Что ты будешь делать?

Никитина исчезла со всех радаров на следующий же день, решив начать действовать с самого утра после разговора с Пашей, Юра не смог до неё дозвониться. То телефон был недоступен, то следовала череда долгих гудков, которые в последствии обрывались, давая Юре понять, что слышать его не хотят. Ещё через сутки оператор уже сухо вещала, что набранный Юрой номер не существует, и руки у него опустились окончательно. Аня стёрла Юрин номер и сменила симку. Сперва обрадовалась, мол, давно было нужно это сделать и не страдать лишний раз, не трепать себе нервы, но уже спустя несколько дней пожалела. Скучала, совсем немного, но скучала, в какой-то степени даже жалела, что тогда не сдержалась и высказала ему всё, что накопилось. Подруга уверяла, что сделала Аня всё правильно, что не нужно распыляться лишний раз на тех, кто не готов пожертвовать чем бы то ни было ради тебя, а у самой Ани с каждым днём уверенности в правильности сделанного выбора становилось всё меньше и меньше. Снова скачала тиндер в надежде, что может быть с миллионной попытки она найдёт в этом небезызвестном приложении нормального мужика, который не будет высылать ей фотку своего члена вместо приветствия и намекать на исполнение своих порой извращённых сексуальных фантазий в первые десять сообщений переписки. Увы, за те пару месяцев, пока она довольствовалась присутствием мужчины в своей жизни, который давал ей регулярный секс и достаточное для того, чтобы не впасть в депрессию, количество любви, контингент не изменился, приличные мужики попадались редко, а если и попадались, то в процессе общения Аня понимала, что нифига они не приличные и скелетов у них в шкафу гораздо больше, чем у тех, кто отправлял член. И ладно, если б хоть красивые, так ведь совсем безобразные слали. Музыченко из головы не шёл, как бы ни выгоняла. Если днём ей удавалось отвлечься, то ночью, особенно если перед сном в руках совершенно случайно оказывался бокальчик с чем-либо крепче кефира, в голове сразу начинали роиться мысли о возможной роковой ошибке, допущенной из желания сделать всё по-своему. Зажав между пальцами тяжёлую голубую папку с документами, как всегда эффектная Аня взмахнула волосами, вышла из такси и уверенно вошла в двор тату-студии, благо, ворота были открыты, несмотря на поздний час. Её как будто ждали и любезно предлагали войти. На втором этаже горел свет, на балконе курили, но кто именно, Аня разглядеть не смогла. Свет есть, а значит в студии не пусто. Она и не сомневалась, что кто-то в студии да будет, время было не детское, но зная то, как Юра часто порой задерживался в тату-студии, потому что задерживались мастера, а админа он держать не хотел, уверенности только прибавилось. В любом случае, ей всего-навсего нужно было оставить папку с документами, для этого подойдёт даже рядовой мастер, который сообщит Юре, что документы теперь на месте и он волен делать со своим бизнесом всё, что его душеньке угодно. К слову о папке, Аня совершенно о ней забыла, иначе бы отдала в тот раз, когда он заявился к ней после её игнора. Тогда Аня ушла курить и уже постфактум обратила внимание на документы, по итогу она больше двух недель пролежала на подоконнике, и пролежала бы ещё столько же, не наткнись она на неё во время генеральной уборки. Пролистала, ухмыльнулась. Она сделала всё, что могла, и сделала это исключительно с благими намерениями без малейшего желания получить из этого хоть какую-то выгоду. На том свете зачтётся. Вошла смело, как к себе домой, осмотрелась, оценила парочку новых интерьерных штучек, которых не было в её предыдущий визит, и пошла на свет на второй этаже. Теперь помещение выглядело гораздо опрятнее, неудивительно, что дела стремительно шли в гору. «Конечно неудивительно, потому что с твоей лёгкой руки», — пронеслось в голове, и Аня согласилась. Своего труда она не обесценивала, в медленном, но верном, выведении Юриного бизнеса из застоя действительно большую роль сыграло именно Анино первое высшее юридическое, её свежий и полный предприимчивых идей мозг и любящее