Мир, говорят, сгорит в огне Иль станет льдом. Вкус страсти я познал вполне - Пожалуй, мир сгорит в огне. Но если дважды гибель ждет, То, ненависть познав сполна, Я знаю, как смертелен лед - Боюсь, зима Нас всех убьет. (с) Роберт Фрост
Если вы ждете здесь чего-то необычного, не знаю, может, историю о неудачнике, который оказался избранным и спас весь мир, а в награду получил кучу денег, полцарства и поцелуй красавицы — спешу вас расстроить, это не мой случай. Мне не приходило писем-приглашений в школы магии, во всех известных мне шкафах задняя стенка оказывалась деревянной, а не порталом, ведущим в волшебное королевство, необычных колец я тоже не находил. Вы, конечно, удивитесь, мол, Андрей, а что насчет способностей? Так этим в наше время уже никого не удивишь, отвечу я. Сейчас даже у какого-нибудь слесаря из Усть-Залупинска может выявиться предрасположенность к телекинезу или телепортации. Правда, слесарем после этого он вряд ли останется, точнее, ему повезет, если он останется живым. Мне тоже повезет, если я останусь живым. Вчера я сильно сглупил и оступился. Проебался даже. Задумался о том, что заказчик пидорас, и правки его говно, и прикурил с пальца прямо у магазина, средь бела дня. Не рассчитал только и мою морду ошпарило настоящим огненным шаром, герой меча и магии, блять. И нет бы мне упасть на землю и лежать до приезда скорой, а потом плести что-то про взорвавшуюся зажигалку, так я начал регенерировать. Как до дома долетел — не помню, честно. Надеюсь, все-таки, добежал, а не долетел. Смотрю на себя в зеркало — и, кроме синяков под глазами после суток без сна, да нежной розовой кожи на месте ожога, не могу ничего разглядеть.По дороге на кухню достаю телефон из кармана, щурюсь, как старый крот — глаза все еще болят после вчерашнего происшествия. В новостях вроде тихо, ни слова про долбоеба, который спалил(ся) в центре города, и хочется, конечно, успокоиться и продолжить жить по-прежнему, но в глубине души я понимаю, что меня заметили и будут, простигосподи за эту фразу, принимать меры. В наше время ведь как? Со способностями ты либо пробиваешься наверх, становишься мафиози какие-нибудь, бизнесменом, политиком, в конце концов. Используешь свои штучки, чтобы идти по головам других, не без помощи связей, в общем, и тогда ты в шоколаде, тебя никто пальцем не тронет, кроме владельца наркокартеля из другого района, конкурирующей компании или особо жадного до власти полит-оппонента. Либо сидишь тихо, не высовываясь, как обычный человек. Либо идешь в отдел «икс», но там своя внутренняя кухня, подробности которой мне не известны. Уверен, что и в жизни иксов есть свои недостатки. Все три свои шанса упустил, думаю я, потягивая сигарету на темной кухне: шторы закрыл на всякий случай, свет включать тоже не хочется. В иксы меня не приняли бы, потому что слаб телом, в крупные шишки не выбился, потому что характером не вышел, да и связей маловато, а теперь еще и накосячил с ролью простого горожанина. А значит, скоро за мной придут.***
Кирилл не помнит, от чего он проснулся — звонка ли или очередного ночного приступа. Помнит, что дотянулся сначала до телефона, нажал на зеленый кружочек, второй рукой проверяя обогреватель. Выкрутил мощность на максимум, укутался в плед и сел на кровати, прижимая мобильник к уху. Кирилла потряхивает, от резкого пробуждения, от мутных остатков сна, от предвкушения работы — как потряхивает борзого пса, взявшего след добычи. Он знает, что следует за звонками в четыре часа утра: три заветных слова. «У нас нелегал». И короткая вибрация — упавшее на корпоративную электронку письмо с инструкцией. Не вылезая из одеяла, Кирилл бредет на кухню, чтобы заварить кофе — и тут же выпить половину, не дожидаясь, пока остынет. Год прошло с той злополучной операции, когда они, потеряв половину группы, взяли ублюдка, занимавшегося человеческим траффиком для иностранных борделей, а последствия все еще дают о себе знать. Не помог ни курс лечения, разработанный специально под него компанией, ни медитации, ни лучшие иксы-лекари. Впрочем, как ему сказала Света, повезло, что