Анди, — суровый мачо! Хотя, конечно, мачо из группы, само название которой означает «импотенция»*…Как ты думаешь, Анди, может ли мачо быть импотентом? — Гомосексуализм заразный, — веско добавил Бела. — Он передается воздушным-капельным путём! Дыхнёт на тебя какой какой-нибудь пидор и привет! ты из мачо превратишься в пидора! По большому счёту, Анди стоило промолчать и закрыть эту тему, но молчать он не собирался. Эта парочка уж больно сильно его раздражала. Вот ведь… приперлись две гадюки! И как только Ханс с ними работает? — Смотри, огребёшь, Анди, — предупредил Миша. — На следующем же концерте. Фарин злопамятный. — Да что ты говоришь, я абсолютно безвредный! Фарин устроился поудобнее, вытянув длинные ноги в проход. — А где твой ненаглядный друг? — поинтересовался он у Анди. — Кампино? Откуда я знаю. — Наверно, Кудделя бьёт, — предположил Бела.— Тот дико лажал на последнем концерте. По-моему, он полупьяный вышел. В конце вообще упал в зал. — Это он специально упал! — Ага, специально, мне ты можешь не рассказывать, я там был! Он на ногах не держался! — Зачем ты ходишь на наши концерты? — возмутился Анди. — Там тебе что, медом намазано? — Довольно странные претензии! Я ваш фанат, купил билет, деньги заплатил, можно сказать, оторвал от сердца, деньги мне даются тяжёлым трудом! Ханс зачеркнул очередной вариант. — Ханс, что ты там пишешь? —заинтересовался Фарин. — Объявление, Миша ищет басиста. — Миша, зачем тебе объявление? Ты басиста, считай, уже нашёл. Вон Анди сидит, он наверняка согласится. Анди нахмурился. Бела, сволочь, прицепился к нему и не отцепится, пока не сочтёт, что отомстил за «девушку». — Сейчас! Разбежался. — Ах да, — медовым голосом сказал Бела, — ты же не можешь, тебе надо сначала испросить разрешения у Кампино, у вас же демократическая диктатура! — Я тоже думаю, что не надо никаких объявлений, — поддержал Фарин, — Миша находит подходящего басиста, а Кампино предлагает ему альтернативу: либо он играет с тобой, либо имеет дело с ним! — Заманчиво! Но Кампино может не согласится! — Согласится! —уверенно сказал Бела. — Наоборот, обрадуется! Ему бы только по морде кому-нибудь дать и даже все равно кому, а иначе день прожит зря! Все засмеялись, даже Анди и… внезапно послышался противный звук сверлящей дрели. Михаэль «Миша» Валер открыл глаза. Он лежал на кровати в своей квартире на Рихард-Вагнер-Платц. Дрель надрывалась. — Какие-то мерзавцы переехали, — с досадой сказал он, глядя в потолок. Действительно, вчера грузчики таскали какие-то коробки на шестой этаж. Он жил на пятом и предвкушал удовольствие слышать сверление ещё недели три, если не месяц. Проклятый звук прервал такой сон… Последнее время ему всё чаще и чаще стали сниться сны времен его молодости. Была бы его воля, он навсегда бы остался в этих снах. — Ханс ушёл, кажется, в 84 году… Уехал в Малайзию в 92 году… Сейчас 2014 год. Сколько же это лет прошло?.. Тут мерзкая дрель опять запела и ему волей-неволей пришлось вставать. Он принял душ, почистил зубы и пошёл готовить завтрак на кухню. Кухня сверкала чистотой, как впрочем и вся остальная квартира. Он и раньше не любил «художественный беспорядок»… Теперь наведение чистоты превратилось у него в манию, тем более, что никаких особых дел у него не было. Вчера было двенадцатое февраля. В этот день он всегда бывал на кладбище. В феврале ему сильно не везло, с некоторых пор он терпеть не мог этот месяц. 1 февраля несколько лет назад умерла его жена. У неё была легкая смерть, она сидела у телевизора, смотрела детектив. Внезапно он услышал крик и прибежал в комнату. Жена лежала на полу, он немедленно вызвал скорую, но её не спасли. Врачи сказали: оторвался тромб и сделать было ничего нельзя. А 12 февраля четыре года назад закончил жизнь самоубийством его младший брат. Он не оставил записки и Михаэль часто думал, что же случилось? Брат поступил в университет, ушёл из дому, снимал крошечную квартиру на пару со своим каким-то приятелем из университета.О своей личной жизни он никогда не рассказывал. Во всяком случае, женат он не был и детей у него не было. А вот у Михаэля была дочь. Но она вышла замуж и уехала в Баварию. Зятя он не любил. При первой же встрече зять назвал его «молодым человеком».