so many kisses

Эмма всегда целуется медленно, положив руки на талию или мягко поглаживая шею. Растягивает удовольствие, не торопясь оторваться или углубить поцелуй. Эмма всегда чуть прикусывает нижнюю губу перед тем, как немного отодвинуться, чтобы посмотреть в глаза и улыбнуться, проводя кончиком языка от одного уголка губ к другому, слизывая вкус еë помады. Реджина всегда прекращает дышать, будто не желая мешать моменту шумом, и поэтому после глубоко вдыхает, ведь лëгкие действительно начитает жечь. Эмма всегда прижимается своими бедрами к еë, даже если целует без намëка на продолжение. Эмма всегда после задевает еë нос своим и улыбается, когда Реджина смущается этому. Когда утром после первой ночи вместе Эмма поцеловала еë в лоб, Реджина удивлëнно усмехнулась этому невинному жесту. А после уже не могла представить своë утро без этого короткого заботливого поцелуя. Реджина точно помнит, что никто и никогда не обращал внимания на еë шрам над губой, а если какой-то ребëнок и замечал его в детстве, то только шутил, заставляя еë растерянно краснеть. Но никто и никогда не целовал это еле заметное напоминание о том, что и она когда-то была озорной девочкой без чувства опасности. Никто, кроме Эммы. После долгого рабочего дня она подъехала на своëм жуке к мэрии, чтобы забрать Реджину. Дождавшись еë у машины, она взяла сумки, закинув их в салон, а после, закрыв еë собой от окон, коротко поцеловала шрам. Реджина подумала, что она просто промахнулась, но вечером Эмма вновь поцеловала еë чуть выше губ, а после еë вопроса, заправляя тëмный локон за ухо, прошептала, что шрам очень милый, что он делает еë собой и напоминает о том, что и у королевы было детство. Реджина тогда почти расплакалась, уткнувшись Эмме в плечо и слыша еë тихий смех над ухом. Эмма никогда не жила во дворце и едва ли знала, что девушки обычно не целуют руки другим девушкам, если одна не является прислугой, а другая — хозяйкой. Эмма никак не могла быть прислугой, но всë равно так любила в шутку и всерьез наклоняться и, неотрывно смотря Реджине в глаза, целовать костяшки и тонкие, постоянно холодные пальцы. Реджина лишь затаивала дыхание и старалась не вспоминать о страхе в глазах всех, кто целовал еë руки. Потому что в глазах у Эммы были лишь нежность и восхищение. Этот же восхищëнный взгляд она ловила на себе, когда Эмма покрывала еë тело поцелуями, когда аккуратно прикусывала бледную кожу, а после зализывала следы, словно боялась, что повредит еë, как дорогую хрустальную вазу. Но Реджина — не ваза, и сделана она не из хрупкого хрусталя, поэтому всегда сама сильнее подавалась ей навстречу, мешая просьбы быть жёстче со стонами. И Эмма становилась уверенней, языком, пальцами доводя до оргазма за считанные минуты, наслаждаясь видом еë извивающегося стройного тела. А после поднималась влажной дорожкой поцелуев от подрагивающих бëдер к животу, к мягкой белой груди с аккуратными сосками, играя с ними пальцами, к выпирающим ключицам и тонкой шее, носом зарываясь во влажные волосы. Реджина тогда притягивала еë к себе, целуясь привычно глубоко, проходясь языком по зубам, пальцами хватаясь за сильные плечи. Чувствуя, что она только от поцелуев уже балансирует на грани, Реджина переворачивала их и делала всë мягко и медленно, как любила Эмма. Но не приторно нежно, а просто растягивая процесс; она шептала, что хочет с ней сделать и как будет еë брать, и уже этим заставляла Эмму метаться по кровати и тихо скулить, прося большего. Реджина с удовольствием давала ей это, получая взамен сдавленные крики, и тогда на еë лице появлялась самодовольная ухмылка, ведь это именно она делала с ней. После, уставшие и довольные, они любили лежать, переплетая руки и ноги и едва находя силы натянуть на себя сбившееся одеяло.