withered flowers don't bend

Он понял, с кем имеет дело в их первую ночь. Звездное небо наконец перестало трещать от бесконечных феерверков. В покоях пахло благовониями и тигровыми лилиями - увесисто и сладко. Урса переживала. Должна была, уверял себя он. Но вороватый, почти вызывающий взгляд говорил об обратном. Никто, кроме отца, не смел смотреть на него так открыто. И так пристально. Она насмехается над ним! На пиру он приказал ей оборвать связь с родной деревней. Даже не вспоминать о ней. Он сказал, что ее семьи для нее больше не существует. И что кроме него, у нее больше никого нет. Не то, чтобы его это заботило. Не то, чтобы это было непреложным правилом. Но так, вроде, было положено. Да и разговаривать с невестой в приказном тоне было уж больно приятно. Она заметно огорчилась. Озай решил, что так и надо. Оказалось, поставить молодую супругу на место было не так уж и сложно. Только и всего. Он отобрал у нее все, чем она дорожила. Но допустил тактическую ошибку - теперь ей нечего было терять. Урса не сводила с него глаз. — Сударыня, я ведь не пытать вас собрался. Она одарила его взглядом еще тяжелее, и чуть приподняла брови, словно в неверии. Многочисленные языки пламени, расставленные вдоль и поперек их покоев то и дело жалобно сычали и вздрагивали. Выдавая его раздражение. И возбуждение. Он погасил их все небрежным взмахом кисти. Он не поднимал на нее руку. Никогда. Считал это поведением, короля не достойным. И очень ждал, когда Урса ударит его первой. Чтобы он мог наконец сорваться. Тогда он может и не сдержаться, кто знает. И тому будет причина. Принц Огня не потерпит неуважения ни от кого. Он ждал, пока она его ударит. Пока наорет на него. Пока сделает хоть что-то. Но Урса не опускалась до рукоприкладства. Будто знала, что он только того и хочет. С самого начала принцесса взяла привычку не замечать его. Игнорировать. Подавать голос, только когда к ней обращались. Она перестала смотреть в его сторону. Словно специально. — Сударыня, вам дурно? - почти заботливо интересовался он, отправив в колонии ее любимую фрейлину. Моментально, за какую-то дурацкую оплошность. Даже не стал разбираться. — Я неважно спала, милорд, - она словно передразнивала. И смотрела перед собой. Спокойная. Безучастная. В уголке глаза предательски блестела влага, но ему этого было недостаточно. Затравленным взглядом его удостаивали все поголовно в империи. Но не она. И он понятия не имел, как ее сломать. Урса даже не смотрела ему в глаза. Кроме тех случаев, когда кроме них двоих и слишком яркой луны не оставалось никого. Тогда она наново, как когда-то впервые, приковывала к его взгоряченному лицу взгляд. Бесстрастный и почти насмешливый. Вызывающий. Будто знала, как это невыносимо его бесит. Будто знала, что это его только пуще прежнего раззадорит. — Я бы сжег тебя, Урса, - серьезно обещал он, и сотни свечей в их спальне вспыхивали одна за другой, вторя его словам. Она не шевелилась, словно брала его на смех. Его и его смертоносное пламя. Иногда ему казалось, она огнеупорная. Иногда ему хотелось проверить. И он готов был делать с ней что угодно. Лишь бы добиться хоть какой-то реакции. Хоть чего-то, кроме этого всепонимающего, почти презрительного блеска светло-карих глаз. Но она стерпела бы и побои, и унижения - это он знал наперед. Это приводило его в бешенство. Тогда он придумал кое-что похуже. Тогда он клал ее на спину. И опускался вниз. И не останавливался, пока она не выдерживала и не издавала стон - тихий, одними губами, прокусанными до крови. А потом еще один, уже погромче. И еще. Он набрасывался на нее с новой силой. И на этот раз она уже отвечала с завидной свирепостью. Она стерпела бы что угодно. Но вот нежность... — Я ненавижу тебя, - наконец честно признавалась принцесса, не успев обдумать или как следует испугаться своих слов. Выбираться из-под