* — Какой я тебе молодой человек? — неприязненно спросил он. — А что я должен тебя называть старым человеком? — невозмутимо ответил зять. Его это покоробило настолько, что он едва выдержал в доме дочери три положенных дней Рождества, а на четвертый день категорически объявил: «Гость на четвертый день воняет!» и уехал обратно в Берлин. Была и внучка, которую он любил, но видел нечасто. Однажды случилось чудо, одно из последних чудес его жизни. Дочка и зять оставили внучку на полгода бабушке и дедушке. Ей тогда было пять лет, у неё были светлые волосы и голубые глаза и бабушка сразу накупила ей синих платьев с цветочками и без. Он ворчал, что у девчонки и так всё есть и что жена, видно, в своё время не наигралась в куклы, но в глубине души был доволен. Девчонка была абсолютно бесстрашна. Он подбрасывал её вверх почти под потолок, потом ловил, бабушка нервничала, а она кричала ему: «Дедушка, ещё, ещё, ещё!» — Были хорошие денечки, да только кончились… Три года назад и тоже в феврале он заработал себе эпилепсию. Шёл в «Лидл» за продуктами, а оказался в больнице под капельницей. При этом он абсолютно ничего не помнил. — Что со мной было? — Это был эпилептический приступ, — сказала врач.— У вас есть родные? — Есть, — неохотно сказал он.— Они живут в Баварии. — Вы живете один? — Да, — хмуро подтвердил он. — Вам лучше жить с ними. Эпилептический приступ может с вами случится в любое время и некому будет вызывать скорую. — Моя дочь работает. Я не смогу вызвать её с работы.— возразил он.— Тем более, что я буду без сознания. — Вы пьёте? — задала вопрос врач. — Что значит пью? Пью как все. Это было неправдой. Каждый день он выпивал по три бутылки пива. Он утешал себя тем, что пьёт пиво, а не водку. А пиво даже полезно для организма, там есть какие-то витамины, которых нет в других напитках. Вероятно, это было действительно так. Но пиво совершенно точно плохо влияло на его фигуру. У него уже появился пивной живот, пока ещё небольшой, и он, который всю жизнь был стройным и спортивным, стал каким-то пухлым. — Вам прописаны лекарства, при которые вы не сможете больше пить, — объяснила врач. — Совсем ничего? — Совсем. — Совсем никогда? — Совсем. — До самой смерти? — До самой смерти. Иначе сразу же окажетесь у нас. Если приступы будут часто повторятся, то в конце концов, у вас есть большой шанс заболеть деменцией. — Что ещё мне нельзя? — Ездить на машине, на велосипеде, работать на высоте. Будет лучше, если вы постараетесь не нервничать. Дочь в Баварии не узнала о его диагнозе. Жить вместе с зятем он категорически не хотел. Он видел, что зять считает его бесполезным и поэтому относится к нему с нестерпимым высокомерием. В свою очередь, он считал зятя непроходимым болваном. Впрочем, даже от непроходимого болвана однажды была польза. После падения Берлинской стены, власти Берлина стали распродавать недвижимость в восточном Берлине буквально за копейки. Сам бы он ни за что бы не подсуетился, он делать этого не умел, а вот дочка и зять присмотрели ему две отличные квартиры и он, на все деньги, которые у него были, купил их. В одной, маленькой, он жил сам, вторую, большую, сдавал. И слава богу, жил не на социальную помощь. Квартира пришлась очень кстати, музыкальная деятельность не приносила ему больше почти никаких доходов. Группа играла на в год от силы пять раз. Она давно выродилась в «юбилейную группу». Любая его попытка предложить какой-то новый материал встречала вялое сопротивление. Может быть, надо было настоять на роспуске группы, но в 52 года уже тяжело начинать что-то новое… Да и особо много времени это не занимало. «Странно, — подумал он, — ещё пять лет назад казалось, что все ещё только начинается, что я опять найду талантливых людей.» Но постоянная роль искателя новых талантов давно уже надоела ему. Таланты начинали у него, а потом уходили в другие, более успешные группы. Так ушли когда-то Бела Б и Ханс «Зани» Рунге, ушёл Вёлли Роде, ушли Михаэль Бекманн* и Текс Мортон*. Да и нынешний состав параллельно работал в других группах и это, наверно, объясняло их постоянную пассивность. Большинство старых знакомых переехало в Дюссельдорф. В новой берлинской тусовке он чувствовал себя чужим. Кому он был там нужен? С соседями