Музыченко сердце. Жаль, что последнего он не смог оценить по достоинству. Пахло ремонтом, казалось, что каждый метр свежих обоев уже успел провонять куревом, несмотря на висящую на дверях наклейку с предупреждением, что в помещении запрещено курить. Видимо запрещено было всем, кроме Музыченко и его свиты. Поднялась она лихо, а там, наверху, когда вошла в основной и единственный зал, ей пришлось за стенку придержаться, иначе упала бы. Ноги подкосились, сердечко тревожно забилось, на какое-то время даже страшно стало за сохранность своих волос, которые ей могли запросто пообрывать за всё хорошее, чем она занималась наедине с Юрой последние несколько месяцев. По крайней мере она бы точно так поступила, если бы встретила свою потенциальную соперницу. Сомнений не было, полубоком к выходу, развалившись аки царь в кожаном кресле, где когда-то восседал Кикир, сидел Паша с аккордеоном на груди. И только благодаря аккордеону и пышной, ещё объемнее, чем на концерте, когда она впервые его увидела, она его и узнала. Каблуки подвели, её появление вышло слишком шумным и эффектным, только фанфар не хватало, но и те Аня в состоянии шока успела воспроизвести у себя в голове. — Студия до восьми, — бросает он, видимо боковым зрением заметив, что вошёл не Юра и не Кикир, убежавшие на перекур. Только вот не сообразил Паша, что убежали они совершенно в другую сторону, шагов по лестнице как будто не услышал. Поднял глаза, откинул чёлку назад, уставился на пришедшую девушку, одновременно говорил и пытался припомнить, где он мог её видеть и что она, собственно говоря, забыла в студии в такое позднее время. — Администратор ушла, приходите завтра, — возвращается к инструменту, отдирая от кнопки липкий след хрен знает чего. — Я не за этим, — набрав полную грудь воздуха и откинув назад волосы, она уверенно проходит и опускает увесистую папку на стойку. Главное не выдать, что переживает, иначе хана ей, поплывёт и снова просидит весь вечер в соплях от мысли, что проведёт остаток жизни в одиночестве и даже без собаки. Слышала какие-то разговоры в соседнем помещении, догадаться, что у ребят здесь репетиция, не стоило огромного труда и для этого не нужно было быть экстрасенсом. Нужно было поскорее смотаться отсюда, пока из подсобки совершенно случайно не вышел Юра и не увёл её на разговор. Этого она одновременно и хотела, и не хотела, в особенности после того, как увидела вполне себе счастливого, слегка уставшего Пашу. — Это документы на студию, передашь Юре. Разворачивается на каблуках и, выравнивая дыхание, направляется к выходу. Личадеев провожает взглядом, откровенно пялится то на папку с документами, то на девушку её принесшую, выстраивает в голове логическую связь, откуда эта папка в принципе могла у неё оказаться. Думает слишком долго, он и без того дико заебался на парах, а потом Музыченко его и нарушил его послеобеденный сон и потащил в студию на репетицию. Вдохновение у него, видите ли, а Паша страдать должен. Вроде и из отношений вышли полюбовно, а Музыченко всё равно умудрялся даже по-соседски все мозги ему выебать. — Это ведь с тобой он трахался, я прав? — фраза, заставившая её остановиться и поджать губы. Узнал, даже интересно стало, по каким признакам, на лбу вроде ничего написано не было, а папку Юрину эту проклятую принести мог, кто угодно. Паша в курсе, что они трахались. Прекрасно Юра преподнёс её ситуацию. Как Кикир и говорил, он сделает всё, чтобы из воды сухим выйти, а она зря размечталась, что он выполнит своё обещание расстаться и прибежит к ней мириться. Ей же лучше. Оглянулась через плечо, глаза встретились. Симпатичный этот Паша, по глазам видно, что наивный до жути, зря Юра так с ним поступил, только доверие подорвал. Всё, на что ей хватило сил, это улыбнуться. Не самодовольно, скорее горько. Она ни о едином своём слове и действии, ни о единой ночи не жалела. Ей было тепло, ей было до дрожи приятно и уютно. Глупо всё закончилось, она сама захотела. Гремящие металлические ступеньки раздражали, в сочетании с каблуками и спешкой — сущий кошмар и