тяжелой горячей руки не было ни сил, ни желания. Но, торжествующий и удовлетворенный, он милосердно прощал ей такую вольность и властно целовал в макушку. Она смотрела, как он спарингует. Озай знал, что она смотрит. И расправлялся с перепуганными солдатами с двойным неистовством. Волосы собраны в пучок, напряженные мышцы. Пламя вылетало с его рук так, словно он сам был стихией. Урса не могла оторвать взгляд. Обещания сжечь уже не казались такими метафоричными. Она ходила где ей вздумается, и все пряталась от палящего солнца под пышными гибискусами. Слуги не сразу ее находили, и на аудиенцию к супругу Урса приходила с огромным опозданием. И без капли сожаления. — Когда твой король зовет, ты приходишь незамедлительно, - сообщал он глядя куда-то за горизонт. Он не мог понять, что его больше бесило: жена, которая имела свойство лазать где не попадя с наследником в чреве, или то, что его не слушались с первого раза. — Вы пока не Хозяин Огня, милорд. Наверное, все сразу. Он не смог сдержаться, и все же посмотрел на стоящую подле супругу, которая тоже принялась смотреть вдаль, зеркаля его. Спокойная, как гуру. Он решил не поддаваться. — Я скоро им стану. — Лорд Азулон другого мнения, - отчеканила Урса. Не дрогнула даже. Она даже на него не смотрит. Ну, ничего. Он стал медленно приближаться, яростно сжимая кулаки. — Я скоро им стану, - терпеливо повторил он. А потом аккуратно, бережно-бережно взял ее ладонь в свои руки, и вкрадчиво, но совершенно серьезно произнес, обдавая горячим дыханием ее висок: — Сударыня, ежели вы хотите дожить до того момента... Сработало. Урса вырывала руку и прижимала ее к животу. — И что ты сделаешь? Испепелишь мать своего нерожденного ребенка? Тогда Озай с той же осторожностью убирал ее ледяную ладонь от живота и держал в своей руке до той поры, пока она не начинала краснеть от проявляющегося ожога. Он непрерывно смотрел на нее, пока Урса тщетно пыталась вырваться, и отпускал только когда она поднимала на него полный ужаса взгляд. На гладкой поверхности кожи пестрил покалывающий, но не смертельный след. — Склонись перед мужем, Урса, - потребовал лорд Озай. Она зло смотрела на него, явно держась на последних каплях самообладания. И гордо молчала. Подожди он еще минуту-другую, она бы наверняка не сдержалась и расплакалась. Но он хмыкал, и довольно уходил. Зная, что все равно победил - он не сломал ее, но она испугалась. — Я хочу потрогать, - задумчиво провозгласил он. Она подумала, что ей показалось. Но муж внимательно смотрел на ее выпирающий живот, который то ли дело ходил ходуном от уже такой привычной ночной активности. Урса медлила убирать руки. Он решил, что она упрямится. — Я хочу его потрогать, в нем магия древних повелителей огня, - тон мгновенно сменился на приказывающий. Она осторожно взяла его шершавую руку и поднесла к тому месту, куда только что пнул пока не рожденный принц. Ребенок что есть сил зарядил пяткой в самый центр его ладони, и она поняла, что никогда раньше не видела лорда Озая таким озадаченным. Она никогда не плакала. Не перед ним. Он даже успел решить, что она не умеет. Из всех женщин империи ему досталась та, которую невозможно довести до слез. Она могла прийти в уныние - он вечно сталкивался с ее опечаленным лицом. Она могла днями избегать его, и он терпеть этого не мог. Она могла разозлиться, и это ему нравилось больше всего. Но никогда на его памяти принцесса не проронила ни слезинки. В сон Озая ворвался непонятный, еле различимый шум. Он настороженно поднялся. И сам изумился своим словам: — Ты плачешь! Урса лежала к нему спиной, обняв колени, и ее плечи то и дело вздрагивали от бесшумных рыданий. — Почему? Она вздрогнула, и быстро провела по щекам тыльной стороной ладони. — Я не плачу, что вы. — Теперь ты еще и врешь. Урса не поворачивалась. — Тебе плохо? — Нет, что вы. Он искренне