по лестнице он только здоровался. К более близкому общению не стремился. А сам с собой говорить он пока не научился. Оставалось смотреть футбол. Футбол всегда был его страстью. Когда-то перед ним стоял выбор: музыка или футбол. Он выбрал музыку. Может, следовало выбрать футбол и стать футбольным репортёром? И всё-таки у него в конце концов появилась компания, которую он нашёл именно благодаря любви к футболу. Это были старики, постоянные посетители пивного ресторана «Весёлая Марихен». Старички тоже болели за «Унион» («Железный союз», как они его называли) и терпеть не могли их вечных соперников— «Герту» и «Берлинское Динамо». Хозяину пивной Уве было лет под семьдесят, но он продолжал своё дело: «Здесь все-таки людей видишь, а что будет, если я дома засяду?» Маркус, пока его не свалил инфаркт, работал в мастерской по ремонту велосипедов. Юрген в прошлом чинил обувь и изготовлял ключи. Самый младший из них, Питер, имел экзотическую профессию: работал спасателем на голом пляже, но со следующего года ему исполнялось 65 лет и он переходил на пенсию. Завсегдатаи собирались в воскресенье, ближе к вечеру. Со ними было очень комфортно, не то что со старыми друзьями Человек он был был не из завистливых и всегда радовался чужим успехам. Но друзья рассказывали о своих грандиозных планах на будущее: альбомы, туры, концерты, фильмы, интервью. И естественно, спрашивали, как у него дела. «Нормально» —отвечал он и тут же переводил разговор на другое. Их жизнь напоминала полноводную реку, его — еле журчащий ручеек. Хвалится было нечем, а жалости не хотелось. А старики ничего не ждали, ни от себя, ни от других. А что уже ждать? Жизнь прожита. В основном, старики обсуждали политику. Нынешнюю и прошлую. Одной из их любимых тем была Берлинская стена и всё, что с ней связано. — Стену обещали не строить, заверяли на самом высоком уровне, —вспоминал Уве.— Потом все равно построили за одну ночь. — Всё потому, что политики врут как дышат! — подтвердил Маркус.— Осси оказались в плюсе. У них всё было дешевле. — У них было Штази! Старики многозначительно переглянулись. — Вот что я тебе скажу, Михаэль! — начал Уве.— Надо меньше доносы писать. Недавно наше правительство открыло архивы Штази. А через два месяца опять закрыло. А почему закрыло? Потому что в семьях осси стали происходить трагедии. Оказывается, многие родственники друг на друга стучали! Пока жили в неведенье, всё было хорошо. А тут получили подтверждение! Мне рассказывали про мужа, который вовсю стучал на жену. Она никак не могла поверить, требовала, чтобы ей показали дело! Ей его показали.Тогда компьютеров не было, всё писали от руки! Его почерк, как ни крути! Она была полностью убита и спрашивает мужа: « Как же так?! Что же я тебе сделала?!» А он ей отвечает: «Прости меня, пожалуйста, мне очень стыдно, но ты больше меня получала!» — Вот такие они и есть, типичные осси! —воскликнул Юрген. — Они всегда всем недовольны, — убеждённо продолжал Уве.— Лишь бы из старых федеральных земель деньги тянуть. Пенсию им сровняли, марки им обменяли, чего ещё надо? — Две их марки за одну нашу не очень справедливо! — Михаэль, а «налог солидарности на развитие новых федеральных земель» — это очень справедливо? Интересно, сколько ещё лет мы будем его платить? Из-за него жизнь всё дорожает и дорожает! И конца и края этому нет! На следующий день, в понедельник, позвонил его давний знакомый Марк Ридер.* Он пригласил его на домашний просмотр фильма «B-Movie: Lust and Sound in West Berlin».* Фильм должен был выйти на экраны в следующем году. Он был о них, о их прекрасной молодости, о Западном Берлине, городе, которого уже нет и больше никогда не будет… Михаэль давал Ридеру кое-какие материалы для этого фильма. Фильм ему понравился. Действительно все так и было: клубы, музыка и самые лучшие девушки на свете. Было только одно упущение. — А где же мы, «Die Suurbiers»? — Мне очень жаль, Миша, но мы сократили кусок с вами, фильм должен смотреться динамично. Но в титрах тебе, конечно, будет отдельная благодарность. — Хорошо, что будет отдельная благодарность, очень хорошо! Он посмотрел на Майкла Ридера таким бешеным взглядом, что тот отшатнулся. Связываться с Мишей в таком состоянии не стоило. Майк