его вообще откачали тогда — а потом снова допустили к работе, пусть и к мелкой, бытовой, можно сказать. Кирилл открывает ноутбук, заходит в почту — пароль, код доступа, проверка по морде, face id, то бишь. Говорят, скоро для улучшения безопасности всем обновят ноутбуки — будут анализировать по ДНК, то ли через кровь, то ли еще как-то, киберпанк наступил, хули, а вот урегулировать как-то поток нелегальных людей со способностями так и не смогли. Не придумали адекватного решения, решили отстреливать, как паршивых овец. Кирилл просматривает информацию об очередной овечке: зовут Андрей, живет в спальном районе в муравейнике, работает веб-дизайнером — ужас-то какой, из способностей замечены пирокинез и регенерация после ожога. Оценка опасности: минимальная, где вы видели, чтобы пирокинетик собственным пламенем обжигался? Огнеглотатель-недоучка. Ах, ну да, он же теперь тоже замерзающий криокинетик, пардон. Кирилл задерживает взгляд на фотографии — ничем не примечательный паренек лет двадцати пяти с высветленными волосами и задумчивым взглядом светлых серо-голубых глаз. Встретишь такого на улице — пройдешь мимо, не заметив. Они, нелегалы, почти все такие. Влив в себя еще одну чашку почти кипятка, черного, как его прошлое, Кирилл закидывает в себя не помогающую таблетку, так, по инерции, и идет одеваться. До первого рапорта по задаче у него осталось пять с половиной часов, и смысла еще тянуть время нет. В черный байкерский костюм ему заботливо вшили несколько согревающих пластин: теперь перед выходом из дома ему нужно заряжать не только телефон, наушники, сигареты, но еще и одежду. Зато не так холодно на заданиях. В серой утренней хмари Кирилл заводит мотоцикл. Черный рыцарь на черном коне, черный рыцарь с сердцем, замерзшим в ледяную глыбу — романтично даже. Вместо меча, правда, только пистолет и короткий нож. Не то что бы он часто пользовался огнестрелом, но сказано носить — значит, надо носить. Да и нож лишним не бывает. Кирилл склоняется над рулем байка, выжимает из своей коняги всю возможную скорость — когда еще погоняешь по пустым улицам, как не в полпятого утра? Засматривался в детстве фильмами про Бонда — и все-таки исполнил свою мечту, даже мартини с водкой полюбил, и чтобы взболтали, но не смешивали. В такие моменты забываешь о холоде, забываешь о необходимости писать долгие нужные отчеты, забываешь почти обо всем, кроме пьянящего чувства скорости и свободы. Только лица всех, кого тот ублюдок убил перед тем, как Кирилл потерял контроль, никак не идут из головы.***
Когда я услышал звук шагов, доносящийся со стороны лестницы, я сразу понял, что происходит. Ну какой идиот будет подниматься пешком на седьмой этаж в полпятого утра? Не хотел, видимо, привлекать внимание звуком скрипучего лифта, да только не учел, что слух у меня острый. Я сначала почувствовал себя загнанным зверем — бежать мне некуда, разве что в окно выйти. Но то не факт, что смертельно, а корчиться на асфальте в ожидании окончания расправы не хочу. Потом думал, может хоть попробую икса ударить, хоть разок — вдруг попаду, вдруг отобьюсь? А если не рассчитаю снова и половину дома разнесу? Ладно себя угроблю, но соседей жалко. В итоге за секунду принял решение, и вот, сижу с пачкой сигарет в коридоре напротив входной двери, готовый встречать смерть, как самурай, окруженный врагами. Звонка или стука я не жду, так что не удивляюсь, когда замок и ручка рассыпаются на кусочки. — Красиво, — говорю, — эффектно. Ты не стреляй с порога только, дай я покурю, а потом делай, что хочешь. Прикуриваю и поднимаю взгляд на вошедшего — высокий статный юноша с лохматыми светлыми волосами. Похоже, ровесник мой, и мне даже грустно становится: послали такого же парнишку, одного, чтобы расправиться со мной. Ни спецназа с автоматами, ни какой-нибудь восхитительной тройки-четверки-пятерки. — Почему красиво? — спрашивает. Одну руку держит перед собой, вокруг пальцев пляшут морозные искорки — будто маленькая метель. — Во-первых, ты не просто выбил дверь, а проморозил замок, это изящно. Во-вторых, на ликвидацию меня с пирокинезом