не понимал, что делать в таких ситуациях. Это сердило. И начинало пугать. — Ребенку плохо? Она замотала головой. Он совсем растерялся: — Тогда я тебя не понимаю. Он умел доводить до слез. Он знал, что их обычно вызывает. Но что с ними потом делать будущий Хозяин Огня не представлял. И она не смогла бы ему объяснить. Потому что для него причины и правда не было. Потому что он не понимал, как можно расплакаться на ровном месте, когда у тебя все конечности на месте и никто не умер. Потому что в его понимании проблемы не было. И не могло быть. Он не мог допустить, что плакать могли из-за бесконечной усталости, из-за гнетущего одиночества, из-за постоянного плохого предчувствия, из-за вечной надобности отбиваться, отстаивать свои и без того скудные границы, постоянно объяснять то, что он и сам должен бы понимать. Предугадывать наперед, в каком он настроении и как лучше себя повести. Из-за необходимости постоянно держаться. Допустить, что плакать могли из-за него, он и вовсе был не в состоянии. Он не бил. Даже не кричал, в последнее время. Он подарил ей садик, заполненный кустами гибискуса. Прямо у их покоев, чтобы она не шастала по королевским рощам. И водил на смертельно скучные представления, на которых сам пил вино или дремал. Он даже закрывал глаза на ее многочисленные попытки связаться с родной деревней, с искренним любопытством перечитывая все ее письма. Он воспитывал, только когда надо. И наказывал, только когда она вынуждала. Он достойный муж. Хороший даже. Все было в порядке. Но она плакала. Озай действительно, искренне не понимал. И она никогда не смогла бы ему объяснить. Она еще больше сжалась в комок. И тогда он положил широкую ладонь ей меж лопаток, потому что вспомнил, как мать делала то же, когда его отец хворал. Принцесса затихла - от неожиданности скорее, но он пришел к заключению, что это его победа. И, чуть подогрев и без того теплую ладонь, медленно стал водить ею по напряженной спине. Урса перестала дышать. Давно забыв о своих тягостях, она молча обдумывала, как реагировать на такое необычное взаимодействие. Стало тихо. Он не знал, плохо это или хорошо, но плача он точно больше не слышал. Поэтому посчитал свой эксперимент удачным. Это было просто, подумал он, и перевернулся на свой бок. — Если не перестанешь будить меня по ночам, я распоряжусь построить тебе отдельное крыло. Она хмыкнула, и он с ужасом подумал, что теперь, наверное, она будет реветь каждую ночь. Он обожал наказывать слуг. За что угодно. Со злости и просто со скуки. Она, в силу своей сострадательной натуры, пыталась его останавливать. — Милорд, возможно, не стоит тратить силы. Иногда получалось. Он видел в ее глазах мольбу - явление редкое, и смягчался. Он был не против. Если кто бесил его чрезмерно, все равно на следующий день получал сообщение об аресте. Или казни. Смотря насколько бесил. Поэтому он был не против. Тем более, она почти никогда ни о чем его не просила. И это доставляло ему удовольствие, почти соизмеримое с избиением несчастного лакея. И чтобы она продолжала свои попытки, он был готов проявлять великодушие. Иногда. Потом она поняла, что он делает. И перестала вмешиваться. Поэтому он начал наказывать придворных от ее имени. За слишком горячие блюда и за слишком громкие взгляды. Девчонка, едва ли старше Урсы в ее первые дни во дворце, мешком повалилась на пол от тяжелого удара, и тут же попыталась встать. Никто за столом не шелохнулся - ерунда, вот старый Хозяин Огня имел привычку бить сильнее. Тогда принц Озай, не подымаясь, ударил ее еще раз. Урса рвано выдохнула: — Озай, монаршей особе не пристало... Достаточно громко, чтобы старый Азулон удостоил их недолгим и заинтересованным взглядом с другого конца нескончаемого стола. Генерал Айро сидел на полстола ближе, но тактично пропустил все мимо ушей. И Урса была ему бесконечно благодарна. Но