Чангюн стоит на перекрёстке, засунув руки в карманы своего чёрного пальто.
Вокруг — десятки людей, и Чангюн невольно — по старой, въевшейся в подкорку мозга привычке — дёргано оборачивается.
Руки жжёт холодный металл в карманах, во рту — мятный леденец, что, кажется, замораживает не только язык, но ещё и сердце — или это холод его души заставляет когда-то тёплый орган биться в десятки раз медленнее?
Он черствеет, с каждым днём относится к происходящему вокруг всё более равнодушно, и в то же время — с ещё большим страхом за себя и за того, кто скрашивает его тёмную жизнь.
В левом кармане — телефон, Чангюн достаёт его и смотрит на время — пять часов, десять минут.
В это время его единственная причина выходить на улицу и нарушать свои же правила, установленные в юности из-за той самой проклят
óй вещички, что сейчас обжигает холодные пальцы правой руки, заканчивает учёбу в университете, и Чангюн просто не может себе позволить, чтобы с ним — как он верит, самым светлым человеком, которого он явно не заслуживает — что-то случилось по дороге домой.
Чангюн тихо ругается, когда понимает, что случайно проглотил леденец — последний из пачки, купленной буквально два дня назад.
На дворе — лёгкий плюс, Чангюн вдыхает прохладный воздух — и всё равно ёжится от холода, что обвивает лёгкие ледяной коркой.
Он достаёт из правого кармана компас, который лишь пару минут назад показывал куда-то назад — теперь белая стрелка направлена влево, туда, куда ему и его самому дорогому человеку, к счастью, совершенно не нужно, и от осознания этого Чангюн погружается в свои мысли — тёмные, глубокие и мерзкие даже ему самому.
Быть чёрствым — удобно, тебе не нужно переживать о муках совести, не нужно беспокоиться о том, сколько бы ты мог спасти жизней, если бы просто не прошёл бы мимо.
Чангюн вздыхает — он столько лет учился безразличию, столько лет ему удавалось жить под маской равнодушия, полностью изолировавшись от общества.
Удавалось, потому что появилось одно «но».
— Им Чангюн! — громкий звонкий голос над всему перекрёстку, и Чангюн вздрагивает, слыша своё имя.
Поднимает голову и начинает улыбаться, видя парня на той стороне дороги с русыми волосами, активно махающего руками и ярко улыбающегося лишь ему — тому, кто считает его своим миром.
Ю Кихён.
На той стороне перекрёстка — Ю Кихён, тот самый парень, ради которого он готов перешагнуть через свою паранойю и который является тем самым «но».
Чангюн быстро прячет в правый карман своего пальто то, о чём не знают даже его родители и о чьём существовании Кихён не должен даже догадываться. Он кладёт в правый карман то, о чём бы пожелал забыть и избавиться — вот только не получится, как бы он не старался: подобрав в детстве, как ему тогда казалось, забавную игрушку, расписанную сотней рисунков и украшенной невероятными красотой украшениями, Чангюн и представить не мог, с
чем столкнётся совсем скоро, случайно последовав за белой стрелкой из чистого любопытства.
В восемь он впервые увидел ограбление, в десять — первое убийство.
Тогда он и понятия не имел, что подобрал опасность.
Он подобрал жестокость, необъяснимую человеческую жестокость, которая каждый день ломала жизни многим людям, и если поначалу Чангюн старался просто забыть и выбросить красивую, но жалкую и опасную безделушку, то затем попросту устал видеть её снова и снова каждый раз, когда он её выбрасывает — вместо этого Чангюн записался на курсы самообороны, перестал ходить по ночам и даже просто по вечерам, всегда оглядывался по сторонам, как сумасшедший.
Сначала это просто была предосторожность, вызванная направлением белой стрелки компаса, но со временем это всё больше и больше начало походить на паранойю: Чангюн всё чаще смотрел на компас и всё реже выходил на улицу, запираясь в квартире и никуда не выходя неделями, хоть и понимал, что запирает не только тело — он запирает душу и сердце от всего мира, и прежде всего — он запирает их от самих себя.
Быть чёрствым — удобно, так он считал до того, как случайно не увидел Ю Кихёна и случайно с ним не познакомился.
Кихён не оттолкнул его, когда тот почти что наорал на него из-за нервов — лишь не прекращал извиняться из-за порваного пакета с продуктами и собирать их, поднимать с асфальта и оттряхивать, быстро забегая в магазин и покупая новый пакет, чтобы потом, буквально пару минут спустя, помочь Чангюну, стоящему с до верху набитыми руками — он всегда закупается как минимум на неделю вперёд, чтобы не было поводов выходить хоть куда-нибудь.
