***
Ты много читаешь и учишься. Часто засыпаешь в кресле за книгой, оставляя свой кофе недопитым, а потом просыпаешься с жалобами на затекшую шею и остывший напиток. У тебя никогда не было и не будет вредных привычек. Ты пьянеешь от простого пива объемом 0.5, а после откровенничаешь, что надоел универ. Тебя тошнит от запаха сигарет на улице, а от меня ты его и вовсе терпеть не можешь. Злишься и просишь меня больше никогда не курить, но я не слушаюсь. Ты всегда носишь светлую одежду, даже в квартире, по-домашнему закалывая челку назад или собирая ее в небольшой аккуратный хвостик. У тебя мягкие, вьющиеся, воздушные волосы, в которые классно зарываться двумя руками, пока ты позволяешь это делать. У тебя чистые и ясные голубые глаза, чище, чем небо, когда на нем ни облачка. Чище, чем надо. У тебя не очень пушистые, но длинные ресницы. Они совсем светлые на концах и поэтому выглядят короткими, но это не так. Их можно рассмотреть, когда ты засыпаешь на мне или где угодно под солнцем, где их отчетливо видно. У тебя гладкая, красивая кожа, как на лице, так и на остальных частях тела. От тебя всегда пахнет кремами и мягким, ненавязчивым одеколоном, который слышно, только если быть очень близко рядом с тобой. Ты говоришь, что шрам уродует тебя, и запрещаешь касаться его, но это не так. Кожа на нем шершавее, чем на всем остальном лице, но это никогда не делало тебя хуже. Радужка твоего раненного глаза совсем немного изменила цвет, и теперь одна половина едва ли синее, чем другая. Я знаю, что этого не видит никто, кроме меня, потому что никто не был к тебе ближе, чем я. Мне это льстит и, может, завышает мою самооценку. У тебя красивые руки. Они эстетичного молочного оттенка, с длинными аккуратными пальцами, без шрамов и царапин, не то, что у меня. На них всегда виднеются нити из тонких синих вен, красиво переплетающихся и исчезающих за рукавами твоего домашнего голубого свитера. Ты всегда тщательно следишь за ногтями, хоть они и без того длинные и узкие. Ты всегда стараешься носить одежду с воротниками, пряча под ними свою невероятную шею. Я не понимаю, зачем, ведь мне так нравится смотреть на аккуратный кадык и как он двигается, когда ты ешь или пьешь. Твои губы заслуживают отдельного внимания. Они довольно пухлые и чертовски мягкие. Я не проверял, но уверен в этом. Ты всегда пользуешься бальзамами перед выходом из дома. Я невольно засматриваюсь на твои губы почти всегда, когда мы сидим рядом. Плевать, разговариваем мы или молчим, пока ты читаешь книгу. Когда ты улыбаешься, у меня в груди щемит так, словно я вот-вот разрыдаюсь, как маленькая девчонка, а сердце ноет так сладко и болезненно, что я теряю всякое желание заниматься чем-либо. Я хочу раствориться, растечься по дивану, превратиться в желе, я хочу услышать твой мягкий смех, голос, хочу, чтобы ты почитал мне что-нибудь. Я никогда не слушаю, что ты читаешь. Я слушаю только твой нежный голос, приятный, убаюкивающий тембр, неспешный ритм. Я теряюсь, когда ты смотришь на меня в упор в ожидании ответа на какой-либо вопрос. Мне нечего тебе сказать. Ты очарователен в своих природных красоте и уме, ты нетороплив, логичен, спокоен. Ты не злишься по пустякам и легко отпускаешь ситуацию. Иногда мне кажется, что ты притворяешься, потому что невозможно быть настолько терпеливым. «Эйс, как дела? Эйс, с тобой все хорошо?» — и внутри меня все обрывается, застывает, а сердце заходится в бешеном ритме от твоего ласкового голоса. Ты никогда не злишься на меня, когда я особо вспыльчив и могу ляпнуть что-нибудь обидное. Ты не злишься даже когда знаешь наверняка, что я не прав. Ты никогда на меня не злишься, и это заставляет меня чувствовать себя виноватым, глупым, несдержанным. Я говорю обидные вещи, потому что порой не понимаю тебя. Я говорю их в пылу, в сердцах, не подумав. Я вижу твою реакцию, вижу секундное замешательство в ясных глазах, а затем понимание и смирение. Это злит меня еще больше, когда я разгорячен, и я ухожу, хлопнув дверью, к Марко и Татчу, чтобы напиться и слезно признаться им и себе в том, что жить без тебя не могу и что люблю тебя очень. Мы никогда не обсуждаем наши чувства друг к другу, но я уверен, что это взаимно. По крайней мере, я бы хотел верить в это. Я хочу верить, что значу для тебя много. Я хочу считать себя особенным в твоей жизни, я хочу, чтобы ты уделял мне внимания больше, чем остальным, я хочу, чтобы ты говорил со мной как можно дольше, слушал меня, читал мне, гулял со мной, смотрел фильмы, выпивал, смеялся, плакал. Я эгоист, я знаю. И я говорю это прямо: будь со мной. Я хочу, чтобы ты был со мной, я хочу тебя. Неважно, в каком смысле, это не имеет значения. Пожалуйста, Сабо. Я прошу тебя: не оставляй меня.***
