Боги никогда не проигрывают

В глаза били ни то ветер, ни то жгучие остатки чего-то, что ещё недавно имело цвет, форму и значение. Минуту или час назад, вчера, десятилетие или тысячи лет прежде. Но они не слезились, пересохшие, усталые и давно потерявшие свой исконный цвет; тот самый, которого не было с самого начала, казалось теперь, что как и самого мира; Ноктиса в нём; в себе и у себя. Широко раскрытые глаза смотрели перед собой, видя всё и ничего одновременно. Голубо-серое небо слепило от непривычки, пока солнце белой полосой рисовало себя на линии горизонта, не являя ни холода, ни тепла, ни интереса. Просто будучи. Просто являя себя. Эта светлая полоса, не загороженная ни горами, ни чем бы то ни было ещё, отражалась в глазах, переполненных остатками пережитого в погасших будто бы изнутри. Ему больше не для чего гореть. Незачем. Не для кого. Но как и Луна, как и Солнце, как и ветер — он оставался. Являлся. Был. Глаза жгло и щипало, но слезиться им было, казалось, и нечем вовсе: стало бы уместно, да не получалось. Щеки также обжигало нечто остывшее; ни то те самые слезы, ни то чёрные миазмы, ни то лёд; также — фантомно, на самом деле не было ничего, кроме то ли шелушения, то ли грязи. Дыхание полной грудью. Неторопливое. Совершенно не обращая внимания на то, как ощущался воздух, чем он наполнен, легок или тяжел. Он был, и если лёгкие по-прежнему не разъело, значит ими все ещё можно дышать. Что ещё верно требовать от воздуха? Ничего. Незачем. Мёртвым не надо много, чтобы дышать. Грудная клетка вздымается под потрепанной тёмной одеждой; спокойно, словно бы ничего — необычного — не происходило. Вся фигура замерла, разве что покачиваясь от ветра и естественных реакций тела, на что также не обращалось никакого внимания. Без понятия, что имело его теперь. Для кого-то, кроме самого Избранного. Избранного во имя... Прострация. Ужас. Конец. Начало. Для чего-то. Продолжение для самых сильных и самых циничных. А Эос? Эос был в огне, теперь угасая разномастным пеплом и пылью. Ничего стороннего не наполняло воздух звучанием. Тишина, "отходящие" шумы, ветер, хруст и что-то ещё, едва ли описываемое словами. Солнце на горизонте, пока лучи его бросали тени и с какой-то ни то злобной, ни то ироничной, ни то печальной обязанность. Освещали те контуры, что остались от когда-то достаточно высоких и достаточно современных зданий со всей инфраструктурой, сколько бы последние полтора века не усложнялись условия жизни, не возрастала опасность и не стирались с лица земли целые регионы и небольшие народы. Сейчас оно всё сравнялось. Ничто не устояло, не здесь, в эпицентре. Цивилизация крушится проще всего, но там, за её пределами, жизнь была; способная возродиться, если того пожелает. Люди вылезут из укрытий, пепел осядет, растения пробьются сквозь грунт, дождь прибьет всё к земле, солнце осветит. Как это и было всегда. Раз оно по-прежнему оставалось. Так стоило думать и предполагать, а проверять... Ноктис не уверен, про проверит. Что хочет знать правду. Он вообще не уверен ни в чём, кроме того, что ощущал под ногами грунт, но не сами ноги. "Что мы наделали?" Ветер, перемешанный с пеплом, дымом, смогом и прохладой, что не подавить остатками жары недавних пожаров, развивал волосы и ткань, неизменно заставляя глаза свербеть. В конечном счёте, прищуриться, медленно переведя на свои руки, словно ватные и не его вовсе, да уставиться на них. "Что я наделал?" Прикусил губу, кажется. Этот вопрос ничего не задел внутри, мячик словно ударился о бетонную стену, после провалившись в колодец, сначала со звуком удара о метал, а после так и канув в нигде вместе со всякими шумами. Вдох-выдох. Руки снова опущены, а глаза уставлены себе под ноги. Молчание в голове. Молчание в мире. Никакие шумы не звучали по-настоящему. Красные блеклые глаза снова поднялись, но теперь, кажется, наконец-то сфокусировались на том, что видели, медленно обводя со своей высоты открывшуюся ему картину. Неторопливо, ни то с сожалением, ни то с надменной скукой, ни то с опустошенным безразличием. Одно движение, рывок, призванный меч позволил приземлиться на землю внизу, после чего снова исчез в никуда. Шаги по земле почти беззвучны: пепел и пыль подавляют их. Лишь только хруст и шорох стекла, мелких камней и прочей мишуры, что попадается под ноги и создает шумовое сопровождение. Шаг. И ещё шаг. И ещё. Ботинки давно занесены и забиты пылью, теперь не чистые из-за земли; дождя в ближайшие часы не намечалось точно, а то и дни. Шаг. И ещё шаг. Ничего. Разрушения. Победа. Разрушения. Это всё словно бы Лейдё с пост-военным изничтоженным после падения Стены сорок лет назад городком, откуда ушла жизнь и всякое движение. Но это не Лейде. И снова шаг. И ещё один. Уверенно, но неторопливо, словно бы в унисон со временем, пережившим здесь коллапс; как и