Ридер хорошо знал его репутацию. Как-то раз в одном из клубов Кройцберга Миша с компанией выпивал в баре. Напротив сидели какие-то малоприятные типы, а всем верховодил огромный толстый придурок c большим крестом на волосатой груди. Он был настроен отнюдь не мирно. Миша его знал, они уже не раз сталкивались. У придурка была группа и он считал, что он играет панк. Миша как-то раз детально объяснил ему, что то дерьмо, которое он играет— третьесортная копия «Штанов». Придурка это здорово задело за живое и он постоянно искал встреч с Мишей, чтобы, используя нецензурную лексику, доказать ему, что он не прав. Придурок был здорово пьян, разъярен и хотел во что бы то ни стало свести старые счёты. —Эй, ты, пидор! — сказал он Мише.— Выходи, побеседуем! По сравнению с ним высокий, но худой Миша выглядел как тростинка. Драться с ним один на один было чистой воды самоубийством. Друзья не сразу заметили отсутствие Миши, а когда они его нашли, он валялся на земле весь в крови, а придурок бил его ногами. Но даже это не заставило Мишу заткнуться. «Ну что, — говорил он, — урод, ты меня сильнее и что? Бей ещё раз, если сильнее! Ударил? Что это доказало? Ты всё равно бездарность!» Придурка скрутили, Мишу увезли в больницу. Выступление «Die Suurbiers» на следующий день было отменено, потому что рука у него не работала. Урод специально бил по руке. Впоследствии он долго лечил руку, тем не менее такой, как прежде, она уже не стала. Такие истории с ним случались часто. В прежние времена, в клубах Кройцберга можно было запросто получить удар ножом. Один из общих друзей рассказывал, что как-то раз Миша спас ему жизнь, ввязавшись в драку. Миша не знал страха — по крайней мере, в подобных ситуациях. — Сука, верни мне мне мои материалы, — сказал он Ридеру сквозь зубы.— Знал бы, не дал бы тебе ничего! Дня два его просто колотило от негодования. Ридер попытался отнять у него единственное, что у него ещё осталось — прошлое. На третий день он внезапно понял, что ещё не всё потеряно. Да, группа саботирует любые предложения. Но ничего не мешает ему начать сольную карьеру. Разумеется, речь шла не о выступлениях, а о том, чтобы записать песни, а аудиофайлы выложить в интернет. На это денег у него хватит. Есть много музыкантов, его ровесников, которые как и он, ничего особенного в своей жизни не достигли. Им не помешает лишняя денежка. Да и связи с владельцами небольших студий он сохранил. Песен накопилось много, практически на большой альбом. Он вложил в запись всю душу. Эти аудиофайлы были единственной возможностью снова обрести аудиторию. Но может он что-то делал не так, но его творчеством не интересовались. Подписчиков было мало. Он завел себе привычку каждый день с самого утра смотреть статистику. За день его аудиофайлы просматривало человек десять, в хорошие дни человек двадцать и это вселяло в него сумасшедшую надежду, что его, наконец, оценят. Но прошло полгода и первоначальная эйфория сменилась апатией. Отзывы ему практически не оставляли, разве что иногда смайлик с поднятый пальцем. Однажды какой-то человек написал ему развернутый хвалебный отзыв. Он не смог спать от возбуждения, несколько раз вставал и перечитывал его. Но один отзыв за полгода погоды не делал. Вот так и вышло, что единственной отдушиной в его серой жизни, остались воскресные вечера в компании со стариками. С некоторых пор осси и падение Берлинской стены отошли на задний план. Вниманием стариков завладел скандальный политик Тило Саррацин, выпустивший книгу с громким названием «Германия. Самоликвидация». В книге расписывались ужасы исламизации Германии. — Это правда, — вздохнул Юрген, — То, что пишет Саррацин — чистая правда. К нам в дом переехала семья немцев, они раньше жили в Нойкёльне. Их мальчика травили в классе. Он был там один единственный немец, все остальные турки и арабы. Вот поэтому я своей внучке сказал: если не будешь рожать, ты рискуешь проснуться в совсем другой Германии, потому что турки и арабы рожают как сумасшедшие! А она мне говорит, что она ещё не была в Таиланде! Вот после Таиланда и Японии она подумает и возможно, кого-нибудь родит… — А какие они все наглые! — негодующе сказал Питер.