Кихён не оттолкнул его — лишь бесконечно извинялся, стараясь не смотреть Чангюну в глаза, но всё равно неловко улыбаясь, показывая необычные ямочки на щеках и заставляя что-то внутри Чангюна биться и распадаться на мелкие кусочки — то ли это было его сердце, которое не выдержало этой невероятной красоты, то ли его ледяные стены, что он так упорно строил вокруг себя годами.
Звук зелёного света на светофоре заставляет вынырнуть из своих мыслей, и тут же погрузиться в другие — в более поздние, но всё также запутанные: Чангюн очень долго не понимал, что с этим маленьким и совершенно спонтанным знакомством делать.
«Никогда не заводи знакомства с людьми.»
Одно из сотни тысяч правил, которые Чангюн обещал себе никогда не нарушать — но он нарушает, мысленно перечёркивая всё то, что так долго забивал себе в мозг железными гвоздями.
«Не выходи из дома без особой надобности.»
Ещё один звук карандаша в уме — ещё одна жирная линия, зачёркивающая обещания, данные самому себе: Чангюн начинает заходить в магазин около дома всё с большей и большей регулярностью.
«Никогда никому не помогай.»
И снова — звук треска в голове, когда Чангюн помогает Кихёну донести тяжёлый пакет до дома.
Зачем?
Почему?
Что он вообще сейчас творит?
Чангюн не знает. Он не знает, какого чёрта пытается запомнить черты лица Ю Кихёна при каждой их встрече и какого чёрта он не может отвести взгляд и научиться дышать, когда тот наконец улыбается, превращая глаза в маленькие щёлочки, а щёки — в местоположение милейших ямочек, в которые хочется тыкать до бесконечности.
Звук торопливых шагов и звонкое «Им Чангюн!» прямо у уха заставляют посмотреть на обладателя сияющих карих глаз, которые теперь больше напоминали щёлочки.
— Ты сегодня какой-то задумчивый, всё хорошо? — Кихён мило наклоняет голову вбок, из-за чего Чангюн улыбается уголками губ.
— И тебе привет, хён, — Чангюн не отвечает на вопрос, на который даже у него нет ответа — вместо этого левой рукой трепет русые волосы Кихёна, что на этот жест реагирует также, как и всегда:
— Я, вообще-то, тебя старше, — недовольно ворчит, но не запрещает Чангюну ворошить его волосы Кихён, которые он каждое утро укладывает по полчаса. Замечает руку в правом кармане тёмного пальто, и спрашивает, наклоняясь набок: — А ты как всегда мне не покажешь, что у тебя в правой руке, да?
Это не претензия — что-то вроде шутливой просьбы: Кихён улыбается и говорит это совершенно беззаботно, — но у Чангюна всё равно что-то внутри останавливается — то ли мозг, который совершенно отказывается думать, то ли сердце, что наконец окончательно превратилось в камень.
Кихён видит эту реакцию резко побледневшего друга, и объясняет:
— Ты не обязан, Чангюн, — машет руками так активно, что у Чангюна перед глазами не ладони — телесные пятна, мельтешащие с одной стороны в другую. — Если не хочешь — не надо, я всего лишь пошутил.
Облегчение.
Чангюн чувствует, как облегчение вместе с кровью разносится по организму и как от накалившихся до предела нервов подкашиваются колени.
Ему хочется быть максимально честным с Кихёном, рассказать ему обо всём, открыть душу насколько, насколько это только возможно, но в то же время Кихён не должен видеть компас — нет, даже не так: он не должен видеть то,
куда и
на что показывает его стрелка. Кихён не должен знать,
что Чангюн скрывает и
что является настоящей причиной его образа жизни до появления Кихёна.
— Эй, ты чего? — у Кихёна не голос — одно волнение, и Чангюн вдруг вспоминает об ещё одном правиле, которое он установил сразу же после нахождения металлической вещички.
«Никому не рассказывай о компасе.»
Однако Чангюн уже достаточно нарушил собственных установок, чтобы понимать: одной больше, одной меньше — разницы совершенно никакой.
И его будто бы прошибает током.
— Компас, — голос, который и так хриплый, стал ещё ниже — он тише, приглушённее, напуганнее. — В моей правой руке — компас.
Громкий щелчок в голове от осознания того,
что именно он сейчас сказал Кихёну.
Чангюн шумно сглатывает и перестаёт дышать, а металл в правой руке пальто накаляется до невероятных температур, способных обжечь — или это Чангюн такой холодный?