издевательство над барабанными перепонками. Уловив знакомый голос и ёмкое «блять» ускорилась, с последних двух практически слетела, не хватало ещё как Золушке туфельку потерять. Перед тем, как захлопнуть за собой дверцу такси, услышала, Юра громко позвал её по имени. Водитель глянул на неё в зеркало, Аня оглянулась, смерила растерянного её стремительным побегом Музыченко неоднозначным взглядом и бросила «поехали». Метания от «надо» до «не надо» отнимали кучу сил, их лучше направить в нужное русло, а то снова перестанет спать и будет валиться с ног посреди репетиции. Бывалые артисты не простят, им явно надоело откачивать нашатырем не выспавшуюся и вечно голодную и оттого обессиленную Аню, норовившую к концу каждого рабочего дня свалиться в обморок на финальном прогоне. Потерпеть оставалось две недели, отыграть спектакль, а там долгожданный отпуск и возможность улететь к матери в Благовещенск. «Только бы выдержать», — прикрыла глаза. С недавних пор от спертого запаха автомобильного ароматизатора и бензина в машинах её стало жутко подташнивать, а летний Питер ничего, кроме тоски, не нагонял. Задремала, открыла глаза, когда водитель уже заворачивал во двор, даже довольно громкая музыка ей не помешала отключиться. В голове снова было туманно. Сегодня она вернётся и ляжет спать, иначе за очередное опоздание театру придётся помахать ручкой.

***

Нормально выспаться в ночь перед спектаклем Ане не удалось, несмотря на то, что перед тем, как лечь в кровать, предусмотрительно около часа провалялась в горячей ванной, стараясь максимально расслабиться и отключить голову, абстрагироваться от всех внешних раздражителей. Бесконечные размышления о том, что они натворили и как резко и импульсивно Аня все закончила, порядком замучили, как и мама, донимавшая звонками и своих чрезмерным переживанием весь день, зная, что Ане и без её волнений и опеки дурно. Аня проснулась нехотя и тягуче-медленно от стремительно разливающегося по всему телу жара, чёткого ощущения чужих обжигающих губ у себя на груди и собственными пальцами, оттягивающими кромку уже промокшего белья. Внизу живота напряжённо пульсировало, грудь и шея покрыты испариной, ноги совершенно не слушались и мяли одеяло. Сопротивляться желанию было бесполезно, дома она одна, женщина она очень и очень одинокая и вольна делать все, чего ей угодно, в том числе и ласкать себя ранним утром под воздействием до боли хорошего эротического сна с участием мужчины, с ног на голову перевернувшего ее представление о том, какое удовольствие она может испытывать в процессе и каким оргазмом это удовольствие заканчивается, а после благополучно свалившего с горизонта, чтобы продолжить трахаться в другим мужиком. Вероятнее всего так и было, как минимум в Аниных больных предположениях. Туман в голове только густел, она зажмурилась, шумно вдохнула и запустила руку в трусики. Надумать продолжение того, что ей приснилось, не составило особого труда. С фантазией у Ани все было в порядке, тем более, что сон давал бесконечное множество вариантов дальнейшего развития событий и Аня могла выбрать тот, который нравился ей больше всего. А вариантов была уйма, в том числе и тех, чего они с Юрой попробовать не успели. Сон оборвался на самом сладком моменте, когда он грубовато разворачивает ее к себе спиной и давяще проводит пальцами по позвоночнику, доводя до мурашек по всему телу, заставляя ее нарочито сексуально прогнуться в спине и опереться локтями и коленями о мягкое одеяло. Обычно он так только дразнил, а наигравшись и доведя ее до всхлипов, притягивал к себе, оглаживал везде, где только мог, и позволял ей быть сверху, быть главной, руководить процессом. В Аниных припудренных сном фантазиях он наматывает ее волосы на кулак, чего она ему никогда не позволяла, тянет, проводит языком от уха до ключиц, и резким движением входит, шумно выдыхая в унисон с подрагивающей от желания Аней. В глазах звёзды, пальцы ног немеют, больше себя не контролировала. Его движения внутри мучительно медленные, издевательски плавные, она буквально вжимается