это не спасало. Лорд-отец уже обратил внимание на младшего сына и его чрезмерно разговорчивую супругу. Озай смотрел на нее несколько долгих секунд, оживленно и с интересом. И молчал. Давал время испугаться собственных слов. Он научился сдерживать свой гнев. Теперь он повадился его копить. И приходил в ее покои только поздно вечером, после долгого и неприятного разговора с отцом. Подчеркнуто не сразу. Чтобы усилить страх ожидания. Он наслаждался этим. Он ликовал от вида испуганных фрейлин, которые гуськом выбегали за дверь. Он торжествовал от вида ее маленькой фигурки, которая нервно гладила уже во второй раз округлившейся живот, и бросала взгляды в сторону сладко спящего первенца. Дети сделали ее вдвое сильней, почти непобедимой. И очень, очень уязвимой. Он за плечи поднимал ее на ноги, брал за волосы и сжимал их в кулак - ощутимо, но не больно. Если не вырываться. — Если ты еще раз посмеешь что-то пропищать пред моим отцом... Урса держалась одной рукой за его сжатый кулак, а другой закрывала живот. — Если ты еще раз откроешь рот... Она ненавистно посмотрела на него. С вопрошанием, почти вызывающе. Словно ей не терпелось услышать, что же он предложит. — Ты не смеешь, - тихо и твердо сказала она. Свечи, затрещав, вспыхнули на несколько метров. Пламя с удовольствием перекинулось на шелковые занавески. Он убрал его все разом, и с силой швырнул в каменный пол. Маленький Зуко заплакал. Она вскрикнула, но не смогла вырваться с цепкой хватки. — Урса, я искалечу тебя. Очень сильно, - заговорщицки зашептал он. — И скажу, что принцесса сами изволили упасть с лестницы. — Ты не смеешь, - сказала она, но уже не так уверенно. И отчаянно вцепилась в ткань платья, чуть пониже пояса. Он проследил за ее движением. — Ничего, зачнем еще раз. Зуко в другом конце покоев надрывно плакал. Он отпустил ее волосы, и поцеловал в лоб: — Не убудет. В ночь новолуния, прочитав очередное послание, адресованное уже не ее родителям, но ее бывшему жениху, Озай наконец решил с этим покончить. Он знал, что Зуко его сын*. Он знал, что она его проверяет. И не поддаться он не мог. Отпустить ей это - значит признать, что она нашла лазейку. Что он не держит ее в узде. Что она не его. Он сам проследил, чтобы ни одно ее письмо не дошло до Хира'а. Не потому, что это было запрещено. А потому что он лично запретил ей общаться с родными. Он приказал. И она ослушалась. Следовательно, она наплевала на его волю и проявила неуважение. И он бы отпустил это - все равно читать ее кореспонденцию и держать ее при себе было уж слишком приятным удовольствием. Но она посмела написать ему. Она посмела вывести своей рукой отвратительную ложь о происхождении его сына. Просто чтобы его побесить. Или, еще хуже, порадовать его? Она явно знала, что его может задеть. И не прогадала. В душную ночь новолуния Озай решил, что этому цирку пора положить конец. Он не учинит скандал. Он не набросится на нее с обвинениями - беспочвенными, которые лишь будут доказательством его задетого эго. Но он заставит ее пожалеть. Урса дрожала. От ярости ли, от горя - ему было невдомек. Но новость об убийстве Икема из Хира'а произвела еще больший эффект, чем он мог надеяться. Он знал, что Зуко его сын. Он знал наверняка, что она его проверяла. И он бы проигнорировал это злосчастное письмо, чтобы остаться незамеченным. Чтобы ввести ее в заблуждение и продолжать перечитывать ее мысли. Чтобы победить. Если бы внутри все не горело от злости, и обиды, и ревности. — Ты бы предпочла, чтобы сын принца был взамен отпрыском грязного деревенского пса? Если бы не это жгучее желание сделать больно в ответ - причем в троекратном размере. — Коли это значит, что он вырастет не похожим на тебя, то да! Она явно знала, куда бить. Что ж, тогда он будет бить в ответ. — Тогда отныне смотри в оба, любовь моя, - он довольно улыбался. - Каждый