В голове — паническая каша из таких же панически повторяющихся мыслей о том, насколько быстро Кихён — идеалист, миротворец, альтруист, который отдаст последнюю тарелку риса кому-то, кто в этом нуждается, хотя сам будет голодать — его возненавидит и насколько далеко он убежит от Чангюна — туда, где он не сможет его найти.
Туда, где он не сможет его защитить.
— Компас? — беспокойство сменяется удивлением, брови Кихёна ползут вверх. — И зачем же он тебе?
В выражении лица и глаз — никакого осуждения или даже намёка на презрение — лишь искреннее любопытство.
— Чтобы… защищать тебя, — Чангюн всей душой ненавидит тот факт, что ему приходится прилагать все усилия, пытаясь сложить бесполезные слова в хоть какое-то предложение — однако этого явно недостаточно для того, чтобы не запинаться.
— Интересно, — Кихён хмыкает. — И как же он помогает тебе меня… защищать?
Кихён наклоняет голову чуточку ниже — так, что до плеча остаётся буквально пару сантиметров. Он смотрит открыто, не моргая, но дыша — чего не может сделать Чангюн: его лёгкие отказали ещё в тот момент, когда он проболтался про компас.
— Показывает направление… где находится опасность, — Чангюн снова громко сглатывает, а затем замирает, видя, как Кихён начинает улыбаться и изо всех не смеяться. — Почему?..
— Из тебя был бы неплохой писатель, — Кихён всё же прыскает — он явно не верит Чангюну, но это, может, и к лучшему: совершённые на эмоциях действия ничем хорошим не заканчиваются — уж с Чангюном точно. — Думаю, «топ-селлеры» была бы твоей категорией, — Кихён широко и тепло улыбается, снова показывая свои ямочки, и Чангюн вдруг понимает, что это неплохая возможность съехать на дурацкую шутку.
— Наверное… — Чангюн неловко смеётся, но ему не до веселья — смех получается вымученным, как натянутая до предела струна скрипки: один неверный вдох — и она тут же оборвётся.
— Поедим курочку? Я жутко голодный, — в доказательство своих слов, Кихён кладёт руку на свой живот. — Я сегодня пропустил обед из-за препода одного, а потом не было возможность поесть, — он расправляется, поправляет ремень своей сумки на плече, затем снова смотрит на Чангюна. Кладёт ему руку на плечо, заглядывая прямо в широко раскрытые карие глаза, ставшие почти что чёрными: — Ты в порядке? Ты бледный, могу поискать ближайшую аптеку, куплю тебе лекарство, — Кихён достаёт из кармана своей куртки телефон и заходит в карты. — Тут недалеко есть парк, ты сможешь там отдохнуть, пока я не найду аптеку…
***
Сумасшедший.
Чангюн давно привык считать себя ненормальным: из-за компаса, который сейчас находился в правой руке и на который он смотрел, не отводя взгляд и не моргая; из-за того, как он реагирует на этот мир — со страхом, опаской, в ожидании подвоха от каждого.
Параноик.
Сегодня стрелка компаса ведёт себя как-то странно — она почти что каждую минуту меняет своё направление.
Он чудом смог уйти от опасности два раза, хотя был близок к тому, чтобы быть ограбленным или что ещё хуже. Ещё четыре раза — прошёл мимо преступлений, которые были где-то от него вдали, и Чангюн не понимал, чем вызван такой скачок преступности: обычно ему всегда удавалось обогнуть кого-то или что-то, что может угрожать его жизни — он всегда ходит по одним и тем же дорогам, всегда ни с кем не общается и всегда идёт в одну и ту же точку, зная все запасные пути.
Бессердечная сволочь.
Чангюн не может избавиться от какого-то странного чувства, которое преследует его ещё с утра и которое лишь укрепляет эта чёртова стрелка — тревога, смешанная со страхом и с гневом на всё: на компас, на себя, на весь мир — заполнила собой все органы, что есть у него в организме.
Ему было страшно — но не за себя, а за своих близких.
Чангюну было страшно за Кихёна.
Так, что сердце билось где-то в голове, а лёгкие не могли сделать даже одного вдоха — также, как и пару дней назад, когда Чангюн рассказал Кихёну о компасе, хотя обещал себе никогда этого не делать — особенно после того, как спросил помощи у незнакомцев в интернете, которые лишь посмеялись над подростком с большой фантазией.
От беспомощности хотелось выть, кричать, бить подушку, но какой в этом смысл?
Рассчётливая мразь.
Когда-то он в какой-то мере гордился этим званием, каким он сам себя наградил — Чангюн думал, что может контролировать свою жизнь настолько, насколько это возможно…
Одни и те же улицы, одни и те же дороги, одни и те же дома.