— Тридцать лет я работал на голом пляже и никогда ничего не случалось. И вот, какие-то приезжие арабы, которые живут здесь без году неделя, приходят на пляж, обзывают женщин проститутками и начинают им угрожать: «Мы вас всех убьём! Живыми в землю закопаем!» Да, мы купаемся всей семьёй, голые, и мужчины, и женщины, и дети, все вместе! А вам какое дело? Мы же не в вашей Ливии, Пакистане или откуда там вы родом, это делаем! — Мы их к себе в страну не приглашаем! — заметил Уве. — Они сами приезжают, добиваются статуса беженцев, а потом начинают требовать для себя каких-то особых прав! — Тут приезжает на пляж приезжает полиция, — продолжил Питер, —разумеется, когда она уже не нужна, потому что подонки, заслышав полицейскую сирену, уже удрали, и заявляет: «Спокойно, мы всех их найдём!» — Найдут они, как же! — усмехнулся Юрген.— Если захотят человека оштрафовать за неправильную парковку, то его-то обязательно найдут! А арабов— «извините, у нас людей не хватает!» Раздражение Юргена можно было понять. Совсем недавно ему пришёл штраф за неправильную парковку. — У меня в подъезде поселилась девушка из иммигрантов. Встретились мы с ней как-то в лифте. Ей показалось, что я с акцентом говорю. Старики заулыбались. Маркус изначально был из Саксонии, свободно говорил на саксонском диалекте и это сильно повлияло на его немецкий. — Она мне говорит: «Добро пожаловать в Германию!» Это мне, который здесь всю жизнь живёт! Я обалдел! Говорю ей: «Девочка, это не твой текст, это мой текст. Это я могу тебе это сказать, а могу и не сказать. Ты приехала сюда без приглашения.Ты кто есть? Ты нарушительница границы, в нормальной стране ты бы уже в тюрьме сидела…» — А у нас? — в свою очередь возмутился Питер. — Как только в доме поселились иммигранты, в нашем подъезде в углу напротив лифта стали валяться бумажки, окурки. Где стоят, там и кидают. Уве пожал плечами. — И вот таких вот мы должны интегрировать. Как эти арабы могут выучить немецкий? Это же ужасно трудный язык! И они его учить не хотят! — Может учебник дерьмо? — Михаэль, учебник не может быть дерьмом! Дерьмом могут быть только ученики! — Ну это как сказать! Лично он считал, что учебник по немецкому для гимназий написал какой-то вредитель. Даже лингвист, специалист по немецкому, поучившись по этому учебнику, смог бы возненавидеть немецкий навсегда. Возможно, такой же деятель сочинял «Немецкий язык для иностранцев»? Недалеко от Рихард-Вагнер-Платц был книжный магазин. Он время от времени туда заходил. В последний раз его поразило, насколько круто в последние годы изменилась жизнь. В этот магазин ещё года три назад приходило очень много людей. Сейчас на всех трех этажах было увидеть самое большее человек десять. Знакомые продавщицы жаловались: «Книги теперь не нужны, покупателей нет. Лучше всего сейчас продается литература для детей, книги о Берлине, которые покупают туристы, и учебники немецкого для иностранцев. Их у нас уже целая большая полка.» Он подошёл к полке, вынул наугад один из учебников.Надо было отдать должное: учебник был составлен со знанием дела, материал сопровождался смешными иллюстрациями. То и дело встречались небольшие рассказы, сделанные как комиксы.Он полистал учебник и ближе к концу наткнулся уже на довольно большой текст о продавце пиццы. Негр, молодой человек лет двадцати, привозит пиццу старику. Старик когда-то исполнял шлягеры и имел потрясающий успех. Продавец пиццы понятия не имел про него и его шлягеры. Он торопился. Ему надо было развозить пиццу дальше. Но старик всё равно поставил ему пластинку со своей записью, а потом подарил эту совершенно ненужную парню пластинку вместе со своим совершенно не нужным автографом. В задании значилось: прочесть диалог вдвоём, перевести, запомнить новые слова. Всю ночь он пролежал без сна. Проклятая страница из учебника стояла перед глазами. Он смотрел на темный потолок и мысли его крутились вокруг одной фразы: «Стоит ли продолжать?» В конце концов, дочка заподозрила неладное.