Во сне все можно

Роман смотрит. Наблюдает за перемещениями солнечных зайчиков на лице, мерным дрожанием ресниц. Видит как трепещут, почти по звериному, крылья носа, осязая неуловимые человеческому обонянию запахи. Он лежит на кровати, боясь пошевелиться, боясь разрушить очарование момента. Может, он еще спит? Действительно, странно обнаружить ранним утром, в кресле у своей кровати, крепко спящего Питера. Вчера он в очередной раз наблюдал за превращением – жутким, невероятно кровавым, но таким безумно притягательным. Он испытывал дикое, животное желание ощутить на языке вкус крови, сдернуть слезающую клочьями кожу, разделить адскую боль – или причинить большую? Он не понимает. Но точно знает, что хочет касаться Питера. И тогда, когда тот терзается в муках, выпуская из себя зверя, и сейчас – когда он полулежит в кресле, утомленный ночью, проведенной в шкуре волка. Питер беззащитен сейчас – Роман знает, что, по крайней мере, несколько часов его не разбудит ничто и никто. И он поддается иррациональному желанию, потому что – ну это же сон? Или всегда можно оправдать себя, сказав, что он думал, будто это сон. Роман слезает с кровати и подходит к креслу. Питер кажется чем-то неестественным и нереальным, вокруг него словно густится туман, хотя – Роман знает, но не желает думать так – это всего лишь пыль в солнечном свете. Он смотрит как рука, будто без его воли, ведомая чем-то другим, опускается на растрепанные волосы и медленно перебирает спутанные пряди. Они жесткие и это, внезапно, намного круче, чем мягкие, пахнущие цветочными или фруктовыми шампунями волосы всех его девушек. Волосы Питера пахнут Питером – это причудливое смешение запахов, которые невозможно разобрать на отдельные составляющие. Он переводит взгляд на губы – они тонкие и, наверное, жесткие. Его собственные губы – полные и чувственные, он знает это по отражению в зеркале и восхищенному шепоту девушек, и он невольно зажмуривается, представляя, что, Питеру наверняка приятно было бы целовать его. Роман невольно проводит пальцем по своим губам, а потом кладет его на губы Питера. Почти поцелуй. А вот это – точно поцелуй. Губы прижимаются к губам, и Роман чувствует колкую щетину подбородком. Прикосновение невинное, почти детское – он последний раз так целовался… наверное, никогда. Но сейчас от такого простого прикосновения в груди расцветает что-то яркое и искрящееся, заставляющее сладко сжиматься живот. И это не похоже на обычную похоть. Он ведет головой, так, чтобы губы проехались дальше, по колкому, и отрывается от кожи. Лучше бы Питер проснулся. Тогда Роман бы остановился, заслужил непонимающий взгляд, а потом, скорее всего, перевел бы все в шутку, потому что – ну какого черта ему целовать этого парня в оборванной одежде, которого он знает лишь несколько недель? Но Питер не просыпается, и Роман вдруг думает – а не принимал ли он вчера чего-то такого, способного вызывать галлюцинации? Потому что это объяснило бы это странное чувство: будто он видит слишком реалистичный сон. Грудь Питера вздымается особенно высоко, по комнате разносится шумный вздох, определенно спящего человека, и Роман не может отвести взгляд. Да, он определенно качественно закинулся. Потому что он не позволяет своим желаниям выходить из-под контроля в здравом уме. И, будь он не под кайфом, он бы не вставал между разведенных коленей, и уж, конечно, не целовал бы голую грудь – почему Питер так любит ходить без рубашек? – и, определенно, ему бы не доставляло такого удовольствия, вести носом по животу и вдыхать запах такого расслабленного, разморенного сном тела. Роман смотрит на размеренно двигающуюся грудь, кладет руку, чтобы тут же почувствовать глухие удары. Ему хочется улыбаться, и ему, внезапно, интересно взглянуть на реакцию матери, увидь