…Но что-то пошло не так. Определённо пошло не так после встречи с Кихёном — неподходящим для него по характеру и по образу жизни, но всё равно невероятно притягивающим и очаровательным. Чангюн не может контролировать их отношения с Кихёном, он не может контролировать свои чувства к нему, и это пугает неизвестностью.
Чангюн идёт по этой дороге уже который раз за месяц, но в поставленных миром правилах в какой-то миг сбивается заданная установка: стрелка компаса начинается вертеться с бешеной скоростью — то влево, то вправо, никуда толком не показывая.
Чангюн останавливается — белая чёрточка на фоне маленькой разметки вдруг напоминает ему себя: нарушившего самое главное правило.
«Никогда ни в кого не влюбляйся».
В тот момент — буквально сегодня с утра, когда он понял, какую по счёту и по важности установку в своей голове Чангюн сломал, мир случайно перевернулся с ног на голову.
Случайно, потому что этого не было в его расчётах, это невозможно было предположить или как-то предотвратить — последнее делать не хотелось при всех опасностях и страхах.
Вибрация телефона в левом кармане пальто, и Чангюн невольно начинает улыбаться, видя на чёрном экране имя «Ю Кихён».
— Алло, хён? Я уже подхожу, скоро буду у перекрёстка, — Чангюн отвлекается от компаса, забывая о нём. Он широко улыбается, чувствуя, как сердце начинает биться быстрее лишь при одном воспоминании о карих глазах Кихёна и о милых ямочках.
— Вы — «Чангюн-и»? — незнакомый мужской голос на том конце провода заставляет напрячься до судороги в мышцах.
— А вы… кто?
***
Чангюн бежит, спотыкается несколько раз подряд — и каждый раз поднимается на ноги. Он не знает, откуда у него столько энергии и выносливости, чтобы бежать с такой скоростью и не делать даже маленького перерыва для остановки и судорожного вдоха.
Чангюн задыхается — ему не хватает воздуха от бега и от мыслей, что заевшими пластинками засели в голове, раз за разом проигрываясь и замораживая что-то внутри — хотя казалось, что ещё холоднее его душа уже стать не может.
Но он ошибался.
Бесконечное количество ступенек у подземного перехода, которые выпадают из памяти тут же, как только он оказывается на поверхности.
«— Вы были в последних исходящих звонках.»
Пешеходный переход, который он запоминает лишь из-за слишком долгого красного света — каждая секунда сейчас была на весу, и двадцать оставшихся до зелёного света секунд больше напоминали изощрённую пытку, нежели помощь в регулировке трафика.
«— Мы уже позвонили его родителям, но поскольку они в другом городе, то смогут приехать лишь через пару часов.»
Стеклянная дверь больницы, в которую Чангюн врезается всем телом, и которая мешает ему пройти дальше. Ему всё равно на боль в руках и ногах, ему всё равно на боль в сердце — ему всё равно сейчас на всё, кроме одного.
«— Владелец этого телефона попал в аварию, он сейчас в больнице.»
Большой холл бил по глазам своей яркостью из-за большого количества ламп, висящих на потолке.
Секунда заминки — и Чангюн осматривает просторное помещение, пытаясь найти стойку регистрации.
Стулья для пациентов, несколько коридоров, лифт, ступеньки, пожарный выход, и вот, наконец, ему попадается на глаза стойка с двумя девушками за ней.
Чангюн подскальзывается на полу, но не падает и даже не обращает на это внимание — лишь быстро подбегает и, пытаясь отдышаться, спрашивает:
— Ю… Кихён… — лёгкие подводят, Чангюн вынужден судорожно глотать воздух, из-за чего не может нормально говорить. — Какое состояние у… у Ю Кихёна?
— А вы ему кто?
Вопрос застаёт Чангюна врасплох, и он каким-то чудом вспоминает, что не родственникам такую информацию не разглашают.
Чангюн искренне надеется, что ему хватит сил на убедительную ложь.
— Брат… я… младший брат.
— Ю Кихён?.. Сейчас посмотрим… — девушка с короткими волосами начинает что-то набирать на клавиатуре, Чангюну хочется её поторопить, попросить искать быстрее. От нервов застывает кровь в венах, а воздух вокруг, который невозможно вдохнуть — превращается в разряд электрического тока, что бьёт каждую секунду маленькими иголочками. — Он сейчас на операции в пятой операционной. Вы можете подождать вон там, — девушка показывает на один из коридоров, а через секунду уже отвлекается на какие-то бумаги, записывая что-то, неизвестное Чангюну.
В ногах — вата, Чангюн не знает, как он сможет дойти и не вырвать на себе волосы из-за того волнения, которое прямо сейчас у него бензином течёт по артериям, вязкой плёнкой оборачивая артерии и сосуды.