отправили тебя с криокинезом — типа, пусть лед и пламя сойдутся. В-третьих, осколки замка рассыпались, как лепестки сакуры. — У меня было указано, что ты веб-дизайнер, а не поэт, — хмурится юноша. — У меня просто настроение, как у самурая. А вообще я еще и художник. Я вытягиваю из пачки еще одну сигарету. Необычное ощущение — говорить, ожидая смерти, оказывается. — Может, сделаешь уже харакири, и я пойду? — Кишка тонка для такого, прости уж за каламбур. Для меня будет честью пасть от рук такого красавца. Молодец, Андрюша, начал неуместно шутить с иксом. Допиздишься сейчас. — Ты еще и льстец, как я посмотрю. Если думаешь, что это тебя спасет — ошибаешься, — а сам хмурится еще сильнее. И рука у него дрожит. Я чуть склоняю голову, пытаюсь понять, что с ним не так, но не могу. Может, не покурил, и ломит теперь? Стараясь выглядеть максимально безобидно, я подталкиваю пачку сигарет к его ногам — так в фильмах обычно делают с оружием. — Покуришь? — Спрашиваю его, — как ты мог заметить, я не собираюсь сопротивляться. Юноша опускается на одно колено и, когда его глаза оказываются на уровне моих, я замечаю в них что-то вроде страха. Боится, что спалят, что курил на работе? Так я никому не расскажу, ха-ха. Если, конечно, мой труп не найдет кто-нибудь с даром некромантии, но я и тогда не расскажу. Я задумываюсь о том, есть ли вообще такая способность, и почему ее обладатель еще не устроил зомби-апокалипсис и не поработил мир, хотя, с другой стороны, я бы тоже мог поработить мир, если бы более грамотно использовал свой пламенный талант. А я так, сигареты прикуривал, да срисовывал огонь для разных дизайнов. Очень красиво получалось. Задумываюсь так, что пропускаю момент, когда эта мужская версия Эльзы падает передо мной, и вздрагиваю от глухого стука тела о пол. Пиздец, подумаете вы, и будете абсолютно правы. Пиздец. Смерть отменяется, то есть, откладывается, это раз. Передо мной на полу лежит без сознания мой потенциальный убийца — это два. С ним явно происходит что-то плохое — это три. Я совершенно не знаю, что с этим делать — четыре. Самурай внутри меня корчится в ужасе: в японской культуре не любят цифру четыре, потому что она звучит так же, как слово «смерть». Символично получилось, да?***
Кошмар пронзает разум сотней ледяных лезвий. Кирилл в который раз видит этот несчастный гаражный комплекс — и все равно по спине пробегает стадо мурашек. Он поводит плечом, сбрасывая напряжение. Рядом с ним стоит Лира, и он всматривается в ее напряженное лицо, уже зная, что видит ее в последний раз, и то ли благодаря этому знанию, то ли вопреки, не может отвести взгляда. Она усмехается и просит их с Олегом отвернуться. Стесняется. — Вторая группа на подходе, — говорит Алекс, — код «зэт-тридцать», ожидание. Третья… И все рассыпается на кусочки. Наушник фонит противным треском, Кирилл чертыхается, сбрасывает его на землю. Тело пронзает привычным, тогда еще приятным холодом. Боковым зрением он видит, как в сторону отпрыгивает огромная бурая кошка. Олега не видно. Гремит первый взрыв, Кирилл отшатывается назад. Он выбрасывает руки вперед, щурясь от горячих потоков воздуха, ледяная стена держится секунду-другую, прежде чем обрушиться потоком воды. Оборачиваться назад и смотреть, спас ли он кого-нибудь от горячей волны, нет времени. Кирилл щурится, пытаясь понять, что происходит. Слышит крики, слышит, как визжит менталист Оля из третьей, ощутив чужую боль. Мир вокруг вязкий и острый одновременно, он не понимает, что происходит, что это за способность. Управление пространством? Управление восприятием? Он бросается вперед, пуля чиркает его по руке, боль не чувствуется. Взмах рукой, оружие рассыпается, как стекло, разлетается шрапнелью, Кирилл чертит сбоку еще одну ледяную стену, защищая себя от осколков. Второй взрыв сбивает его с ног, песок под ногами взметается в серо-желтое облако, он закашливается, сплевывает. Повезло, что интуитивно окружил себе льдом, который принял часть удара на себя. Поднимается — и его окатывает теплой багряной волной. — Успел, — кричит Олег. Кирилл сталкивает с себя обезглавленный