Майская открытка

Майская ночь. До лета уже подать рукой, бушует сирень, играет прохладный ветерок… Пейзаж почти открыточный, ненастоящий. Посреди этого позднего мая стоят фонарь и лавочка. На ней уже кто-то сидит. — Ложиться надо раньше… Ну, хоть сегодня обстановка ничего. Оторвав веточку сирени, молодой человек сидел, глубоко задумавшись. Вид у него самого был подозрительно праздничный: брюки, белая рубашка, чёрный пиджак, бабочка, чёрная трость с серебряным набалдашником. А волосы при этом взъерошены, да и очки норовят съехать с носа. — «Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город. Исчезли висячие мосты, соединяющие храм со страшной Антониевой башней, опустилась с неба бездна и залила крылатых богов над гипподромом, Хасмонейский дворец с бойницами, базары, караван-сараи, переулки, пруды… Пропал Ершалаим — великий город, как будто не существовал на свете». Булгаков. «Мастер и Маргарита», Пилатовы главы… Вспомнится же. Вскоре к юноше подсел второй человек, роста высокого, в дорогом сером костюме, в заграничных, в цвет костюма, туфлях. Разноглазый, с заломленным над ухом серым беретом и тростью в руках, он сел в ту же позу. Рот его растянулся в золото-платиновой улыбке. Лишь мельком глянув в его сторону, юноша приветствовал: — И не на Патриаршие ли пруды я попал этой ночью, мессир? — Нет, Патриаршие ныне обезумели. Сплошная бесовщина… Снова повисла тихая пауза: — Неужто вы, юноша, не пошутите? Я вам дал отменный повод. — Что вы, мессир. Вы за злом следите, а не разводите его. Уж эту работу люди выполняют блестяще! Посмеялись. — Но зачем вы здесь, князь? Или, быть может, зачем здесь я? Гость наконец повернул голову, прищурившись: — Вы весьма проницательны. Иной стал бы спрашивать, почему я пришёл к нему, вы же понимаете, что сами сюда явились, хоть и неосознанно… О визите меня просил Иешуа. С ним мы редко единодушны, но здесь, здесь случай иной. Коровьев, не стой в кустах! «На маленькой головке жокейский картузик, клетчатый кургузый воздушный… пиджачок… гражданин ростом в сажень, но в плечах узок, худ неимоверно, и физиономия, прошу заметить, глумливая…». И это видение с пьяненькими узенькими глазками летящей походкой вынырнуло из кустов, отвесив самый благородный поклон. Один венок сирени он держал в руках, другой уже надел на себя. — Мессир, звали? — увидев юношу тот шустро надел ему венок, оглядел его с ног до головы, рассуждая вслух — Ах, а вот и первый гость! Похвально, похвально! Знаете, мессир, а ведь он похож на вас. — Упаси его Бог быть на меня похожим, тем более в его-то годы. Вино ты подготовил? — Отменнейшее! Правда я слышал, что не помешает и абсент… — Захотят — устроим. Тут уж юноша задумался ещё крепче: — Кого же мы так готовимся встречать? Фагот довольно захихикал: — А юноша не предупреждён? Да вы затейник! Скатерть какую предложите? — Только пурпур. Розы достал? — Самые бордовые, просто кровь! Подождали ещё минут пять. Мессир нахмурился. — Запаздывает. Наш Бегемот заигрался. — Полно вам, мессир, когда ж ещё он сможет поводить трактор? Тем более, надо же усыпить бдительность… Ведут, ведут! Князь встал, протянув руку соседу по скамейке. Со всей осторожностью тот поднялся, опираясь больше на трость. Мессир же вновь улыбнулся, теперь не обнажая зубов: — Пойдёмте со мной, вас уже ожидают. Я думаю, наш гость скрасит вам эту ночь. Бегемот, мы идём! Из темноты слышались только неразборчивые всхлипы. Колонна двинулась вперёд, ведомая высоким иностранцем. Темнота почти щекотала, касаясь кожи и волос. Фагот только и крикнул вперёд: — Бегемот, свечи! Идут! И свечи загорелись. У белой резной ротонды стоял, контрастируя, чёрный кот во фраке и с золочёными усами. По привычке ли или от растерянности студент учтиво кивнул ему, глядя в глаза. Кот ответил тем же с максимально серьёзной мордой. Говорить же он предпочёл со своим господином: — Всё готово, мессир! Гость