Не спас.
Чангюн разворачивается от стойки и начинает идти — медленными шагами, будто бы его ведут на казнь.
Не уберёг.
Шаг первый, второй, третий.
Чангюн кое-как переставляет ноги, пытаясь в них не запутаться — чтобы встать нужны будут силы, которые вдруг закончились с воздухом в его организме.
Не защитил.
Он так упорно думал, что если не может защитить незнакомых людей — значит, будет охранять его близких, предотвращая несчастные случаи.
Дурак.
Самонадеянный дурак, что не может сделать даже этого.
— Простите, — Чангюн вздрагивает от прикосновения тонкой руки к его плечу. Резко поворачивается и видит ту же девушку, что сказала ему, где Кихён. — Нам нужны ваши данные, чтобы записать вас в базу.
— Я… смогу их заполнить позже?
— Да, конечно.
Девушка улыбается и отходит обратно за стойку, а Чангюн разворачивается обратно — по направлению к одному из коридоров, который ведёт в пятую операционную.
Ногам мешает идти чёрная ткань длинного пальто и слабость, что заполнила собой всё тело. Чангюн не помнит, как он смог дойти до коридора у той самой операционной, он не знает, как смог сесть на одно из сидений.
Не знает, как смог прочесть «идёт операция» над большой дверью, через которую ничего не было видно.
Он помнит лишь хруст стекла в кармане пальто, когда он сел.
Помнит кровь на пальцах, но не помнит боли от хрупких и острых осколков, что разрезают плотную ткань и его кожу.
Он не знает, как смог вытащить из правого кармана сломанный компас — стекло разбито, его части заставляли вытекать кровь из его организма наружу; стрелка застыла, она больше не двигалась с сумасшедшей скоростью в разные, противоположные стороны.
Секунды превратились в долгие часы.
Красивые украшения, высеченые на идеальной бронзе, заливались кровью, а сам металл медленно окрашивался в красный.
Чангюн пропускает момент, когда с его руки начинает стекать бурые капли, пропускает тот момент, когда его обувь уже пропиталась его собственной кровью — наверняка придётся покупать новую, но его это не волнует.
Хотя
именно это волновало бы прошлого Чангюна больше всего — не человеческая жизнь, что висит сейчас на волоске, а туфли, которые он купил за свои собственные, с таким трудом добытые, деньги.
И Чангюна это приводит в чувство. Одна мысль о том, что было раньше и что за месяц знакомства с Ю Кихёном он так сильно изменился, перечёркивает одно из главных правил.
«Никогда не меняйся — ни для себя, ни для кого-либо ещё.»
Быть чёрствым — удобно, вспоминает Чангюн свой девиз по жизни, пока безжизненным взглядом смотрит на большую светящуюся табличку.
Не нужно переживать о других, не нужно беспокоиться о том, выживет ли тот или другой человек — даже если он тебе не чужой.
Быть чёрствым — удобно, тебе не нужно смотреть на табличку с надписью "идёт операция", не дыша и не думая ни о чём, кроме как о молитвах, чтобы с твоим близким человеком всё было хорошо.
Быть чёрствым — удобно, можно не переживать о внезапном шуме за той стороной двери.
Но
было удобно до определённого момента.
Может, этот момент наступил, когда они только встретились с Кихёном, а может — когда он начал узнавать его получше.
Возможно, это произошло тогда, когда Чангюн начал выходить из дома чуть чаще, чем раз в неделю, а возможно — когда помог Кихёну донести пакеты до дома.
Может быть, он наступил тогда, когда ему позвонил врач, а может — когда яркая табличка резко перестала гореть, заставляя Чангюна вскочить на ноги — так резко, что у него закружилась голова и он чуть не упал на когда-то чистый и холодный пол.
Открывается дверь и выходит врач в маске, бахилах и одноразовом костюме, заставляя все внутри Чангюна замирать без возможности пошевелиться.
Мужчина снимает маску, и у Чангюна душа падает куда-то в пропасть, исчезая и рассыпаясь на сотни мелких кусочков.
— Ну, что там? — торопливо спрашивает он, смотря на доктора в упор.
Вот он — миг, который он ждал несколько минут, что Чангюн даже не заметил. Вот он — миг, когда его сердце может снова начать биться, или же остановиться навсегда.
Вот он — миг, когда он узнает, всё ли хорошо с Кихёном — его "но", который изменил его до неузнаваемости и заставил перечернуть всё то, что Чангюн так упорно строил.
Вот он — миг, когда два слова могут изменить всю жизнь.