раз, когда я буду отчитывать Зуко как шелудивого приблудного щенка, я буду просто исполнять желание его матери. За каждое грубое слово, за каждое наказание он должен быть благодарен тебе. Она хотела его ударить. Он видел, что хотела. Она хотела разрыдаться. И он очень этого ждал. Он надеялся, она образумится, и будет молить о прощении. Хотя бы ради мальчишки. И она, может, попробовала бы по привычке поиграть в миротворца и решить ситуацию дипломатичным путем. Но на этот раз все усложнялось, и она не могла себе позволить это проглотить. На этот раз он убил кого-то ей очень дорогого. Он убил ее Икема. — Ты не человек, Озай, - тихо сказала она вместо этого. Принц Огня подумал, что сочтет это за комплимент. Он часто прокручивал в памяти их каникулы на Угольном острове. Теплая, словно парное молоко, вода. Чистые пески. Он помнил счастливые крики детей под пение чаек, и первое осознанное пламя Азулы. В каком она была восторге. Он помнил животный ужас жены, когда маленький Зуко, унесенный волной, пошел на дно. И как она умоляла его сделать что-нибудь. По ночам он часто думал, что с удовольствием собственноручно бросил бы принца в воду опять. Только бы увидеть еще раз, как она пресмыкается. — Ты что сделал? На этот раз она не начинала с гляделок. Быстро подошла и дала ему наотмашь по лицу. Наконец-то. Наконец-то, она напала первой. А у него, как на зло, не было желания отбиваться. — Ты убьешь своего сына, Озай? Таким Хозяином Огня ты хочешь стать? Он бы с радостью во второй раз бросил Зуко в воду, чтобы услышать ее мольбы. Но тут же сам его и вытащил. Как и впервые. То, что приказал сделать Азулон** было совсем другим. — Ослушаться приказа повелителя - деяние сродни измене, неразумная. Она замахнулась снова, но попала по твердому плечу. Он словно не заметил. — Я милосерден, Урса, - сообщил он замогильным голосом, не глядя на нее. — Мальчик ничего не почувствует. Тогда она предложила ему взамен убийство хилого, но все еще могущественного старика. И престол. И даже не удивилась, когда он заинтересованно ее выслушал. Словно она предлагала сменить пагоду в северной башне. Или съездить на пикник. — Можешь наконец сжечь меня за измену, - кажется, в это момент он воистину ею любовался. — Но мой сын будет жить. Ее звонкий голос эхом отражался от высоченных стен. — Нет нужды. Я не позволю тебя казнить, - Озай вдруг понял, что никогда еще так не желал свою жену. — Но после восхода солнца тебе более не место в моем царстве. Урса поразилась. — Я дарую тебе свободу, - он снова не понимал. — Почему ты не радуешься? Он поднял ее за талию и усадил на стол. Урса не радовалась. Впервые за все эти годы она испытывала истинное, кристально-чистое отчаяние. И беспомощность. Такую тяжелую, грузную беспомощность. Кто-то должен был погибнуть. Совсем скоро, до восхода. Не Зуко, только не он. Это несправедливо. Она сделает все, что от нее требуется. Она пойдет на убийство пусть и не очень хорошего, но все же живого человека. Чтобы уберечь детей, она пойдет на что угодно. И ее мальчик не умрет. Но она все равно больше никогда его не увидит. Как чудовищно несправедливо. Она обнимала его за плечи, и говорила про сына. Она просила взять с собой хотя бы Азулу - ведь она не перворожденная, у Хозяина Огня все еще будет наследник. Озай отрицательно качал головой и продолжал расшнуровывать ее платье. Она их больше никогда не увидит. Кто-то обязательно должен был погибнуть. Урса чувствовала, что уже погибает сама. Он был неестественно ласков. Он шептал ей на ухо всякие нежности и гладил по волосам. Он прощался с ней, не сомневаясь, что ее слезы от радости и облегчения. Урса рыдала, чувствуя как внутри что-то оборвалось - окончательно и бесповоротно. В эту минуту Озай не мог догадываться, но ему удалось. Сам того не ведая, но под конец он не просто сломал - он ее уничтожил.