сам Избранный. Взгляд то и дело цепляется за окружение, за остатки металла и бетона, на огрызки сооружений, разнесенную технику, не изничтоженные тела и дробленные экзоскелеты, прочие останки когда-то живых тварей, что не успели распасться вместе с магией и скверной. Когда-то знакомые улицы мелькали в голове яркими, пускай и ночными из-за прежде вечной темноты картинками. Полными огней, людьми, шумами и движением. Того, чего не было сейчас, и что теперь вызывало ощущение разрыва, двойственности, ни то фрагментарной памяти, ни то галлюцинаций, то и дело перескакивая с одного на другое. Шаг за шагом. Улица за улицей. Шаг за шагом, отчего-то всё быстрее и быстрее, пока вовсе не сорвался на бег. Всё по тем же знакомым очертаниям улиц, словно бы в попытке... чего? Снова замедлился. Вдох-выдох. Медленнее. Ещё медленнее. И ещё. Так, словно сопротивление в воздухе, в ногах, словно бы это ни то тяжесть, ни то вовсе необходимость не двигаться. В какой-то момент Ноктис остановился совсем. Недалеко от перекрестка, что вёл к центральной площади со всеми историческими массивами там, с Цитаделью. Глаза зацепились за неё, а картинка перед глазами предательски замелькала, возвращая из памяти то, каким это место было прежде. Без естественного света дня, но живое. Теперь свет дня был настоящим, не созданным лампами. Всё ради того? Калейдоскопом в голове пронеслись картины из прошлой жизни. Где они... Они... А он... Ноги сами подкосились, заставив Ноктиса рухнуть на колени, прямо в пыль и пепел, пока глаза, что прежде держали фокус на остатках Цитадели, заставляя немного задирать лицо, снова расфокусировавшись. Король Королей теперь просто смотрел в никуда, стоя на коленях посреди... Как же и чем это назвать? — Стелла, ребята... Отец, — одними губами, не сумев выжать больше ничего. "Я всегда буду следить за тобой, Ноктис". "Мы с тобой до самого конца, Нокт". "Я передаю это тебе, мой сын". Больше их не осталось. Никого не было. Они теперь по ту сторону. Все те, кто имели смысл, ради кого боролся, кто двигал и не позволял отчаиваться, кто являлись всем и тем единственным, что наполняло Ноктиса. Они покинули его. И каждый всегда знал, включая его самого, что этим всё и закончится. Таков путь. Такова цена. За то, чтобы не осталось никого у него самого, но остались дорогие и не чужие у тех, кому удастся выжить; для кого-то ещё. Чтобы они больше не испытывали такого. Того, что даже оторванного от собственной души и смерти сумело не сломать, но... "Я не знаю, как мне быть без вас. Зачем быть теперь", — когда кругом лишь осколки и пыль от медленно умиравшего, но так желавшего жить мира. Руки, безвольно свисавшие, сжались в кулаки сильно-сильно. Мелькнуть бы чему-то в глазах, да вот ничего не осталось. Совсем ничего. Даже все эти призраки прошлого, что на секунду заполнили сердце, покинули его столь же быстро, едва-едва коснувшись. А Ноктис так и стоял, замерший на коленях среди... там... — ... Такова плата за новый цикл. Смерть во имя возрождения, новая страница, что должна была начаться, перечеркнув все прежние, — на голове почувствовалась чужая рука, что от затылка прошла к уху и на что Ноктис не обратил никакого внимания, даже не шелохнувшись. Как и на пыль, как и на ветер. Между тем фигура с извечной едва уловимой улыбкой обошла его и остановилась рядом в стороне, собрав руки перед собой. — Боги дали тебе силу, чтобы закончить прежний, и теперь отголоском свершившегося Пророчества ты будешь тенью следовать по возрождающемуся миру, оберегая его от подобных совершенным ранее ошибок, — голос неторопливый, приятный, ни то хитрый, ни то убаюкивающий, но Избранный знал, сколько в нем безразличия и жестокости. Шива никогда не была проста, потому что на людей похожа куда сильнее своих божественных сородичей. — Глазами и руками, пока боги дали людям волю, "Отошли в сторону, чтобы больше не подвергать себя опасности", — стоило добавить, но какая разница? Ноктис всё также не смотрел на неё, а взгляд его, уставленный сначала на Цитадель, после в никуда, съехал, опустился, бесцельно упершись в землю перед собой. Ему нечего сказать. Ему не о чем думать. Ему незачем злиться: все уже мертвы. Дело уже сделано. Ничто не отменить. Тяжесть кристалла оставалось единственно знакомым; единственным, что вело его к Ним, к тем, кем была наполнена память. Кулаки разжались. Фигура рядом рассеялась, а Избранный, словно такой же пустой, как эта чистая страница нового мира, рухнул руками в землю, прислонившись к ней лбом. Пальцы перебирают пепел. Это всё по-настоящему. А он даже не способен заплакать. А ему... даже не хотелось. Ветер трепал волосы на затылке и концы куртки, пока его фигура так и замерла. Пускай бы замело пылью, как и город, которого больше не было, в мире, который оставил после себя чешую, давая начало новой змее.