приведён в целости и сохранности! — Ты сколько по полю его возил, плут? Кот виновато поник головой: — Увлёкся, но от глубокой тоски… Этот франт вздумал дёргать меня за хвост! Это оскорбительно! Мессир еле заметно улыбнулся в ответ, обращаясь уже к Коровьеву: — Одели вы его хоть прилично? Ремень раздобыли? — Цепочка брюк наполирована до блеска! Красив как чёрт! — Тогда удалимся до поры. А вы, друг, не бойтесь, заходите. О еде мы подумали, о питье — тоже. А остальное уж за вами, дерзайте! А мы на лавочку, на лавочку… Помявшись перед беседкой, юноша вошёл внутрь. Лавочки по периметр, две вазы шикарных бордовых благоухающих роз, столик с пурпурной скатертью, графин фалернского янтарного вина и рядом такой же с чистейшим гранатовым соком. Лёгкие багетные закуски, некоторое подобие «Цезаря», куриные котлетки, нарезка колбас — над столом постарались обстоятельно. Но кто сидел напротив… Лёгкие каштановые кудри трепал весенний ветерок. Медово-карие глаза с оливковым отливом бродили по беседке из угла в угол. Губы… Какие у него губы, Боже правый! Изящная чёрная куртка очень выгодно оттеняла бледную нежную кожу… До безобразия красив! Наконец, встретились взгляды: серый с чёрным. — Ой, простите… Студент осторожно подсел к смущённом спутнику, растерявшись окончательно. Минуты три они просто смотрели друг на друга, пока, наконец, парень в пиджаке не налил себе гранатового сока. Тут же осушив стакан горько-кислого напитка до дна, он, наконец, заговорил: — Это ты? — Я… — Как они тебя нашли, солнце ты моё? — Перехватили прямо на тракторе. Вспомнили, наконец, о вежливости: — Вина? — Можно… Спутник краснел и смущался всё сильнее, но понемногу за перекусом и разговорами о рутине оба оживились, даже повеселели. Отложив приборы, молодой человек встал, опираясь на трость. Другой не стал медлить. Объятия. Нежные, ненасытные, долгие, почти со слезами. Взгляды глаза в глаза, глупые комплименты и снова объятия. Поцелуи? Возможно, но об этом умолчим… А после они долго сидели вместе у окна ротонды, тихо млея. Адриан и Антиной. Милый мальчик прижался к плечу своего неумелого защитника, шепча: — А ведь мы скоро проснёмся, да? Тот только вздохнул: — Да, коть… Я — у себя, ты — у себя. Снова далеко… — Не отпускай меня, я хочу запомнить это надолго. Ты ведь приедешь ко мне? — Обязательно приеду, обещаю… А дождёшься? Тишина. — У меня такого как ты не было и нет. Только приезжай скорей. Утро вторгалось в этот нарисованный май. На лавке под потухшим фонарём глядя на рассвет сидели трое: два человека и один кот. — Снова мы делаем не своё дело, а, мессир? — Тише, Коровьев, не нарушай красоту момента. Подумай, ведь из них может что-то выйти. Тем ли они виноваты, что им не повезло влюбиться за рамки? Нет, нет и ещё раз нет! Лицемерно и нагло указывать им как жить. Подумай, подумай только, даже если жизнь разметает их по ветру, как лепестки сирени, они ведь навсегда запомнят это чувство: чистое, нежное, единственно первое несмотря на порядковый номер! Они прекрасны тем, что любят и любимы! Жаль, что нельзя хоть немного задержать солнце… Бегемот опять жаловался: — Любовь, не любовь… Закусок жалко, совсем почти не тронули. Коровьев же снисходительно улыбнулся: — Им друг друга надо трогать, пока шанс есть, чем они и заняты. Потом долго ещё друг до друга не дотянутся… Мессир, можем ли мы устроить им ещё одну ночь? Воланд грустил. — Га Ноцри не будет против. Но не нужно привыкать к хорошему так скоро. Через месяц и не раньше. Кот оживился: — Может тогда с размахом? — Уймись, разгульный, двоим размах ни к чему. — Помолчите оба. Рассвет наступает. Пора. Май рассыпался и плыл перед глазами цветными пятнами, беседка ушла, ушли кусты сирени и лавка с фонарём. Возвращался январь, молодой и холодный. И только двое сегодня встретили недолгую, но пышную весну. «Кто сказал, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык!»