По-родному чужие

По-родному чужие. Просто знакомые люди. Нечего больше сказать. Все давно решено. Реальность сгибается до состоянья абсурда. Равнодушие. Холодно. Просто. И все равно. Звоном противным по полу летящая чашка. Крики и маты. Попытки казаться сильней. Какая, к чертям, я твоя вдруг родная Наташка? За пазухой серой рубашки — груда камней. Фигура высокая черным картоном в двЕри. Плачет за стенкой в подушку малАя сестра. Мама велела… А жизнь научила не верить. Из дома уйдут пилигримы. И мне ведь пора? Хлеб на столе стал черствым, как наши души. Сгинили в углу все надежды. Уже не собрать. Меня так в последнее время ломает и душит… Может противно, а может уже наплевать… Двери знакомым звуком захлопнулись снова. И пауками по банкам, по клеткам, в свои углы. Все это скучно, печально… Устала. Уже не ново. Я понимаю уставших, таких же. Поймешь и ты. Часто мне хочется снова вернуться в детство: Не было грусти, печали, всех этих забот… Мы не поймем друг друга — из разного теста. Матов и крика фонтан обжигает мне рот. Хочется вдаль, улетая, сбежать подальше, Туда, где по-честному. В тихий спокойный мир. Лентой меня замотало, пленкой из фальши… И снова игра в войну, вслепую стреляю. Тир. Ярмарка тех, чье лицо превратилось в маску, Тех, кто умеет тихонько рыдать по ночам. Хамелеоном, как боггарт, меняю окраску. Стены не верят лгунам. Лишь своим ушам. Ночь накрывает платком из тончайшего шелка. Этот январь, как угрюмый прохожий, зол. Снег не пойдет. В зале светлом роняет иголки… Может быть ель, а не я… Весь засыпан пол. Снова усну, не накрывшись пушистым пледом, Может в слезах, а быть может — и просто так. Эта зима, как старуха, баюкает город бредом. С полок глядит старый заяц и старый Бальзак…