в него бёдрами, лишь бы заполнил ее полностью, а он как назло держит ее на расстоянии, мучает, оглаживает живот и щипает за соски, постепенно наращивает темп, заставляя ее буквально ныть, выстанывать его имя и до крови кусать влажные губы. Он хрипло нашёптывает ей всякий разврат на ухо, она не может больше сдерживаться и чересчур мягким и нежным, чтобы быть последним, движением доводит себя до оргазма. Дыхание сбилось, брови напряжённо изогнулись, Аня громко простонала в темноту и выгнулась, натянулась, как струнка. Оргазм помогал проснуться бодрячком, работал получше любого кофе. Во сне Музыченко был не менее хорош, чем в реальности. Этот сон был очередным звоночком, что она поспешила и зря так настойчиво его игнорирует в соцсетях, либо же значил, что давненько ее не доводили до такого головокружительного оргазма, как делал это Юра, а организм запомнил и теперь требовал только так и никак иначе. Сама Аня так не могла, а возвращать всё ради секса было подло. И глупо. В любом случае, вариантов, как откатить время назад и вернуть все то, что они собственными кривыми ручонками так благополучно разъебали, у неё не было. Ради чего? Чтобы потрахаться, а после корить себя за это? Ещё глупее. В тату-студию она определённо больше не сунется, ей хватило прошлого визита и до боли досадной колкой реплики от Паши, а где искать его, кроме Бэкстейджа, Аня понятия не имела. Он помнил ее адрес, знал, где она работает, прийти и объясниться, если он все-таки принял решение быть с ней, не составило бы огромного труда. Раз он этого не делал, вывод напрашивался только лишь один: выбор был сделал не в ее пользу и с этим стоило смириться, как бы её тело не умоляло об обратном. На телефоне было 7:51, девять минут до будильника, даже задремать не успеет, да и не хотелось. Зато успеет покурить и заварить чай нормально, никуда не спеша и не прихлёбывая из чашки на ходу. С этой мыслью встала с кровати, поставила чайник кипятиться и отправилась в ванную смывать следы своих эротических грез и очищать собственную совесть. Юра напоролся на предательски забытый сложенный вдвое билет в театр в самый неподходящий момент, когда в шкафу как назло не висело ни одной чистой рубашки, борода и усы агрессивно топорщились в разные стороны и требовали привести их в порядок, а его волосы были настолько жирными, что на них без проблем можно было пожарить яичницу и та даже не пригорела бы. Подумал сперва, что чек из магазина, но предмет выглядел слишком плотным, чтобы оправдать Юрины догадки. Развернув и вчитавшись, Музыченко заулыбался и понял, что родился-таки под счастливой звездой, раз несмотря на все его проколы, косяки и абсолютное неуважнение к судьбе, та раз за разом даёт ему шанс всё исправить и не помереть в одиночестве от алкоголизма. До спектакля оставалось меньше часа, так быстро свои усы Юра не равнял ни разу в жизни. Филигранная работа, сразу видно, бывалый, мог идеально привести их в форму даже с закрытыми глазами. Волосы вымыл буквально в два счёта и с первой попытки смыл весь шампунь, даже мыльного пятна на затылке не осталось. Под насмешливым взглядом Паши в одних трусах носился по квартире, как в жопу раненый, тряс головой, чтобы волосы скорее высохли, искал в шкафу что-нибудь, что не требовало бы глажки, потому что утюгом они так и не обзавелись. По ироничному стечению обстоятельств в руках оказалась та же пёстрая рубашка, в которой он когда-то и подался в «Центральную станцию» в поисках приключений на ночь, но приключения пошли не по плану и ночь слегка затянулась. Выбора не оставалось, остальная одежда была уж совсем в плачевном состоянии, а эта смотрелась более или менее гармонично с брюками и была не такой уж и мятой, какой казалась на первый взгляд. У Юры будто дежавю было, Личадеев сидит за столом и зубрит, он куда-то намыливается, только теперь с конкретной целью, а не как тогда в январе. Идёт, как сказать, доводить свою январскую гулянку до логического завершения. Он опоздал как минимум на половину спектакля и уже наслаждавшиеся действием на сцене зрители