труп. — Куда? — хрипит. Олег показывает рукой вперед. — Лиру не видел? Качает головой, протягивает руку, чтобы помочь подняться. Кирилл опирается на него, подвернул ногу, когда падал. — Связи нет. Тут мясорубка. — Блять. Значит, стоим до последнего нашего или их? Олег кивает. Кирилл протягивает ему льдинку, он топит ее в ладонях, пьет. Кирилл только полощет рот водой, сплевывает. — Надо вывести людей, — говорит он, и Олег кивает. Он приоткрывает свинцовые веки, перед глазами все плывет. Холодно, очень холодно, и по привычке тянется рукой к обогревателю, прежде, чем осознает, что он не дома, а лежит в чужой квартире на пыльном сером ковре. По телу проходит противная дрожь, губы не слушаются. Хочется спать, но нельзя закрывать глаза, надо найти что-то теплое, надо бороться… Кирилл пытается приподняться, тело не слушается, и он валится на пол, как мешок с песком. Песок в глаза, песок в горле… Песок в шерсти бурой кошки, неподвижно лежащей в окружении десятка трупов. Кирилл отворачивается, его мутит — невыносимо воняет кровью и дерьмом. Невыносимо смотреть на Лиру, тело которой кажется маленьким и хрупким. У него на руках — совсем юная девушка, которая не может идти сама. У нее загноилась рана на ноге, ее лихорадит, и дрожь ее тела отдает ему в руки. Олег прикрывает их сзади. Кто-то из девушек поскальзывается в луже крови, он слышит рвотные позывы. Голова раскалывается в попытках перемещаться по измененному миру. Кирилл поворачивается, чтобы сказать, что надо идти быстрее, где-то впереди в дыму наверняка есть медики, им навстречу идет подкрепление, и они выберутся из этого ада. Оборачивается — на третий взрыв. Он не помнит, чем его обожгло — чужим огнем или собственным льдом. Не помнит, как поднялся с земли, куда пропала девушка, которую он нес, не помнит, как метнулся вперед, на темную фигуру, не помнит, что он сделал с тем человеком — ему так и не рассказали этого. Данные засекретили. Помнит только холод и то, что слезы замерзали прям на щеках.***
Как вы уже поняли, дела мои плохи. Я на автопилоте нахожу моток веревки, оставшийся после какой-то крафтовой посылки, и подвязываю дверь к ножке шкафа, чтобы не болталась нараспашку. Сажусь напротив икса, трогать его не решаюсь — вдруг он от этого умрет или ему станет хуже? Не могу понять, что с ним происходит. Он чуть приоткрывает глаза, пытается что-то сказать, взгляд расфокусирован, меня он не видит. — Тебе воды принести? Нитроглицерин от сердца? Скорую вызвать? Укол адреналина? Он не реагирует, пытается встать, его бьет дрожью. На лице — гримаса боли и ужаса. Вокруг его тела — белый ореол, похожий на иней. Думай, Андрей, думай. В голову закрадывается мысль о том, что это судьба дает мне шанс. Пять утра, город еще спит, можно рвануть куда подальше, постараться скрыться за городом, сменить внешность и паспорт… И бросить юношу умирать здесь? Перебираю в голове варианты. Сложно думать логически, когда перед тобой лежит человек при смерти, а тебе нужно быстро принять решение. Вариант с побегом можно сразу отмести: все равно иксы найдут, рано или поздно (но скорее всего рано) — и тогда уж точно ничего хорошего со мной не случится, а юноша умрет. Можно ничего не делать и ждать, когда сюда придут коллеги снежной королевы, которые явно будут не рады найти живого нелегала и мертвого товарища. А можно попробовать вызвать их самому… Может, меня и отпустят с миром, когда поймут, что я не только не представляю угрозы, но и несу светлое, доброе, вечное? Думаю, будет убедительнее, если я позвоню с телефона юноши — должен же у него быть с собой телефон? Нужно проверить карманы. Касаюсь его бедра, он стонет, очевидно, от боли. Кожа его черного костюма холодная, будто насквозь промерзла. Он замерзает? Мои руки дрожат от волнения. Телефон, конечно, запаролен, и конечно, он подмерз до пяти процентов заряда. Почему «иксы» не продумали этот момент? К счастью, в экстренных вызовах есть один номер, и я решаю рискнуть. — Приветствую, Кирилл! Перевожу вас на куратора, оставайтесь на связи, — говорит механическая тетка-автоответчик. Кирилл, значит, думаю, пока