***

— Меня почтила своим присутствием моя собственная супруга. Бывший Лорд Огня выглядел нарочито оживленным, но впалые щеки и потухший взгляд его выдавали. — Я больше не твоя жена. — Ошибаетесь, сударыня. Вы теперь и чья-то еще жена. Но все еще и моя. Он взял ее за кисть и чуть потянул, пытаясь опустить на свой уровень. Но она не дрогнула. Тогда он, опираясь на ее руку, поднялся сам. Отросшие смоляные волосы с проседью, борода стала еще длиннее. Старое, усталое лицо. Он все еще был на голову за нее выше. Даже в лохмотьях и без магии он выглядел устрашающе. Даже в тюремной камере он все еще был пусть побежденным, но Хозяином Огня. — Я больше не боюсь тебя, Озай, - сказала она, не убирая руки. — Ты никогда не боялась. Поэтому жить с тобой было так невыносимо. Он протянул огрубевшую ладонь к ее лицу, и так и не осмелился дотронуться. Как странно. Раньше он мог сделать с ней все, что заблагорассудится. А теперь опасался даже прикоснуться. Словно она рассыплется. Словно она снова окажется очередным наваждением. Она смотрела на него спокойно, безучастно. Насмешливо. Как в первую ночь. — Я не собираюсь вас пытать, миледи, - хмыкнул он. Она грустно ухмыльнулась, и твердо шагнула вперед. Факел над их головами зашипел. Он забрал у нее ее жизнь. Он забрал у нее семью и любимого человека. И она бы примирилась. На все это она закрыла бы глаза. Она бы даже попробовала его полюбить - ту версию его, которой не были чужда обычная земная человечность. Того Озая, который выслушивал восторженные рассказы пятилетней Азулы. Который мгновенно упразднял любого, кто смел поднимать голос на его детей. Который дарил своей жене корзины и корзины огненных лилий на ее именины. И имел привычку просыпаться до рассвета и бездумно перебирать прядки ее длинных волос. Она бы правда могла его полюбить. И оправдала бы любую его жестокость. Если бы он не забрал у нее детей. Этого Урса простить не могла. Ей бы впору злорадствовать. Ей бы торжествовать. Но она была печальна. И он как всегда не мог додуматься до истинной причины. — Склонись перед мужем, Урса, - тихо потребовал он, наклонив голову набок. Она наконец освободила руку, и неспешно прошлась ею по его волосам, по колючей щетине. — Ты старый одинокий человек, Озай, - он восторженно наблюдал за ее движениями. — Мне жаль тебя. Она вспомнила изуродованное лицо Зуко. Она еще слышала гневные отчаянные вопли ее маленькой, запутавшейся Азулы. Когда-то она действительно могла его полюбить. — Я жалею тебя. Но я никогда тебе не прощу. Мягкие теплые пальцы коснулись его непривычно холодной щеки невесомо, почти любяще. Словно в последний раз. Словно теперь это и вправду было прощание. Он вздрогнул от того, какой обжигающе горячей ему показалась ее ладонь.