Отец отвечал на все вопросы односложно и старался как можно скорее закончить разговор. — Расскажи мне что-нибудь— просила она. — Что? — Как ты себя чувствуешь? — Нормально. — Когда у вас концерт? — Нескоро. Больше из него было ничего не вытянуть. Дочка взяла дни из отпуска и приехала в Берлин. Отец был недоволен. — Зачем ты приехала? Это дорого и ни к чему. Я не просил меня контролировать. Квартира убрана, холодильник полон, бельё постирано. Что ещё надо? — Надо сходить к врачу. — Какого хрена? — Ты плохо выглядишь. — Мне уже шестой десяток, а я должен выглядеть как двадцатилетний юноша? После долгих уговоров он сходил к врачу. Врач выписал направление к психиатру, тот поставил диагноз «депрессия» и тоже предложил переехать к родным. Он наотрез отказался и тогда врач предложил дочке посещать его почаще. Через месяц дочь опять приехала. На этот раз она привезла внучку. У внучки были каникулы и она взяла её с собой, потому что «ваш отец должен видеть в своей жизни светлые стороны.» Тем более он когда-то её очень любил. Но внучка мало общалась с дедом. В основном она сидела в интернете. Как-то раз он случайно услышал разговор дочери с внучкой. — Твой дед был когда-то знаменитым рокером. — Мама, меня немецкий рок вообще не интересует. Мне корейцы нравятся: «BTS» и «EXO». — Сделай ему приятное, попроси посмотреть с ним вместе его записи, ты не так уж часто видишь деда, ему сейчас тяжело, его нужно поддержать. — Ладно, — неохотно сказала девочка, — попрошу… Но так и не попросила. Он не настаивал. Внучка для него так и осталась светловолосой маленькой девочкой в синем коротком платьице и в белых колготочках, которые делали её похожей на Алису из классических иллюстраций к «Алисы в стране чудес». А с этой, уткнувшийся в планшет, тринадцатилетней девицей, та девочка имела весьма отдалённое сходство… Тем более, что внучка покрасила волосы в рыжий цвет. Он видел целые залы крашенных девчонок, но крашенные волосы собственной внучки почему-то вызывали у него глухое раздражение. Вообщем, общение со взрослой внучкой не заладилось. Через два месяца, когда дочь опять приехала в Берлин, отец выглядел полностью погруженным в себя. Они опять сходили к психиатру. Тот предложил больницу. — Что мне сделать, чтобы она от меня отстала? — пожаловался он старикам, когда дочка уехала. — Может показать ей завещание? Я завещал ей мои квартиры. — Ни в коем случае! — воскликнул Матиас. — Тогда она точно упечет тебя в больницу, а там врачи ухватятся за диагноз «депрессия» и доведут тебя до состояния овоща. Они и со мной пытались такое сделать. Мол, инфаркт и депрессия идут рука об руку. Отправили меня в специальную группу какой-то терапии, сейчас не вспомню её название. Но не физиотерапия, это точно! Мне дали какой-то кусок шелка и я должен был его разрисовывать. Мол, подарите жене в подарок в качестве платочка на шею. Я в жизни не рисовал ни на каких шелках! Я им испортил два куска и они заставили меня за них заплатить! А стоили они недёшево. — Хороший гешефт! —сказал Питер.— Какие изобретательные люди! — Ещё какой хороший! Там вся группа испортили свои шелка. И все, как один, заплатили. Представляете, сколько у них таких групп?.. А за год сколько их проходит?.. Потом мы занимались групповой терапией. Мы все сели в круг и каждый должен был рассказывать о себе: как зовут, сколько лет, кто по профессии, где работал, где работаешь сейчас. Мне одного раза хватило, на следующий день я им заявил, что никакой депрессии у меня нет и лечится от того, что нет, я не намерен. И никакие антидепрессанты я принимать не буду. Точка. — Молодец, — похвалил Уве, — С врачами только так и надо, иначе они найдут тебе то, что у тебя в жизни никогда не было! — А ещё никогда нельзя им говорить, что тебе не хочется жить, —добавил Юрген. — Они сразу же перестают тебя лечить. Вот у меня был знакомый. Он упал и сломал себе шейку бедра. — Шейка бедра — это плохо, — заметил Питер. Старики согласно закивали головами. — Это очень плохо! Но он уже шёл на поправку, как вдруг он им печально сказал: «Я хочу умереть, я не вижу в жизни смысла»…Наверно, хотел, чтобы они его пожалели. А они его сразу перестали лечить. Он прожил ещё три месяца и отправился на тот свет. А молчал бы, может и до сих пор жил. С 11 февраля в Берлине начался карнавал. Во время карнавала пивная работала до трех-четырех ночи, пока не уходили последние посетители. Именно карнавал и новогодняя ночь были теми днями, когда пивные делали наибольшую кассу. Тут уже было не до старичков-завсегдатаев. Старики