косо поглядывали и нервно перешёптывались, когда Юра с коронным «тысяча извинений» пробирался к своему месту, сжимая в руке пару-тройку белых роз. Аня как всегда блистала, в своей собственной манере, но затмевала всех находящихся на сцене артистов. Сердце было не на месте, глаз не сводил, от волнения все шипы в розах пообламывал, только потом понял, что в случае чего это только на руку ему сыграет. Пройти к ней в гримерку не составило особого труда, на него никто и внимания не обращал, как-то подозрительно пусто было в театральных коридорах, а если кто из артистов и появлялся на горизонте, то либо улыбались в ответ, либо просто игнорировали, будто такие визиты были в их театре в порядке вещей. Постучал, услышал громкое «Да» и медленно приоткрыл дверь. Аня активно орудовала ватным диском и смывала с лица грим, сейчас только разводы белесые на щеках да темные дуги бровей выдавали в ней клоунессу. Сидела на высоком стуле, закинув ногу на ногу, вокруг было столько антуражного барахла, столько мелочей, баночек-скляночек, что Юре как минимум год понадобился бы, чтобы всё рассмотреть. Аня в этом балагане смотрелась более, чем гармонично, выглядела вполне спокойно, пока не обернулась в сторону двери. В горле стало жарко. — Блять, я надеялась, что ты выбросил билет, — вздохнула, замедлив свои движения на несколько секунд, и глянув на застывшего в дверном проеме кавалера самым нелюбимым Юрой взглядом. Он за несколько месяцев их нездоровых отношений так и не понял, что он значил, но чувствовал себя крайне некомфортно, когда Аня одаривала его им. Мысль, что он все-таки может воспользоваться билетом, не покидала ее, но почему-то уверенность в том, что он этого не сделает, была сильнее и не покидала её до последнего. Новый грим совсем не хотел оттираться старой мицеляркой, по хорошему нужно было брать мыло и идти умываться в уборную, если бы в пороге не стоял Юра, да ещё и с цветами, к ее несчастью. Её будто льдом сковало, а внутри всё жгло, в холодный пот бросило. И спрашивается, чем она недовольна, так ведь этого хотела. Не вовремя, как всегда неожиданно и как всегда не вовремя. — Я не способен на такое кощунство, — тихо хрипло отвечает, неуверенно делая шаг в слабоосвещённую комнату с ярко-синими стенами. Держу пари, он слышал, как грохочет её сердце, и дребезжало оно не тише его собственного. — Закрой дверь, — не глядя в его сторону, бросает Аня и отправляет ещё один использованный ватный диск в мусорку. Тут же смачивает другой. Их разговор мог предсказуемо перейти в очередную громкую ругань, чего ей крайне не хотелось в стенах театра, пусть здесь и не такие скандалы бывали, вываливать на театральный коридор своё грязное бельё не хотелось. Кивает сквозь отражение в зеркале ему на диван, чтобы присел, создаёт иллюзию занятости, а на деле ни о чем, кроме шуршащего пакетами, которые он убирал с дивана на пол, мужчины и думать не может. Без доли сомнения у неё перехватило дыхание, когда увидела, что заранее выкупленное ей место не пустует, но из-за софитов разглядеть не получалось, да и непрофессионально было пялиться на кого-то в зале, оставляя без внимания других и отвлекаясь от роли. — Цветы Паше, годовщина у вас какая-то? — ухмыляется и закусывает губу, ожидая его реакции. Специально хотела вывести его на эмоции, так поняла бы, зачем он пришёл, ясно же, что цветы для неё. Музыченко глаза закатывает и встаёт за её спиной, жадно цепляясь за её отражение в зеркале и поглаживая усы. Нервничал, это она успела выучить. На столике жужжал телефон. «Мама». Сбросила, теперь её отъезд домой находился под жирнющим знаком вопроса. — Ехал бы, а то завянут, жалко, — цветы опускаются перед ней на столик, небрежно, от удара бутонов пару лепестков опадает, Юра наклоняется к ней близко-близко и нежно опускает руки на плечи. Тёплая, такая же тёплая и пахнет точно также. — Ну ты язва, — шепчет на ухо, едва мочки губами ни касается. — Я же слышу, как у тебя дыхание сбилось. — Душно, поэтому и сбилось, — сглатывает, понимает, какую глупость сморозила, потому что буквально