слушаю гудки. Это имя подходит ему больше, чем икс или криокинетик. И примерно так же хорошо, как Снежная Королева. — Да? — у женщины на том конце голос сонный, и мне даже становится ее жалко. — У тебя все хорошо? — Доброе утро, это не Кирилл, — отвечаю я, — кажется ему плохо и- Телефон гаснет у меня в руках. Сука. — Кирилл, блять, — шиплю я, — кто додумался дать тебе айфон с твоими способностями? Осматриваю разъем — последняя модель, у меня такого шнура нет. Значит, зарядить не получится. — Хо…но… — выдыхает Кирилл. У него кожа белая, как снег, и ресницы тронуты инеем. — Холодно? — переспрашиваю я, — это плохо? По тому, как дернулись его губы, понимаю, что плохо. Про переохлаждение я знаю только то, что в криминалистике трупы замерзших называют «подснежниками» — потому что их по весне в растаявших сугробах находят. — Я попробовал позвонить твоим, но ничего хорошего из этого не вышло. Давай попробуем тебя отогреть. Только не засыпай, ладно? Еще минут двадцать назад я был готов к смерти, а теперь я пытаюсь отодрать тело моего нового знакомого от ковра, чтобы перетащить его в ванну. Колупал ножом, пожалел, что не завел себе фена, чтобы подтопить чуть-чуть лед. В голове кручу музыку из «деревни дураков», потому что выгляжу примерно так же нелепо со стороны. — Ты совсем это не контролируешь сейчас, да? По глазам вижу, что не контролирует. — Я боюсь тебя своим огнем отмораживать. Вдруг он тебя поранит? Чуть нагреваю чайник, поливаю его теплой водой. У меня получается закинуть его руку себе на плечо и он, еле волоча ноги, повисая на мне, доходит эти два ебаных метра. — Аккуратно, пожалуйста, — я совру, если скажу, что помог ему залезть в ванну, потому что по факту я его туда положил. Мне страшно, что он может разбиться, как фарфор, как льдинка. — Я тебя не раздевал, но если что — потом раздену. Не то что бы я стесняюсь, но я боюсь, что промерзшая одежда будет отходить вместе с кожей. Выкручиваю вентили, горячий чуть сильнее, чем холодный. Чуть — чтобы не сварить случайно Кирилла заживо. — Моргни, если тебе нужна вода теплее, — прошу я его. Он моргает.***
Пара метров показались Кириллу пятью километрами. Он смотрит на цветастую плитку ванной, а видит разлетающуюся шрапнель, снопы серебристых искр, крошащийся вокруг него лед, кусочки мира, похожие на зеркала, и во всех них отражался он, он, он — и его лед. Вспышка. Его везут на больничной каталке, а он себя видит как будто со стороны — глыба льда, в сердце которой человеческий силуэт, в разводах красного и бурого. Вспышка. Он открывает глаза в палате, опутанный проводками и трубками. Перед глазами все плывет. Вспышка. Заплаканная Света говорит ему, что его мозг и тело сильно повреждены. Он одними губами спрашивает, кто выжил. Она отвечает: «только наши. Пятеро». Вспышка. Ему капают какой-то раствор, который должен его согреть, но он ощущается, как ледяная талая вода. Вспышка. Его награждают — как какого-то ветерана, за заслуги перед родиной. Он кричит в машине, что он не заслужил, что он никого не спас. Олег пытается его успокоить. Вспышка. Снова больница. Он начал неконтролируемо остывать. Вспышка. Вспышка. Вспышка. — Кирилл, не спи! От крика он распахивает глаза, резкое движение век отдает болью в голову. — Когда ты засыпаешь, — над ним склонился юноша, лицо его плывет. Это нелегал? Его нужно ликвидировать? — ты сильнее остываешь. — Еще, — шепчет Кирилл, и паренек подкручивает краны. — Ты забыл добавить «папочка». Прости, я тупо шучу, когда нервничаю. Он не отвечает, очень холодно, очень хочется закрыть глаза. — Я выкрутил горячую на максимум, и ванна почти полная, — жалуется юноша, — все еще холодно? Кирилл кивает. — Я… никого не… Он пытается выдавить из себя какие-то слова, но мысли путаются и рассыпаются, будто голову заморозили и стукнули по ней хорошенько так молотком. Замечает, что юноша запускает руку в воду, слышит приглушенный звук затычки ванной. — Я спущу сейчас и налью воды погорячее. Попробуй сказать еще что-нибудь. Кирилл закрывает глаза, как ему кажется, на миг, погружаясь в темную колючую вьюгу, — и