Яблоня

В двенадцать ночи она пишет: "Я умру к утру лмао" - а потом не заходит в ВК и не читает мои сообщения. Когда я звоню ей днём, никто не берёт трубку. Вечером на том конце провода слышится надломленный голос её матери, которая путается в словах, говорит о том, где её нашли, о записках знакомым, о "завещании", где мне полагаются синие пижамные штаны в клетку, футболка с AC/DC, диск Майкла Джексона и пароль от фикбука, с просьбой почитать черновики и опубликовать то, что может быть интересно и напоминание о яблоне. Я сбрасываю звонок и оседаю на кресло, понимая, что настал тот день, о котором она говорила, и который я мысленно отодвигала на многие годы вперёд. Внутри что-то надламывается и с треском рассыпается пылью, перед глазами туман, мама заходит в комнату и с непониманием смотрит. Молчу, пожимаю плечами и не понимаю, почему не могу заплакать. Прошу по весне купить черенок яблони. На кладбище удивительно много людей. Некоторых я знаю, о каких-то слышала, кого-то вижу впервые. Вижу её бывших и думаю, как им хватило наглости прийти после всего. Все в чёрном стоят полукругом и руки их подрагивают, они не знают куда их деть и вечно поправляют одежду и волосы, поглядывая на серую плиту с именем и датой. Я тоже смотрю, цепляя взглядом фотографию на которой она даже улыбается. Пытаюсь вспомнить её в последнюю нашу встречу, но не могу. Слышу всхлипы её мамы, вижу постаревшее лицо отца и его слёзы. Она говорила, что ни разу не замечала за папой слёз. Когда снег медленно тает, я покупаю черенок яблони, уже представляя, как посажу его на даче, и когда первые яблоки нальются красным, соберу их в светло-голубой тазик. Думаю, какая вкусная получится шарлотка из первого урожая, и что надо будет не забыть отнести одно яблоко на Воскресенское кладбище. Машину чуть трясёт на ухабах, а я крепко прижимаю к себе саженец, будто боюсь потерять его также, как и её. Солнце светит на полотне чистого неба, трава принимает свой свежий вид, деревья выпускают зелёные листья, а я наступаю в лужу у ворот дачи, намочив новые сандалии, чувствуя, как пятки колит от холодной воды. Мама тихонько подходит, желая забрать ведро с яблоней, но я не даю, сжимаю сильнее, поднимаю глаза, и она понимающе кивает, тяжко вздыхая и целуя в лоб. Земля ещё не прогретая, и лопата с трудом пробивает покровы. Руки ноют с непривычки, но отца не пускаю, сама должна вырыть ямку, посадить и дать первый глоток воды. Для неё это было важно, для меня теперь тоже, раньше значения особого не придавала. Чувствуя жжение мозолей, прихлопываю землю и беру лейку, осторожно поливая. Деревце благодарно шевелит ветвями под прохладным потоком ветра, и я не могу отвести взгляд, что наполняется слезами, быстро сбегающими по щекам, встречаясь на подбородке и падая крупной каплей в мокрую землю. Это, кажется, первый раз, когда я плачу из-за её смерти. Мы знали, что она сделает это, говорила об этом без стеснения, лишь с пронизывающей болью и печалью в серых глазах, что отливали то голубым, то зелёным в разное время суток. Но никто из нас и подумать не мог, что всё случится так скоро, представляя, что встретимся ещё через десять лет и будем долго смеяться над тем, что не узнали друг друга на улице. Теперь не смеёмся. Хотя её не узнать было невозможно. Я всегда цепляла её фигуру в толпе, сутулую спину, вырывала звуки чуть хриплого от курения голоса, различала запах книг, сигарет и чего-то ещё такого знакомого и вместе с этим неизвестного, холодного, что словами описать не смогу. И походку её могла отличить без ошибок, контрастно уверенная и резкая, с быстрым широким шагом. Думая о всём, что я знала о ней, о чём не догадывалась и боялась спросить, мне кажется, будто человек этот был, будто, совершенно обычным, хотя некоторые из её окружения