договорились встретиться в первое воскресенье после карнавала. А во вторник на следующей неделе его собирались положить на полтора месяца в больницу. Групповая терапия заранее вызывала у него отвращение. Кто он по профессии? Он по профессии музыкант. Сначала спросят, что он закончил? Ничего не закончил. Будут допытываться на каком инструменте он играет и что именно играет. Что им рассказывать? Что он играл панк и сам был панком? Утром он проснулся ровно в восемь. Проклятая дрель уже надрывалась. Он оделся, умылся, включил компьютер и нашел страницу со своими аудиофайлами. За вчерашний день его творчеством заинтересовалось два человека, за три последних дня их было шесть. Он выключил компьютер. Дрель вгрызалась в стену. Она буквально выгоняла его из дома: в мерзком шуме было невозможно что-либо делать. Он решил поесть в городе. С годами он становился более и более педантичным. Прежде чем уйти, он обязательно должен был проверить выключена ли вода и плита. Холодильник он разморозил ещё накануне и просто выключил его из розетки. Тоже самое сделал со стиральной машиной. Потом посмотрел, выключен ли везде свет. «Уходя, гасите свет, — любил повторять он. — Выключайте электроприборы». Дочка считала такие строгие меры излишними. Отца это не заботило. — У себя порядки наводи! — говорил на это он. Он решил прогуляться в Берлин Райникендорф, в котором он уже тысячу лет как не был, и который был когда-то раем весёлого панка. Сел в метро и доехал до Кройцберга. Ближе всего к метро был клуб «Tempodrom». Он дошел до клуба и зашёл внутрь. Там было полутемно, стоял стол, за столом сидел охранник, молодой парень, и играл на компьютере в какую-то компьютерную стрелялку. — Что вы хотите? — Можно зайти в зал? — Конечно! В зале всё осталось по-прежнему. Он стоял у входа и размышлял что и когда он сделал неправильно? Почему то, что так весело начиналось, сошло на нет? Делать в зале было нечего, только душу травить. И он пошел обратно. У стола охранника он задержался. — Спасибо, —сказал он. — Не за что! К нам многие вот так приходят, потому что «Die Toten Hosen» начинали когда-то здесь! — Да, здесь.Тогда вместе со «Die Toten Hosen» играли «Die Suurbiers», знаете такую группу? — Нет, я никогда не слышал о ней, должно быть она была малоизвестной. Мало ли таких групп, поиграют вместе года три и разбегутся. Вот «Штаны» — это сила! А Вёлле —лучший ударник в мире! — Мне он тоже всегда нравился, в «Die Suurbiers» его звали Grandmaster Suurbier и он полностью оправдывал это имя. Всего хорошего. Он почувствовал голод. С утра он ещё ничего не ел и решил поесть в кафе неподалеку, в том самом кафе, которое приснилось ему вчера. В былые времена, кроме кофе с пирожками, здесь можно было заказать сосиску с хрустящей жареной картошкой и яичницей глазуньей. Ему всегда казалось, что на свете нет ничего нет вкуснее. Он часто сидел здесь, нет, не он один, а всей компанией, сидели, смеялись, ели берлинеры —хитрые пончики с абрикосовым джемом, в которых всегда было непонятно с какого конца находится джем. Он зашёл в кофейню. Там было всё переделано, стены были покрашены в омерзительный зелёный цвет. Занавески стали розовыми, а стулья белыми, из пластика. — Старая хозяйка ушла на пенсию уже года четыре назад, — объяснила ему произошедшие перемены продавщица и улыбнулась, — но вы не беспокойтесь, берлинеры у нас по-прежнему вкусные! — А жаренную картошку с глазуньей вы готовите? — Нет, картошку с яичницей мы больше не делаем. Он купил кофе и два берлинера, но съел только один.Может быть, ему показалось, но берлинер был безвкусный, словно резиновый. Он вышел из кафе. Бар напротив кафе— «Berliner Bär» был закрыт, грязные окна закрывали жалюзи, с внутренней стороны висел пластиковый плакат, о том, что площадь продается. Плакат был старый, пожелтевший. Было видно, что бар продается уже давно и пока желающих его купить не нашлось. Поверх облупившийся двери была такая же облупившаяся вывеска «Berliner Bär» с рисунком посеревшего от времени медведя. Кружка в его лапе была еле видна. Он повернул направо и пошел знакомыми улочками Кройцберга (слава богу, что хоть они не изменились), повторяя привычный когда-то маршрут и минут через двадцать вышел к метро. Он прошел по переходу, потом, не торопясь и держась за перила, спустился по длинной лестнице на платформу, отдышался и сел на скамейку. — Эй, Миша! Он повернулся. Рядом сидел Анди, молодой и весёлый. — Привет, — сказал Анди.