Сложенная вдвое тканевая тряпочка с трепетной нежностью собирала оставшиеся капельки воды с мытого стеклянного стакана. Какая ирония — раньше этой тряпочкой Кормак полировал обильно перепачканные вражеской кровью доспехи, натирал до блеска меч, снесший несколько сотен монстрических голов! Что же он делал теперь, отреченный от ордена, от всех своих многочисленных братьев… от самого себя? Мыл стаканы в оскудевшей таверне — какая нелепица!
Кормак был твердо убежден в том, что работа в «Закланном теленке» была предназначена буквально для кого угодно, даже для старика Декарда Каина или для легендарного Золтуна Кулла — но только не для него самого, и причина тому лежала на поверхности: ни для кого не секрет, что здесь, как и в любой другой «порядочной» таверне, подавали выпивку (вонючее дешевое пойло, приманивающее только отчаявшихся бедолаг, которым оставалось лишь искать утешение на днах бутылок — к оным относились, например, самокритичный капитан Рамфорд и струсивший мэр Холюс) и, самое страшное, точили лясы с посетителями. Требования были какими-то чересчур вычурными и завышенными, и у храмовника при попытке следования им возникал ряд ожидаемых проблем: во-первых, в хмельных напитках он совершенно не разбирался и ничего путного взбалмошным посетителям посоветовать не мог. Во-вторых, когда эти раздосадованные и до синьки пьяные баламуты начинали шутовской концерт с опрокидыванием друг на друга столов и лавок и переламыванием костей, бестолковый в плане переговоров с полуживыми вонючками Кормак мог утихомирить их разве что грубой силой (не зря же меч с собой носил), но даже это было невозможно из-за слезливых молебен Лии, не желавшей лишний раз лицезреть вид спекшейся крови и бесхозных голов, бесцеремонно снесенных с плеч. Брон, хозяин таверны, не был человеком сентиментальным и потому вместо драматичных упрашиваний поставил храмовнику твердый ультиматум: если вдруг он станет зачинщиком насильственной расправы и тем самым распугает всех и без того малочисленных посетителей, то сразу же, без лишних разговоров, с шумом и треском вылетит отсюда. Кормак согласился, пусть и нехотя — «Закланный теленок» был его единственной надеждой, проблеском света в кромешной тьме томления. А куда ему еще податься?
Еще одним метящим на звание работника года разливателем опьяняющей гадости по стаканам был Чародей, некогда бок о бок сражавшийся вместе с Кормаком против Леорика и его исхудавших детищ. Теперь же дорога судьбы привела их в эту забытую Богом таверну, дабы выполнять искренне невзлюбившиеся требования за сущие копейки, на которые нельзя было даже подлатать доспехи у обитавшего в соседнем доме торговца. Жизнь бедняка — до омерзения сурова, и прелести в ней, вопреки философствованиям толстосумов, нет совершенно никакой.
— Не жалеешь о том, что ушел вслед за мной? — взгляд у Чародея был хитрющий, завораживающий; в ожидании ответа локти он поставил на стойку, а подбородок подпер ладонью — поза незамысловатая, со стороны даже забавная. Уже в третий раз с момента обоюдной отставки он задавал этот вопрос, и каждый раз ответы Кормака были схожи друг с другом.
— А какой смысл мне был продолжать бесконечные скитания? — храмовник махнул рукой и несильно хлопнул ладонью близ локтя боевого товарища. — Да и нет у меня никого… кроме тебя.
— Вот оно как! — янтарные глаза героя сощурились; на некоторое время он вновь выпрямился, отвел от собеседника взгляд и одним ловким движением руки распустил хвост, в который всегда собирал свои длинные черные волосы — чтобы не мешались. И хоть теперь такая красота особо ничему помешать не могла, эта привычка осталась еще со времен активных боевых действий и избавиться от нее было непросто. Пряди мягкими волнами спали на прикрытые потертой мантией крепкие плечи, а обладатель пышной шевелюры едва заметно улыбнулся. От этой улыбки на душе у Кормака сделалось как-то тепло-тепло, даже жарко, будто сердце на некоторое время начало качать не кровь, а магму. Все, что он смог сделать — это завороженно промолвить:
— Красиво.
— Красота ничем нам не поможет. А вот деньги — это другое дело. Они-то помочь смогут. Подожди, мой любезный Кормак, то ли еще будет!
— Никак не пойму, к чему ты клонишь, — храмовник призадумался и в упор уставился на Чародея — теперь был его черед получать ответы; от этого пронзительного взгляда по спине отступника пробежали мурашки и, громко потянув ноздрями воздух, он отчеканил:
— Я никогда не тратил денег попусту и за все то время, что мы проторчали в этом клоповнике, насобирал приличную сумму. Завтра же я планирую отнести свое оружие и вещи на починку к Хедригу. Ты со мной?