Ты играешь в секции по футболу три раза в неделю и вечно встреваешь в уличные драки. Тебя почти никогда нет в университете, и ни один преподаватель не верит в твое «я был у зубного» в сотый раз подряд. Ты ждешь пятнадцать минут, пока твой черный чай в стеклянной чашке остынет, и пьешь его тогда, когда он становится практически холодным. Я знаю, что ты тот еще любитель выпить пива с Марко и Татчем, а ты знаешь, что я категорически против этого. Я за алкоголь только по праздникам, а «пацаны, я сегодня такой гол красивый забил!» — причина недостаточно веская, чтобы напиться в стельку и писать мне глупые смс с содержанием по типу «Сабо ч так смльно пьчн» или «Ты лучшиц друш на свете и я теья люьлд». Но хуже всего то, что, когда ты пьян, тебя тянет курить, что я тоже на дух не переношу. Меня тошнит от сигаретного дыма, и ты знаешь об этом, но никогда не слушаешь меня и продолжаешь делать то, что тебе вздумается даже тогда, когда мы делим с тобой однокомнатную квартиру на двоих. Ты можешь носить одну и ту же футболку неделями, причем одну и ту же по дому и на улице. Я не совсем понимаю, как такое возможно, но ты вечно заставляешь мои рамки дозволенного расширяться. Я знаю, что твоя любимая — это та красная с черным черепом на всю спину из лимитированной коллекции, что Дьюс подарил тебе на восемнадцатилетие. Твой стиль преимущественно спортивный и чаще всего ты выглядишь будто бы несобранно и порой несерьезно, но это, наверное, тебе к лицу. Тебе вообще много чего к лицу, но ты его недооцениваешь: тебе не нравятся собственные черты, но хуже всего по твоему мнению — это веснушки. Это все ложь, потому что они — самое милое, что есть у тебя на виду. Возможно, ты не обращаешь внимания, но я всегда смотрю на них, стараясь делать это тогда, когда ты занят и не видишь, потому что мне кажется это довольно смущающим. Они не очень бледные, но и не очень заметные, их много, они все разного размера и мне кажется, что, если бы я очень постарался, — смог бы все пересчитать. Помимо них я часто смотрю в твои глаза: они тоже необычные. Они светло-карие, как будто орехового оттенка, а если быть точнее — словно орехи в меду, это смесь коричневого и золотистого, и это поистине завораживает. Твои ресницы невероятно густые, черные и плотные, длинные, но прямые, поэтому в анфас невозможно четко подметить их красоту, но я слишком внимателен к деталям, чтобы упустить подобное. Тем более когда дело касается тебя. Еще одна вещь, которая вводит меня в ступор, — это твои вечно искусанные в кровь губы, шершавые и шелушащиеся, кричащие о том, что им срочно необходим уход в виде моего любимого кокосового бальзама, но ты упорно отказываешься, пища, что ты не девчонка и подобными штуками пользоваться не будешь, но в итоге я побеждаю тебя щекоткой и ты сдаешься. Твоя кожа здоровая и плотная, особенно на лице, и я всегда восхищался этим. Правда, твои руки вечно в каких-то царапинах то от уличных драк, то от попыток приготовить что-нибудь на ужин, а колени разбиты из-за постоянных тренировок по футболу. Твоя кожа идеальна по крайней мере потому, что на ней нет шрамов. Она чистая и гладкая, ровного оттенка, без уродств, в отличие от меня. Я знаю, что ты скажешь на это: «Твой шрам не делает тебя хуже», — может, и нет, но я не могу пока что принять себя таким. И я благодарен тебе за то, что из нас двоих меня принимаешь ты. Порой я заслушиваюсь и упускаю суть твоего очередного рассказа просто потому, что засматриваюсь на тебя и теряю смысловую нить. Иногда это заканчивается плохо, потому что ты обижаешься, но быстро прощаешь меня, когда я готовлю тебе твое любимое блюдо. Тебя слишком легко расстроить и так же легко развеселить, и я считаю, что это тоже прекрасно и необычно. Однако иногда ты бываешь крайне вспыльчивым, особенно, когда мы спорим и не хотим уступать друг другу. Я всегда предпочитаю держаться в стороне, поэтому занимаю нейтральную позицию. Я знаю, что тебя бесит это еще сильнее, но ничего не могу с собой поделать. Я просто не хочу конфликтовать с тобой, вот и все. Поэтому предпочитаю смолчать, чтобы не поссориться окончательно. Я не злюсь на тебя, ты знаешь это. Я попросту не могу злиться на тебя, потому что люблю и потому что ты — единственное исключение из моих правил. Я знаю, что ты уходишь к Марко и Татчу после очередной ссоры, поэтому не переживаю за твою безопасность. Я доверяю им тебя и знаю, что они желают тебе только хорошего. Ты всегда извиняешься первым после конфликтов, так что у меня нет причин злиться на тебя. Я понимаю, что это просто твоя натура — горячая, вспыльчивая, безрассудная. И я ценю это потому, что мы разные почти во всем. Ведь было бы ужасно скучно дружить с кем-то вроде меня, я так думаю. Так что спасибо тебе, Эйс. Я благодарен за то, что ты рядом, и я не прошу большего. Не имею права просить. Просто оставайся со мной и дальше, даже если это звучит слишком эгоистично. Кажется, только лишь в этом мы с тобой одинаковые: в нашем эгоизме и желании обладать друг другом на все сто процентов. Без каких-либо других вариантов и исключений.