перед его приходом закрыла форточку, в гримёрке было даже слегка прохладно, хотелось накинуть голубой жакетик её Анны Серговны на плечи, чтобы не продуло. Накурено слегка, но к этому ей не привыкать. Дыхание правда сбилось и подвело, её тут же перенесло в свой сон, стоило ему поднести свои губы в опасную близость к её уху и шее, внизу живота стало теплеть. — Открыть форточку? — слегка отстраняется, с хитрой лисьей ухмылкой заглядывая Ане в глаза, она растеряно кивает и отводит. Она спалилась, он успел всё прочитать, теперь играть не получится. Музыченко возвращается через пару секунд и принимает прежнее положение. Не отталкивает, уже хороший знак, да и видеть его явно рада, хоть и не ожидала. — Я расстался с Пашей. — Давно? — приподнимает бровь, едва сдерживаясь, чтобы не броситься ему на шею от радости и не начать танцевать прямо на столе. Она ошиблась. Ошиблась и пиздец как была этому рада. — В тот же вечер, — обхватил локтем поперёк ключиц, погладил по плечу, носом едва ни касался её измазанной гримом щеки, сдерживал желание коснуться губами. Соскучился, внутри всё трепетало, когда вспоминал её нежную кожу под своими пальцами и понимал, как близко сейчас к ней находится. — Не догадываешься, почему? Аня ведёт бровью и опасно поворачивает лицо в его сторону, коснулась кончика носа своим. Свет моргнул, Музыченко подумал, что это его организм замедлился настолько, что он смог почувствовать, как хлопнули собственные веки. — Понятия не имею, посвятишь? Вместо ответа получает его губы на своих и свой тихий полустон, повисший в мутноватом от пыли и сигаретного дыма воздухе. Получилось гораздо убедительнее и красноречивее, нежели он бы стал распинаться и пытаться выразить все словами. Он, безусловно, человек искусства, но не настолько, чтобы расписывать миллионами рифмованных строк и классическими метафорами, как сильно он её любит и как хочет вернуть. Не допился ещё до такого состояния, а его русские собратья, классики поэзии, практически поголовно все либо застрелились, либо повесились. Ему же такой участи не хотелось, он ещё ни одной песни для неё не написал, рано помирать. Аня не сопротивлялась, наоборот лихо развернулась на стуле и закинула руки ему на шею. — Я красные люблю, — отрывается, облизывает губы и глядит на его закрытые глаза и подрагивающие ресницы. Главное было вовремя остановиться, Аня страшно соскучилась по вот таким жадным поцелуям, продолжения если и хотелось, то явно не в театре, слишком много посторонних, слишком стеснённые условия. «Как на удивление быстро она сдалась!» — подумал Юра. «Повезло же тебе родиться женщиной, этим можно оправдать свою нелогичность!» — подумала Аня и глупо-глупо по-девичьи заулыбалась. Юру будто оглушили. Он всё ещё аккуратно сжимал её талию, оглаживал, но в голове какой-то розовый туман был. Пахло тлеющей на краю пепельницы сигаретой и химозной земляникой. От Ани всегда так пахло, когда она приходила из театра, видимо этой земляникой она перебивала запах курева, пыталась скрыть от него, что вопреки своим обещаниям завязать, сделать это, пока она находится в театре, не представляется возможным. — Чего? — сперва касается её носа своим, а после прижимается губами к кончику, вызывая у неё такую искреннюю улыбку, что у самого в животе начинают порхать бабочки. — Розы, — сглатывает и закладывает ему за ухо выпавшую прядь волос. Музыченко жмётся к её ладони, прикрыв глаза, как нуждающийся в ласке кот, будто хотел, чтобы его почесали за ушком. Не хватало её нежности, не хватало вот таких мелочей, отвык, сейчас едва не с ума сходил от трепетности ощущений. — Красные люблю, — белые розы какую-то тоску нагоняли, но Юре в первый раз и по незнанию можно было простить. Он облизывает губы и усмехается. А она ведь говорила, сто процентов, что говорила. — Понял, завтра будут красные, — снова тянется к губам, Аня накрывает рот ладошкой, в ответ на его секундное замешательство и непонимание бормочет, что губы устали. Музыченко глядит на неё и не может прочитать то, что она чувствует на самом деле. Вроде та же