— Мы не для того обошли вдоль и поперек все тристрамские руины и королевские склепы, чтобы бросать друг друга на четверти пути. Вместе с тобой я отправлюсь хоть к самому Диабло в объятия!
— Мне нравится твой настрой! Ну что, полюбуемся напоследок ночным Тристрамом? Вряд ли в ближайшее время мы вернемся в это место, уж слишком гнетущая здесь атмосфера.
— Пойдем, — Кормак был рад возможности покинуть стены «Закланного теленка» после долгого рабочего дня: из-за постоянного сидения на одном месте все тело, а особенно исстрадавшуюся шею, зверски ломило. Встав из-за стойки, храмовник принялся разминать затекшие конечности и негромко шипеть от острой боли, отдающейся во всем теле. До чего же пакостная работенка!
Из таверны он вышел вместе с Чародеем, нацепившем надтреснутую корону на роскошную темную гриву, отливающую мутноватым желтым цветом в мягком свете импровизированных фонарей. Эти фонари были воздвинуты ремесленниками, не поленившимися лишний раз взять в руки инструменты, и пусть теперь толку от этих изобретений было мало, некогда даже такой источник света мог порадовать народ.
— Знаешь, — начал Чародей, и на губах его заиграла легкая невинная улыбка; бледные щеки озарились, зардели. — я не сдержал своей клятвы. Помнишь, я пообещал себе никогда не влюбляться?..
— Ну вот, опять эти твои загадки! Знал бы ты, как они меня порой раздражают!
— Ну ты и дурень, Кормак! — Чародей звонко, непривычно для самого себя, рассмеялся и игриво ткнул локтем в кирасу на груди растерявшегося храмовника. — Люблю я тебя — вот и вся отгадка!
— Между прочим… — Кормак на секунду замялся, но, заглянув в блестящие от радости глаза Чародея, продолжил в своем обычном размеренном темпе:
— Я тоже не думал, что когда-нибудь моим горячим сердцем сумеет завладеть кто-то, помимо прекрасной дамы. Я рад, что мне выпала честь сражаться с тобой плечом к плечу, и я уверен, что ты — не только прекрасный воин, но и великолепный любовник.
— С удовольствием подтвержу твою догадку, но на данный момент у нас есть другая цель: от Лии и ее нового товарища я узнал, что нам предстоит долгий путь в Калдей. Будь уверен, мы положим конец происходящим там бесчинствам, и наши имена будут вписаны в историю кровью наших врагов!
***
Кормак и Чародей, как и многие другие, пытались перехитрить судьбу и укрыться от ее тягот в прибежище для бедняков, замаскированном под культурную таверну. Но единственными, кого они смогли обвести вокруг пальца, были они сами. Теперь, вдоволь натерпевшись на собственной шкуре броновского всевластия и вкусив в полной мере горечь местных напитков, напарники решили не прятаться от трудностей, а преодолевать их, бороться до последней капли крови. Если бы у храмовника было время на пустые сожаления об утраченных возможностях, он непременно раскаялся бы за свою лень и трусость — именно они сбили его с пути истинного.
В последний раз окинув пустым взглядом поредевшие ряды посетителей «Закланного теленка», Чародей подошел к капитану Рамфорду, который, судя по частым визитам в таверну, решил спиться от одолевшего его отчаяния. Пучина ужаса, начавшая разрастаться сразу же после трагической гибели капитана Далтина, постепенно затягивала бывшего крестьянина и пала бременем на его измученное скорбью сердце, а тот даже не пытался выкарабкаться из вязкой чертовоточины, навек оклеймившей его сознание. Казалось, будто он уже смирился со своей бессчастной участью, и Чародей ему даже в чем-то сочувствовал, потому что прекрасно понимал, что такое уныние (сам недавно пережил) — и посему сказал лишь:
— Зря.
***
— Видели бы меня сейчас мои наставники… — с нотками презрения к самому себе протянул маг. Он перерывал оставшиеся в небольшой комнатушке вещи, избирая лишь те, что еще можно было починить. Свою любимую мантию, служившую нательной броней, Чародей так и не отважился снять. Слишком уж любил он этот величественно колышащийся на ветру кусок черной материи.
— Они бы тобою гордились. — вставил храмовник — и пусть Чародей имел в виду совсем другое, быть может, повод для гордости все-таки был. Он вернулся в строй, и это самое главное, а что было до этого — весь этот трусливый побег от самого себя, никчемные попытки запорошить зоркие глаза судьбы, трата драгоценного времени на причитания о треклятой работе — пускай остается на задворках памяти.