она, что он творит с «этим отродьем». Он позволяет себе короткий смешок и прижимается прямо туда, где бьется сердце. Потом опускается ниже, борясь с желанием провести влажную дорожку языком. Рука, опять – сама! – проведя, по боку, натыкается на резинку штанов. О, боже, он только сейчас заметил, что на Питере его штаны. Это собственнический инстинкт, или еще что-то, Роман не знает, но то, что он видит что-то свое на Питере, доставляет ему почти физическое удовольствие. Штаны ему длинноваты, это видно по собравшимся складочкам на щиколотках, потому что, да, Роман выше. Это кажется до невозможности сексуальным, и Роман сглатывает, проведя языком по вдруг ставшим слишком сухими губам. Роман чувствует себя воришкой, который в первый раз пошел на дело и боится попасться, хотя знает, что выбранная жертва не опасна. Когда он кладет ладони на колени Питера и раздвигает ноги сильнее, прижимаясь щекой к внутренней стороне бедра, то ощущает, как на спине выступает испарина. Он с нажимом проводит лицом по ткани, жалея, что не может почувствовать голую кожу. И внезапно, только сейчас чувствует бешеный прилив возбуждения. Он до боли хочет вцепиться зубами в кожу – на внутренней стороне бедра она должна быть такой нежной, правда? Кажется, он почти слышит, как по венам бежит кровь, и представляет ее соленый, с железным привкусом вкус на языке, так, что невольно сглатывает слюну. Но вместо этого нашаривает на тумбочке лезвие и с силой сжимает на острие ладонь, чувствуя, как начинает бежать по руке теплый ручеек. Роман подносит руку к лицу, закрывает глаза и ведет языком по ладони. И теперь он почти уверен, что это не его кровь, а Питера, что от его зубов на бедре оборотня видны красные ранки с синими ореолами вокруг них и кровь, такими соблазнительными алыми каплями медленно собирается в углублениях и катится по светлой коже. Роман тихо стонет, от вида картины, которую нарисовало его воображение и невольно опускает руку в штаны, с силой сжимая вставший член. Задыхаясь, от разом навалившегося удушающего чувства, он проводит ладонью вдоль ствола, находя другой, с которой все еще капает кровь, ладонь Питера. Чувствуя, как саднят порезы, оставленные острым лезвием, он с силой сжимает руку, так, что теперь и ладонь Питера окрашивается алым. И это как раз то, что ему нужно – он тянет безвольную руку на себя и слизывает, сцеловывает, пьянея от ощущений, собственную кровь. Ощущений становится так много, и, кажется, что рецепторы не выдержат, Питера слишком много для него – его запах, ощущение его кожи на языке, кровь. Или это была его, Романа, кровь? В один момент все становится неважно, Роман сжимает руку на члене сильнее, отпускает ладонь Питера, и кончает, скуля, и, все-таки вцепляясь зубами в кожу – прямо через ткань штанов. Тело подрагивает после оргазма, пораненная ладонь ноет и Роман чувствует, что в штанах, определенно, мокро. Он достает перепачканную спермой руку, и, совершенно не заботясь, вытирает ее об ковер, наверняка стоящий годового заработка среднестатистического рабочего. У них в доме других нет. На тело падает мягкая истома и Роман еще раз с нежностью, словно ластясь, проводит щекой по мягкой ткани. Он приподнимает голову выше, устраивая ее на колене и прикрывая глаза. Кладет все еще кровящую руку тыльной стороной на ковер и думает, что можно полежать вот так, а не перебираться обратно в кровать, потому что – ну это же его сон, или его галлюцинации, и он может делать все что захочет. А сейчас он хочет именно этого. Поэтому, проваливаясь в сон, он улыбается и думает, что, может быть, ради такого можно и потерпеть отходняк и, даже, ломку. Когда он просыпается во второй раз, то чувствует у себя на макушке тяжелую руку, медленно перебирающую волосы и такой знакомый теперь запах.