Не понимает

      Эмелин. Даже имя у сестры сладкое-сладкое, нежное, словно взбитые сливки на огромном шоколадном торте. Приторно-липко, но вкусовые рецепторы Рода уже давным-давно отказали.  Сестра улыбается как минимум всегда, как максимум вечно. Трудно даже сказать, бывает ли у принцессы Эмелин плохое настроение — она всегда ярко солнечная, милая до невозможности и радостная. Настоящая диснеевская принцесса, сошедшая со страниц счастливых детских сказок со светлой первой любовью, что настолько чиста и вечна, что невольно начнешь сомневаться — это книга должна иметь пометку «сплошной обман» или ты слишком пессимист.       Люсьетт же даже улыбаться, кажется, не умеет. Лишь смотрит раздраженно (будто на надоедливых мух, что своей назойливостью лишь мешают Ее Королевскому Высочеству) и не выходит из комнаты лишний раз, будто бы боясь заразиться  счастьем сводной сестры. Будто бы ненавидя сестринский разгоряченный энтузиазм сблизиться, не понимая скрытых мотивов по-детски наивной и невинной Эмелин или банально не зная, как вести себя со своей семьей, пусть и насильно навязанной.       Род в это вникать особо не хочет, на Люсьетт ему, честно говоря, все равно. Максимум эмоций, что вызывает сводная сестра — закипающее раздражение и, быть может, капельку ядреной ненависти, что въелась куда-то в грудную клетку, заставляя сердце биться чаще, быстрее и суматошнее.       Род сладкое не сказать что любит, но все же из чистого упрямства выберет приторную сладость Эмелин, чем переломанный лед Люсьетт. Поэтому он (хоть и не особо пытался, на самом деле) честно не может понять, с какой стати зазнавшаяся девчонка вдруг возомнила, что он поможет разрушить ее проклятие. Уж чем-чем, а альтруизмом Род определенно никогда не обладал.       Как наивно, принц, как наивно       Сводная сестра то ли действительно заразилась настойчивостью от Эмелин («Лучше бы добротой, так хотя бы проклятие сама бы сняла», — как с нескрываемым раздражением думает Род, искренее не понимая какого черта должен помогать Люсьетт, которой до этого было откровенно плевать на него и его семью), то ли подгоняемая яростным желанием поскорее закончить всю эту санту-барбару с проклятием Золушки преследует его с поистине завидным упорством. Забывает, правда, об одной немаловажной вещице — Род от недостатка такого же ослиного упрямства отнюдь не страдал.       Когда он ловит ее, падающую прямо на глазах замеревших от шока сестры и Виорики, то находится примерно в таком же ступоре, что и бывшая кронпринцесса — какого черта, Род, какого черта? Он не понимает, в какой конкретно момент ему стало не безразлично, что станется с Люсьетт, он не понимает, почему ощущает это почти болезненное волнение и не понимает, почему сердце бьется настолько быстро.       Род Бенедикт Видденсов не понимает, почему та еле уловимая, практически незаметная искра благодарности (она умеет быть благодарной? Эта гребаная эгоистка?), на долю секунды проскочившая во взгляде Люсьетт, так много для него значила.       Поэтому легче было оттолкнуть — во всех смыслах.