тут же распахивает их от того, что паренек трясет его за плечи. — Я отошел заварить чай, меня не было буквально три минуты, а ты уснул! — он ругается? Кирилл не может понять. — Вода холодная, аж с льдом поверх. — Оставь меня, — выдавливает в ответ, — оставь и… — Уйти? Нет уж! — заявляет юноша. — Во-первых, если я уйду, меня все равно найдут, а во-вторых ты же… Кирилл усмехается — наверное, больше внутри, чем снаружи, потому что губ он не чувствует. — …выстрели в голову… повесься… Холодно, очень холодно, несмотря на все потуги незнакомца. Кирилл не чувствует теплоты чая, не чувствует и его вкуса — только острые ледяные иглы, впивающиеся в его тело. — Зачем ты пытаешься? — тихо спрашивает он, закрывая глаза. Боль становится такой привычной, что проще отдаться ей, чем пытаться сопротивляться.***
Действительно, зачем? Я смотрю в коридор, в котором валяется отстегнутый пояс с кобурой и ножнами — я не решился мочить оружие. Не то что бы я думаю, что оно может мне пригодиться, но… пусть лучше полежит в коридоре. Перевожу взгляд на Кирилла: он лежит, запрокинув голову, и я, наверное, впервые в жизни вижу человека, у которого губы действительно синие от холода. От тела юноши по воде медленно расходится тонкая корочка льда. — Ладно, на твою жизнь мне все равно, — говорю ему, не уверен даже, что он меня слышит, но похуй как-то, — на свою тоже, потому что я, блять, самурай. Но если ты продолжишь замерзать и не остановишься, то можешь повредить дом, и мои соседи пострадают. Или целый район. Я не знаю, насколько он силен и как долго может распространять холод. Кирилл распахивает тронутые инеем ресницы, тут же морщится от приступа боли. Я смотрю на него с интересом — неужели эта мысль сработала? А меня флешбекает. Флешбекает жестко и резко, будто в мозге отключились какие-то предохранители, сдерживавшие это воспоминание из детства. — Знаешь, — говорю не столько юноше, сколько в пустоту, — я же не здесь вырос, а в Краснодаре. У нас тепло зимой, но тогда зима выдалась холодной. Настолько холодной, что городской пруд замерз, чего обычно не бывает. Смотрю на Кирилла, понимаю, что он смотрит на меня в ответ. Продолжаю рассказывать: — Нас было пацанов пять, наверное. Всем лет по девять примерно. И мы пошли гулять по этому озеру, потому что маленькие долбоебы и не соображали. Было весело, пока один из нас не провалился в воду. И, конечно, все разбежались, как я думал, за помощью, а я лежал пузом на льду, рядом с полыньей, и пытался вытянуть того мальчишку в красной, помню, курточке, наверх. Меня потряхивает от накативших воспоминаний, я помню обжигающий холод воды, помню хруст льда, помню, как ночью после того дня мне снилась бурлящая чернота — и мутный силуэт в ней, и холодная мокрая рука в моей руке. — Я мог убежать тогда вместе со всеми, — говорю я, — но я остался почему-то. Наверное, поэтому, и сейчас не бегу, ни прочь, ни в объятия смерти. Я закрываю глаза, потираю виски. Я не бегу, а значит, нужно продолжать греть воду, греть Кирилла, пока за ним не придут. Придут ли? — Что стало потом с тем мальчиком? — спрашивает он. Я вздрагиваю от его тихого голоса. — Не знаю. Нас заметили какие-то прохожие, вытащили с озера, вызвали скорую, а меня отвели в полицейский участок. Долго ждал там мать с работы, она испугалась, что я натворил дел или со мной что-то случилось. Потом рассказал все, мои показания записали и отпустили меня домой. Того мальчика я больше не видел, даже не знаю, что с ним. И забыл все… Так хорошо забыл, что только сейчас вспомнил. Я достаю сигарету из пачки, прикуриваю пальцем. — Дай затянусь, — просит Кирилл, а я по глазам вижу, что он не стал говорить «в последний раз» или что там обычно говорят курящие герои фильмов перед смертью? — Я тебе целую сигарету дам, только скажи, как тебя согреть. Трогаю воду рукой — холоднющая, так дело не пойдет. Морщусь, стискиваю зубы, тянусь за затычкой, чтобы слить все и набрать по-новой или вообще не набирать больше, раз Кириллу это не особо помогает. — Я совсем не помню детства… — говорит он вместо ответа на мой вопрос. — Помню только холод