Клетка

      Маленькая Машенька жила в огромном и прекрасном мире: он простирался от серебряных рощ, где зарождались легкокрылые эльфы, до рубиновых гор, где властвовали белобородые гномы, и дальше во владения драконов. Мир этот был столь большим, что не было видно его границ, ибо за драконьими владениями скрывалось русалочье море, а дальше бездонный мир восхитительных чудес.       Но как бы не были обширны владения Машеньки колючие заросли, как в сказке о спящей красавице, не давали ей заглянуть чуть дальше всевозможных чудес. Машенька знала, что там за шиповником, что никогда не подчинялся ей, скрывался ещё один мир, в котором жила маменька и сестрица Алёнушка. Машенька пряталась в зарослях камыша, припадала к земле, крутилась вокруг сестрицы Аленушки и маменьки, но подсмотреть тот, другой, мир не могла, хотя для Алёнушки с её стеклянными крылышками шиповник убирал свои шипы. Когда маменька уходила, и Машенька оставалась одна среди эльфов и драконов, она выбиралась на самую солнечную поляну, окруженную розами и до слез смотрела на небо, с опаской бросая взгляд на далекие заросли кустов, где в тени солнца прятались монстры.       Машенька росла в окружении эльфов, с утра собирая сладкую росу, а вечерами пируя с драконами, когда однажды с хрустальным перезвоном сквозь заросли шиповника прибежала Алёнушка. Сестрица Алёнушка была всё такой же кукольно-хорошенькой, только синие-синие глаза были полны слёз. Алёнушка ничего не говорила, только прижалась к Машеньки и горько зарыдала, своими слезами спугнув легкокрылых эльфов и храбрых драконов.       — Он обманул меня, — сквозь всхлипы расслышала Машенька.       — Кто?       — Принц.       И Машенька всмотрелась в заросли роз, где скрылся эльфийский принц, а затем подняла взгляд выше, где затаился принц драконов, но все они лишь непонимающее смотрели в ответ.       — Он обещал мне, что заберет меня далеко-далеко, — продолжила Алёнушка, — и больше не пришел.       — В серебряную рощу? Или за огненный хребта?       — Нет-нет-нет, какая же ты ещё маленькая Машенька, -печально улыбнулась Алёнушка. — Помнишь, я рассказывала тебе о зеленоглазом мальчике?       — А, рейнджер, — протянула Машенька и прищурилась, всмотревшись в кусты роз.       — Неважно, — выдохнула Алёнушка, — скоро придет маменька, мне пора.       Сестрица Алёнушка прижалась к Машеньке крепко, будто в последний раз, а затем улетела на своих стеклянных крылышках прочь, и Машенька ещё долго смотрела ей вслед, вспоминая зеленоглазого мальчишку, что кажется клялся Алёнушке в вечной любви. Тогда Машенька долго смотрела в небо на золотые звезды, днем, и на серебряные — ночью, думая о сестре, которая больше не приходила одна.       Машенька часто взлетала вверх, на своих слабых беленьких крылышках, мечтая улететь высоко-высоко в небо, к звездам, что так манили ей. Но ни через год, ни через два дотянуться до сверкающих золотистых звезд она не смогла.       Когда Машеньки стало семь — огромный и прекрасный мир стал меньше.       Машенька уже добралась до тех мест, где заканчивались чудеса и начинались его границы.       Границы прекрасного мира были закованы в золотистую клетку, полную острых шипов, и туман. Шипы кололись, но неохотно прогибались под её ладошкой и теперь Машенька часами наблюдала сквозь прутья клетки за тенями других людей. Порой люди подходили столь близко, что туман отступал, и Машенька видела крылатых, как и она людей, а иногда и бескрылых, как маменька.       Машенька часами наблюдала за туманами и чужими тенями, а потом к её клетке подошел хорошенький мальчик с серыми крылышками.       — А почему ты сидишь в клетке? — спросил мальчик.       — Что такое клетка? — спросила Машенька. — Это всё мой мир, маменька говорит, что там за туманом ничего нет.       — Врет всё твоя маменька, — сказал мальчик. — Здесь целый мир, гораздо больше твоей клетки!       — Маменька не может врать! — закричала Машенька и ринулась прочь от клетки.       Машенька долго слонялась по цветочным лабиринтам и изумрудным горам, прежде чем пришла маменька и сестра. Сестрица Алёнушка была слаба, она кусала губы и прижимала раненные радужные крылышки, что так красиво переливались на солнце, и не смотрела на неё.       — Маменька! — улыбнулась Машенька и бросилась в объятья маменьки, та огладила кучерявую головушку, как и всегда избегая крыльев. — А я сегодня видела мальчика!       — Мальчика? — спросила маменька, сдвинув брови. — Что за мальчик?       — Он пришел ко мне из тумана, — сказала Машенька.       — Ох, милая, — поджала губы маменька, — сколько раз я тебе говорила не ходить к прутьям клетки, там много злых людей. Вот посмотри на Алёнушку, та не послушалась меня и что с ней случилось? Да, Алёнушка?       — Да, маменька, — ответила сестрица, смотря на изумрудную траву. — Злые там люди, Машенька.       Но Машенька не послушалась маменьки и ещё дважды встречалась с серокрылым мальчиком.       — Привет, Маня, — поприветствовал Машеньку мальчик, протягивая сквозь прутья наливное яблоко.       — Привет, — улыбнулась Машенька. — Спасибо! Сильно досталось за руку?       — Я сказал, что спасал принцессу, — улыбнулся мальчик. — Мама сказала, что я герой.       — Но я никакая ни принцесса, — покачала головой Машенька.       — Самая настоящая принцесса, вот увидишь, я выросту и спасу тебя из заключения! Не веришь? Давай поклянёмся! — вновь протянул в клетку руку мальчик.       И Машенька приняла его клятву, как самая настоящая принцесса: с торжеством и надеждой, вот только сколько бы не ждала Машенька его, больше он так и не пришел. Машенька верила в него, вспоминала его рассказы о злой ведьме, что живет на высокой горе в том туманном мире, но однажды эта вера умерла.       Машенька росла, и мир от года к году становился лишь меньше, вначале пропали горы, где жилы добрые гномы, затем исчез лес, где нынче вечно веселились эльфы, их место заняли колючие золотистые шипы. Машенька всё также взлетала к звездам и с каждым годом всё ближе подбиралась к ним, пока в четырнадцать не поняла, что все звезды были шипами, направленными внутрь клетки.       Теперь Машенька знала, что не было у неё прекрасного и огромного мира, была лишь клетка, что от года к году становилась меньше.       И однажды сквозь туман к Машеньке вышел синеглазый мальчик, бескрылый, но ослепительно красивый.       — Кто ты? — спросил мальчик.       — Я — Машенька, а ты?       — Лёха, — сказал он. — А за что тебя посадили в клетку?       — Меня заключила в неё ведьма, — сказала Машенька.       — Чушь! — сморщился Лёха. — Ведьм не существует, а в клетках сидят только преступники!       Машенька замолчала, всмотрелась в синеглазого мальчика и скрылась в кустах сирени. Маменька пришла к Машеньке, когда шипы окрасились в ярко-красный от заходящего солнца, маменька вновь погладила Машеньку по курчавой голове, избегая нежных крыльев.       — Маменька, а правда, что в клетках сидят только преступники? — спросила Машенька.       — Да.       — Значит, я плохая?       — Глупости, клетка защищает тебя от злых людей из тумана, — нахмурилась маменька. — Ты опять, непослушная девчонка, была у прутьев? Сколько раз я тебе говорила не ходить туда! Бери пример с Алёнушки, вот же умная девочка!       — Но маменька! — вскрикнула Машенька, но мать вновь скрылась в зарослях колючего шиповника, оставив её одну.       Машенька больше не видела синеглазого Лёхи и про серокрылого мальчика больше не вспоминала, знала, что в чем-то виновата раз сидит в золотистой клетке. Машенька обходила свои владения трижды в день, больше не подходя к прутьям клетки, но скоро исчезли кусты сирени, а позже пропал и шиповник, оставив лишь острые шипы клетки и сизый туман.       