Аня, нежная, мягкая, ласковая, но может оттолкнуть в любой момент, либо плеснуть в него водой из стоящего рядом стакана. Непредсказуемая, сил нет, и держать себя в руках тоже нет сил. Неопределённость их совместного будущего пугала, его непостоянство наводило ужас, собственная неуверенность вгоняла в бешенство. — Не боишься, что шило на мыло променял? — закусывает губу и ухмыляется, глядя прямо в глаза. Удерживает его на расстоянии, кончиками пальцев упирается в грудь, не подпуская ближе и не давая возможности поцеловать себя. Музыченко цокает языком и закатывает глаза, Аня хочет возразить, но он мгновенно обрубает это ее желание. Закрывает рот ладонью, Аня пытается то ли лизнуть, то ли укусить, Юру же это только смешит. Вроде и решили уже всё, а она продолжает дурить ему голову. Он пришёл, она рада его видеть, что ещё нужно? — Ты, блять, успокоишься или нет, заебала, бу-бу-бу, бу-бу-бу! — передразнивает, не сдерживая улыбки в ответ на довольный Анин взгляд. Она-то только этого и добивается, нравится ей издеваться и выводить на признания. — Ну какое ты мыло, если ты заноза самая настоящая! Сколько мне раз нужно сказать ещё, что я люблю тебя? Двадцать, тридцать? Сто? — Один, — показывает на пальцах, откидывает назад волосы. Она и не сомневается, что он скажет. — Я люблю тебя, — уверенно и прямо в глаза глядя. Её сердце остановилось на долю секунды и снова стремительно помчалось вперёд. — Ань, ты же меня поганой метлой выгнала бы, приди я к тебе ещё раз домой, ну согласись! Номер ты сменила, под театром ты меня проигнорировала бы, из студии сбежала тогда, — всплеснул руками и упёрся в бока. — Что я должен был сделать? Никитина пожимает плечами и улыбается. Здесь он прав, доля её вины в их затяжной размолвке была не меньше, чем Юрина. С остатками грима на лице она выглядела крайне нелепо, все это время так и сидела, зажав в пальцах влажный от мицелярки ватный диск. Юра глядел в упор, не отрываясь, Ане хотелось сквозь землю провалиться. Он и следа не оставил от той уверенной женщины, которая уверяла, что для неё это просто секс и она ни на что не претендует. Музыченко на миг мнётся и перед тем, как сказать, мягко касается ее губ. — Замуж за меня пойдёшь? Аня опешила и удивлённо вскинула брови. Почему бы и не согласиться на эту авантюру, раз она совсем уж необдуманные поступки совершает с тех пор, как его встретила? — Феноменально, а всего месяц назад ты не мог определиться, с кем тебе больше нравится, — выдыхает и берёт его за руку, поглаживает ладонь большим пальцем. Всегда бы так, и проблем никаких не было бы. Очень уж она непостоянной истеричкой оказалась, и где она только все тридцать с хвостиком лет скрывалась? — Пойду, но не сейчас. Сперва отучу тебя мои крема и бальзам для губ воровать, а то будем из-за этого ругаться. Музыченко смеётся. Понимает, что ей с ним ещё очень и очень долго будет трудно, чего стоит избавиться от пары-тройки его исключительно гейских замашек. Безусловно, от некоторых Аня, по крайней мере, по её словам, была в восторге, но некоторые явно не вязались с предстоящим ему образом жизни. Старые привычки, да и старая жизнь в целом, будут напоминать о себе до тех пор, пока он в агрессивной форме не намекнёт, что им пора, пока не выставит за дверь, пока сам не поймёт, что для дальнейшей и счастливой, с Аней по-другому быть и не может, сомнений не было, жизни ему это больше не нужно, что это только мешает и ей, и в первую очередь самому Юре. Музыченко своей чуткой на изменения задницей ощущал, что произойдёт это принудительное выселение очень и очень скоро, стоим им с Аней съехаться и жить, как нормальной среднестатистической паре, где после случайного секса одна ледяная особа безнадёжно влюбилась в мужчину, которого, по его словам, шедшим в разрез с его действиями, совершенно не интересовали девушки, а у него в свою очередь произошёл конкретный сдвиг по фазе, стоило ей пустить в ход губы и щепотку только ей присущей магии. Он снова глянул на румяную от радости Аню, аккуратно стирающую угольные брови. Больше он не сомневался.