и темноту… — Может, ты пришелец, и тебя нашли во льдах Арктики, где ты спал тысячи лет, пока глупые людишки не потревожили твой сон? — я все-таки протягиваю ему сигарету. Кирилл усмехается едва заметно, приникает губами к фильтру, вдыхает еле-еле. — Лучше бы и дальше не тревожили… — я не убираю руку, и он затягивается снова. — У тебя руки теплые. — Да я вообще парень горячий, как ты мог заметить, — я подмигиваю ему, не уверен, что он заметил, но так даже лучше. — Я так и не понял, тебе нравится холод или нет? Кирилл передергивает плечами, я тушу окурок в раковине. Он противно шипит — и ему тут же вторит хлюпанье остатков воды, стекающей из ванны. — Раньше нравился, а потом… Он стал пугать меня, — я понимаю, что он смотрит не на следующую сигарету, которую я достал, а на мои руки. — И от него мне постояло плохо, так плохо, что забываешь, что «хорошо» существует в принципе. — Пожалуйста, — говорю я, глядя в его глаза — серо-голубые, как подернутое облаками зимнее небо, — пожалуйста, не забывай. Я зажимаю сигарету в зубах, наклоняюсь к нему и накрываю его ладонь своими.***
Ладонь сначала неприятно колет, а потом Кирилл чувствует, что снова может пошевелить пальцами. Боль отступает, и он медленно, будто боясь, что магия рассеется, протягивает руку, чтобы забрать зажатую между губ юноши сигарету — и поднести ее к своим. — Глупый ты, — говорит Кирилл, — я же сейчас отогреюсь и закончу начатое. — Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь. Раз мы решили тебя греть без воды, давай на диван переместимся, я весь зад себе отсидел уже на бортике ванной. Я тебе еще чай сделаю. Кирилл отправляет бычок в раковину, где юноша обустроил пепельницу. А все-таки, приятно снова иметь контроль над своим телом, над своими мыслями, хоть они и пытаются вернуться обратно в черную колючую стужу. Андрей. Нелегала зовут Андрей, и он здесь, чтобы его устранить. Юноша выпускает из обеих ладоней огонь, подносит к ногам, к телу Кирилла. Не вплотную, а так, чтобы пламя касалось самой краской, лизало слой инея. От тепла после кошмара млеешь. — Почему ты стал остывать? — спрашивает Андрей. Челка спадает ему на глаза, и он смешно трясет головой, пытаясь откинуть непослушные пряди волос. — Долгая история. Можно сказать, что у меня производственная травма. А сейчас я слишком долго использовал лед, пока ты пиздел там, в коридоре. — Прости, что случайно помешал убить себя и чуть не убил тебя, — Кирилл не может понять, серьезен ли Андрей или стебется. — Тебе получше? — Вроде да, — признается он в ответ, — сейчас попробую встать. Он опирается обеими руками о бортики ванной, привстает, и юноша подхватывает его, подставляет плечо. — Ты идиот, — только и говорит Кирилл, — ты такой идиот. Андрей, кажется, не обижается — он, наверное, вообще не способен на обиду. Кирилл хромает до коридора, сползает по стеночке, и юноша тут же притаскивает ворох одеял и плед. До дивана дойти не удалось. — Кутайся. А я рядом посижу, и тоже погрею тебя. Постараюсь не спалить это все, — он кивает на белье. — Надеешься еще поспать в них? — Не люблю запах паленой ткани. Я тебе уже сто раз сказал, что я ни на что не надеюсь. Кириллу становится немного неловко от того, что он не может перестать напоминать о близкой смерти то ли Андрею, то ли самому себе. Юноша соединяет ладони лодочкой, закрывает глаза, на миг хмурится — и в его руках вспыхивает пламя, похожее на большой огненный цветок. — Извини, — вырывается у Кирилла. — Тебя не учили говорить не «извини», а «спасибо»? — отвечает Андрей. По лицу его видно, что поддержание огня дается ему нелегко. — Не «извини, что я думаю о том, что мне надо тебя убить», а «спасибо, что спасаешь мне жизнь, чтобы я мог убить тебя». Блять, получилось все равно не очень. Кирилл передергивает плечами, кутается в плед. Жмется ближе к Андрею и его пламени, всматривается в искорки. — Когда ты держишь пламя, — спрашивает, — тебе не горячо? Юноша качает головой. — Нет. Тепло и щекотно чуть-чуть. Но это только рукам, а лицу вчера было очень больно. Но от ожогов я умею восстанавливаться. Кирилл смотрит на