— Тебя вчера весь вечер Ханс искал. — Ханс Рунге?... — Ну да! Сказал, что сегодня с пяти будет в «Бэре». — А разве «Бэр»… открыт? — Сейчас-то, конечно, закрыт, а к двум откроется. Ты домой? — Да. — Зачем? Пошли ко мне! Я купил «Animalize» «Kiss», послушаем! А потом вместе в «Бэр» пойдём! — У меня денег мало. Анди вытащил свой кошелёк. — Так…десять, пять, три и мелочь… У меня 20 марок. А у тебя? Он посмотрел в своем кошельке. Там лежало десять евро. Но там, куда они пойдут, наверняка евро не принимают. — Ничего нет. — Ерунда! — жизнерадостно воскликнул Анди. —Целых двадцать марок — живем! — И правда, не поеду я домой, нечего мне там делать. И от этого решения ему стало так легко и весело, как не было долгие годы. Анди рассмеялся. —Ты что, с кем-то пил вчера? — А что? — Все признаки: денег нет и какой-то заторможенный. Похоже, он заснул на этой скамейке, видит чудесный сон и, пожалуй, знает как в нём остаться. — Слушай, Анди, ты когда-нибудь прыгал в зал? Анди засмеялся. —Это привилегия Кампино! Шучу. Прыгал. — И как это? — Забавно. Главное, не бояться. Подходишь к краю сцены и прыгаешь. — Ясно. Подожди меня здесь, ладно? Я быстро. Сейчас приду. Он махнул Анди рукой, подошёл к краю платформы и спрыгнул с неё, прямо навстречу с рёвом вылетевшему из тоннеля поезду… На следующий день, в одной из берлинских газет в разделе «Происшествия» появилась краткая заметка о самоубийстве популярного в прошлом фронтмена группы «Die Suurbiers» Михаэля Валера, известного под сценическим именем Cäpt’n Suurbier. Позже, в музыкальном журнале был напечатан некролог, первая статья о нём за многие годы. «14 февраля Михаэль Валер покончил жизнь самоубийством, бросившись под поезд метро. Ему было пятьдесят два года.Он всегда был очень строг к себе, для него существовало всё или ничего. Существуют люди (и их немало), которые о наполовину наполненном стакане говорят: «Он наполовину полон». Для Михаэля Валера наполненный до середины стакан всегда был наполовину пустой. Куда он ехал в тот день? К врачу? К своим старым друзьям? Этого теперь никто не узнает. Несомненным остается только одно: в тот день не нашлось никого, кто сумел бы отговорить Михаэля от того, что его стакан стал полностью пустым.» За его гробом шла значительная процессия. Все, кто с ним когда-либо работал, пришли с ним простится. Дочка плакала, внучка выглядела ошеломленной. Разумеется, она узнала многих из шедших за гробом людей, хотя до этого дня видела их только по телевизору. Выходит, дед действительно был знаменитостью? Может стоит послушать его песни? Но дед специально сделал так, чтобы внучке не достались его записи. Основную часть обширного, копившегося годами архива, получил Ханс Рунге, как один из основателей «Die Suurbiers», остальное досталось друзьям из различных групп. Дочке он завещал квартиры. Небольшие суммы и кое-какие вещицы на память приятелям из пивной. Зять и внучка были вообще не упомянуты в завещании. Через три с половиной года дочь поставили на могиле отца памятник. Два года ушли на развод, поскольку зять без всяких оснований стал претендовать на одну из квартир своего тестя. После победы в суде и развода, дочка занялась памятником вплотную. По совету каменщика, она выбрала черную гранитную, закрывающую всю могилу, плиту и квадратное надгробье из такого же камня. У подножия квадрата ровно посередине стояла черная гранитная ваза для цветов. На вазе для цветов дочка могла бы сэкономить. Самоубийство ничего не изменило в судьбе Михаэля Валера. Он был забыт при жизни и стал забыт вскоре после смерти. За последние два года никто ни разу не принес цветка на его могилу. Кроме смотрителя кладбища. Смотритель кладбища был ответственный человек и за небольшую дополнительную плату в день рождения Михаэля ставил в вазу свежие цветы. Кроме того, он дважды в год протирал надгробную плиту и особо тщательно позолоченную надпись на памятнике: «Здесь покоится Cäpt'n Suurbier. Михаэль Валер, 18. 10. 1962 — 14. 02. 2014 Ты всегда будешь в наших сердцах».