бы повскакивали сейчас со своих мест и во весь голос стали утверждать обратное, я тоже бы входила в их число. Она же всегда лишь отрицательно качала головой и делала глоток водки с апельсиновым соком, где алкоголя было больше, будто сок добавлен лишь для придания выпивке туманно-оранжевый оттенок. Я помню, как голова её была переполнена идеями и зарисовками, как она рассказывала истории одну за другой и никогда не повторялась. Я помню всё и ничего одновременно. Когда наша машина пересекает черту города, а дачный посёлок остаётся за нами, отрезаемый рекой, я жмурю глаза, чтобы не увидеть в окне раскинувшееся на равнине кладбище, потому что иначе перед глазами вновь возникнет плита с цифрами и её фотографией, заплачу, мама обернётся и сильно сожмёт колено, тоже сдерживая слёзы. Я не хочу, чтобы она плакала, наши отношения стали гораздо ближе, после похорон. А ведь она говорила, что поможет мне наладить общение с матерью, и не соврала, ведь всегда держит держала слово. Дома я иду на кухню и прошу оставить меня здесь одну на какое-то время. Она любила сидеть на кухне и долго разговаривать, пока солнце медленно скрывается за гаражами с другой стороны дома. У неё была обычная квартира, но стоило остаться с ней один на один, как появлялось что-то особенное и в бутылке фруктового пива, и в пепельнице с горой окурков, и в тёплом свете лампы. Всё думаю и вспоминаю, как это началось, продолжалось и закончилось, сидя в клетчатых синих домашних штанах. Они кажутся мне такими мягкими и уютными, даже стирать их не стала, чувствуя её тепло, хочется сохранить его ещё хоть на один день дольше. Я почти никогда не снимаю штаны и футболку и переслушиваю "Early Sunsets Over Monroeville", Оксана не притрагивается к её укулеле, но зато перечитывает "Чайку...", Алёна пересматривает фотографии и всегда носит кулон, подаренный на день рождения, Данил повесил наконец тот плакат, прослушал все песни Got7 и посмотрел дорамы из её списка, Таня теперь смотрит bl-лакорны, самый любимый - "История Тарна и Тайпа", о которой она ей так много говорила. Знаю, что кто-то часто ходит к ней на могилу, кто-то теперь ест бутерброды с арахисовым маслом и сыром. Она боялась, что ничего не оставит, но я наизусть знаю удалённые "Стеклянные стены", что на флешке были дописаны до 26 главы, пересматриваю ненавистные "Звёздные войны", пока другие хранят теперь её привычки в себе. Я думала, что если и случится что-то такое, то быстро забуду. Но яблоня роняет свои белые лепестки, чтобы дать простор для грядущих плодов. Сижу на качелях и смотрю, вспоминая сон, который она мне рассказывала. Помню, как тревожно мне от него было весь следующий день. Когда яблоки начинают под собственной тяжестью отрываться от веток, я беру светло-голубой тазик и неспешно поднимаю с земли те, что не сильно побились, в доме уже отбирая самые хорошие и откладывая одно для поездки к ней. Мама замешивает тесто, а я нарезаю плоды на дольки. Через час по кухне разносится сладковатый запах. Когда приезжаю на кладбище, то сталкиваюсь с её подругой, которая понимающе кивает, увидев в руке яблоко. Там, на могиле, ещё три таких лежит и даже кусок пирога, надо было свой тоже принести, вышел не таким кислым, как я думала. Она говорила мне как-то, что первым делом в книге читает последнее предложение в самом конце, а потом с интересом читает, чтобы понять. Когда я перечитываю её последнее сообщение уже зная всю историю наперёд, то всё равно не понимаю. У всего есть начало, у всего есть конец. Яблоня растёт медленно, потом пышно цветёт, вскоре сбрасывая белоснежные лепестки и плодоносит, вознаграждая тех, кто ухаживал за ней, а после замирает на пару дней, и медленно затухает до следующего лета. В ленте инстаграма много фотографий яблонь и ни одной её.