валяющийся в полуметре от них пояс с кобурой и бесполезный телефон с темным экраном. Через сколько его начнут искать? Или уже ищут? Сколько он вообще сидит здесь? Совсем потерял счет времени. Отогреться бы еще чуть-чуть, дотянуться до кобуры, и закончить это несчастное задание, а там и помирать можно. Пулю в лоб нелегалу, потом себе — чтобы не мучиться, замерзая. — Я пытался звонить твоим и со своего телефона. По общему номеру на сайте. Провисел на линии минуты две, потом автоответчик, — замечает Андрей, видимо, проследив за взглядом Кирилла. — Я не записал сообщение, потому что меня сбросило со звонка. — Они придут, — пожимает он плечами в ответ. — В любом случает придут. А телефон у нас кривой. Работает через раз. Кирилл чувствует себя живым. Чувствует, как течет теплая кровь по венам и сосудам, как бьется его сердце, как на щеках проступает красный румянец, которого он не ощущал уже очень давно. — Сделай мне чай, — просит он. — Ты не замерзнешь, если я оставлю тебя здесь? Или пойдешь со мной? Кирилл качает головой. — Не замерзну.***
Я прекрасно все понимаю. Даже лучше, чем хотел бы понимать. Пока заварка окрашивает кипяток, я закуриваю — теперь уже точно последнюю. В коридор специально не выглядываю, чтобы не расстраивать ни себя, ни Кирилла. Расчет простой, как дважды два: дотянуться до пистолета, один-два выстрела, дождаться подмоги. Я бы мог взять его оружие с собой, мог бы намочить порох, мог бы еще много чего придумать, но почему-то не стал. — Кирилл, — кричу ему в коридор, щелчком выкидывая окурок в окно, — пообещай мне. — Что? — отвечает он. — Что больно не будет, — я выхожу из кухни и ставлю чашку перед ним на пол. Сажусь напротив. Он вздыхает, и взгляд у него грустный-грустный. Как будто это он сейчас отправится на тот свет, а не я. — Говорят, от холода умирать не больно. Засыпаешь просто — и все, — задумчиво шепчет он. — Глаза закрой. Слушаюсь его — а что мне еще остается? Чувствую его руку на своей шее, сзади, вторую — сбоку, на артерии. Холодные. И дыхание у него холодное, как зимний ветер, гонящий вьюгу и кидающий мелкий, похожий на осколки, снег в лицо. — Это что же, я зря тебя грел, получается? — а самого аж злоба берет, несмотря на успокаивающий холод, растекающийся по телу. — Ты же сейчас снова остынешь! И кто тут из нас двоих идиот? Он же снова сейчас охладится — и кто его отогревать будет? Я когда просил без боли, как-то само собой подразумевал, что и для Кирилла это должно быть безопасно. Открываю глаза, его лицо близко-близко, он чуть отстраняется — не ожидал, видимо. — Давай я тебя лучше еще погрею… А потом ты уже как-нибудь без своей ледяной магии… — предлагаю я и, не дожидаясь ответа, прижимаюсь своими губами к его. Он чуть приоткрывает их, пытается что-то сказать, не отталкивает, а мне нужно всего пару секунд — вдохнуть в него теплую искорку. Не удерживаюсь и чуть затягиваю этот поцелуй, просто потому что могу и потому что все-таки очень уж Кирилл красив. Он отшатывается наконец, опирается на руки, смотрит на меня то ли с ужасом, то ли с удивлением, а может, и с тем, и с тем. Я даже доволен произведенным эффектом — главное, чтобы он теперь не решил убивать меня долго и мучительно. Но я знаю, что не решит. — Вставай, — говорит он, — вставай, и помоги встать мне. — Зачем? Из окна меня выбрасывать будешь? — но встаю и подаю ему руку. Он смотрит на меня, как на больного. Я возвращаю ему этот взгляд. Он смеется почему-то — и кто тут еще больной? Точно, сошел с ума и думает, как будет меня расчленять. — Пойдем со мной. Пойдем, пожалуйста? — В окно? Ты так и не ответил, — меня и самого стал смех разбирать. Абсурд какой, три часа меня пытается убить, и сам чуть не умер. А все-таки, хорошо моя искорка сработала! у него даже глаза заблестели и капельки пота по лбу побежали. — Нет, к «иксам». Не смотри ты так, я не шучу! Договорюсь обо всем, чтобы тебя не трогали. Я не верю собственным ушам. По глазам Кирилла вижу, что он не врет. — Я вспомнил, — продолжает он, — я вспомнил, что я в детстве ездил в Краснодар к родственникам. И у меня была красная куртка.