Маменька больше не заходила в золотистую клетку, выплывая из сизого тумана, как некогда это сделал Лёха, и каждый раз Машенька тянула к ней руку, прося вызволить из клети, вновь и вновь видя бескрылую спину маменьки.       Однажды, из сизого тумана к Машеньке выплыла сестрица, бледная и бескрылая.       — Не зли маменьку своими глупыми просьбами, — сказала сестрица, посмотрев на её белые крылья. — Клеть защищает тебя!       — От кого?       Но сестрица не ответила, скрывшись в сизом тумане. Туман поглотил сестрицу, оставив Машеньку совершенно одну, и ещё долго ей виделись красные будто бутоны роз пятна на чужой спине.       Время шло, Машенька продолжала расти, и скоро пропала изумрудная трава, обнажив каменный пол клети, и острые шипы так и норовили впиться в некогда белые крылья.       Машенька больше не летала, ведь не было больше ни звезд, ни неба, только сверкающие будто бриллианты шипы, обещающие вечную боль. Своей рукой Машенька могла дотронуться до острых, преострых шипов потолка клети. Она стала горбиться, прижимая крылья всё ближе и ближе к себе, но каждую ночь неизменно ранила их.       Ещё через год сквозь острые покрасневшие шипы, Машенька увидела дверь клети. На двери клети не было ни замка, ни щеколды, только ещё более длинные и острые шипы, окружали дверь. Казалось, что дверь была способна открыться от малейшего прикосновение, но как бы сильно Машенька не тянула руку, добраться до двери не могла.       Ещё через год рука покрылась струпьями и шрамами, и Машенька продолжала слезно молить маменьку открыть клетку из раза в раз получая один и тот же ответ: «Без клети ты не проживёшь!»       Однажды к Машеньки вновь пришла сестрица, она долго смотрела на Машеньку, хмурилась и кусала обескровленные губы.       — Пообещай маменьки оставить свои крылья в клетке и тогда клеть откроется, — советовала сестрица, скрывая тяжесть новых оков.       — Но крылья, это ведь я — возразила Машенька.       — У родителей наших не было крыльев и у меня их нет…       — Так были же, — сказала Машенька. — А как же парень тот, зеленоглазый, что обещал вызволить тебя?       — Не вспоминай о нём! — вскрикнула сестрица и дернула плечами, будто крыльями стараясь себе обнять.       И Машенька поняла, что никто не придет спасать её. Машенька опустилась на пол клети, полный спекшейся крови и обняла себя израненными крыльями.       — Бери пример с меня, — потребовала сестрица. — Оставь крылья и будешь свободна!       — Не буду! — ответила Машенька и скрыла лицо в пропахших кровью крыльях.       В тот день туман сладким шепотом советовал ей новый способ открыть клеть. И Машенька знала, что, если исцарапать запястье сильнее и никого не звать, клеть откроется, но знала она и то, что это больнее всех уколов острых шипов.       — Открой клеть, маменька, молю тебя, — сказала Машенька, протянув израненную ладонь вперед.       — Без клети ты не проживёшь! — ответила маменька, в очередной раз скрываясь в сизом тумане.       Машенька не стала бессмысленно тянуть руку к двери, она посмотрела на иссохшееся, почерневшее запястье и обломала его как сухую ветвь. С хрустом запястье сломалось, и Машенька всмотрелась в сизый туман, но никто так и не вышел к ней. Машенька взяла оторванное запястье в другую руки и вновь потянулась к двери.       Почерневшая, покрытая струпьями рука, казалось была готова обернуться в прах от любого прикосновения, но прежде, чем рука обернулась в прах, Машенька успела открыть клетку. В туже минуту сизый туман осторожно проник в клеть, обдав холодом чужие ноги. Но Машенька уже не боялась сизого тумана, она выбежала из клети и взмахнула израненными крыльями, взлетая вверх к луне.       В новый мир.