Панацея для памяти

Фрау Энгель рассматривала его с ленивой, хитрой улыбкой, похожая на кошку; на камышовую - мелкую, но злобную, дикую тварь с таким же, как у Ирене, хищным разрезом глаз и узким точеными подбородком. Клыки - с ноготь, кривые когти острее ножей; фрау оберштурмбанфюрер не станет и пытаться выцарапать противнику глаза, скорее выстрелит ему в голову из своего золотого Люгера или прикажет затравить овчарками, а, может, и еще что похуже. Под взглядом немки, белой арийской суки, Бласковицу было душно, однако он был бы хреновым агентом, если бы позволил Ирене Энгель понять, что потеет рядом с ней сильнее, чем в русской бане. Уильям старался видеть перед собой женщину, нацистку в годах, но еще молодящуюся, самоуверенную и гордую, настолько, что не допускала иной мысли, кроме как той, что этот смазливый хлыщ с ней по любви. Конечно, фрау Энгель, любой арийский сопляк мечтает подставить тебе свою задницу. Бласковиц сглотнул от омерзения, побарабанил пальцами по столешнице, пытаясь скрыть нервозность, однако едва не вжался лопатками в спинку стула, когда Ирене ловко перегнулась через стол и выхватила из кармана мужчины сложенный пополам снимок. Уильям запоздало дернулся, но не рискнул выхватить фотографию из тонких пальцев фрау, хотя мог схватить ее за запястье и приложить лицом об стол. Свернуть ей шею было бы не сложнее, чем голубю, мелкий слизняк Буби не успел бы даже отложить свою книжонку; однако нельзя, и дело вовсе не в толпе вооруженных солдат и "Герр-Фаусте". Помимо него в поезде еще ехала Аня, если Би-Джей умрет, то Круг Крейсау лишится еще одного бойца, а у них и так недостаток человек. Приходилось сидеть, прижав зад, как послушной собаке, пока фрау Энгель, играя блестящими глазами, как какая-нибудь вертихвостка в баре, разворачивала снимок. - Ты сегодня любопытна, любовь моя, - с поганым смешком заметил Буби; он затянулся сигаретой и подался к женщине, опуская руку под стол. Шуршала ткань, Буби гаденько хихикал, Ирене Энгель томно улыбалась, ерзая на своем стуле, и Бласковиц пожалел, что не может сейчас схватить ее золотой Люгер и не выпустить всю обойму ей в лоб. На Буби и пули тратить не стоит: прирезать фашистскую свинью, вот и весь разговор. Шейка тонкая, как у девицы, хватит и одного удара. - Позволите взглянуть? - осведомилась фрау Энгель, помахивая снимком. Буби, жеманно улыбнувшись, выпустил дым в сторону Бласковица. - Конечно, он позволит. Разве можно отказать такой даме? - Ох, Буби... - умилившись, проворковала Ирене и повернула фотографию лицевой стороной к себе. Лицо женщины изменилось, из насмешливого стало задумчивым, оценивающим, рот сжался в линию, голубые глаза сузились; Буби смешно вытянул шею, разглядывая снимок, неопределенно хмыкнул, покосившись на Бласковица, и растянул губы в сахарной улыбке. - Как мило, не правда ли? Впору вешать как плакат. - Да, действительно. Очаровательная семья, - фрау оберштурмбанфюрер положила фотографию на стол; с нее немке улыбались рыжеволосая женщина в белом платье и два гладко причесанных мальчика, тоже рыжих и с квадратными нижними челюстями. Одного из них женщина обнимала, устроив у себя под боком, второго держала за руку; одетые в одинаковые костюмчики с матросскими воротниками, мальчики казались зеркальными отражениями друг друга, однако Уильям знал, что у старшего шрам на лбу, оставшийся после падения с дерева, а у младшего - след от змеиного укуса на ноге, едва заметный, но мальчик им ужасно гордился. Губы американца дрогнули в тени улыбки, напряжение немного отпустило, стоило ему посмотреть на снимок, однако Ирене Энгель смотрела на него, не мигая, как гюрза, пока ее жантильный спутник, отставив мизинец, стряхивал сигаретный пепел в керамическую пепельницу. - Ваша семья? - голос оберштурмбанфюрера скрежетал, словно вилка по тарелке. - Приятная дама. А сыновья, судя по всему, самые настоящие маленькие варвары. Рыжие. Последнее слово фрау Энгель выплюнула, будто оскорбление, однако тут же улыбнулась, глядя на Бласковица ледяными, безжалостными глазами. - Но ваши черты в них все же прослеживаются. Ваша жена - немка? Как ее зовут? - перевернув снимок, Ирене близоруко прищурилась, чтобы прочитать надпись, стертую, размазавшуюся из-за постоянного ношения в кармане. - "Возвращайся скорее". Прелестно. - Образцовая ячейка общества, - поддакнул Буби, за что женщина погладила его по руке. - Надеюсь, ваша жена выполнит долг перед отечеством и воспитает из мальчиков достойных арийцев. Чистой крови иногда бывает не достаточно, - фрау оберштурмбанфюрер откинулась на спинку стула, закинула ногу на ногу, задев носком сапога колено Уильяма. - Я сама мать, я знаю, как тяжело растить детей. - И ты справилась просто блестяще, - заверил Буби, - пять сыновей, пять истинных арийцев, верных идеалам Рейха. Ты хорошая мать, моя драгоценная. - Да, я знаю, - усмехнулась Ирене, - но дети бывают такими неблагодарными, совершенно не ценят усилий родителей. Такое надо пресекать. Жестко! Сегодня дочь дерзит тебе, а завтра что - предаст Германию?! Женщина с яростью шарахнула ладонью по столу; чашки с кофе вздрогнули, стукнувшись боками, золотой Люгер подпрыгнул, мерцая в свете ламп, а Буби, очевидно, привыкший к подобным вспышкам, продолжал курить с меланхоличным видом, разве что хлопал по-девичьи длинными ресницами и противно усмехался, поджав губы. Бласковиц протянул руку за фотографией; ему не хотелось, чтобы снимок забрали, у Би-Джея с собой не осталось ничего, что напоминало бы ему о Барб и мальчиках, но фрау оберштурмбанфюрер ухватила американца за запястье и притянула фотографию ближе к себе. - Вы так и не сказали, как зовут вашу жену. - О, я уверен, у нее доброе немецкое имя, - пропел Буби, давя в пепельнице окурок. - Имя еще ничего не значит, мой дорогой, - пальцев Ирене не хватало, чтобы обхватить запястье американца, он с легкостью мог сбросить руку фрау Энгель, но "Герр-Фауст" держал его на прицеле, нацисты смотрели выжидающе, но не ждали подвоха. Бласковиц повел шеей, разминаясь; что за тупая привычка - цепляться к незнакомым людям в поезде? - Ее зовут Гретхен. А мальчиков - Карл и Йозеф, - врал Уильям легко, он не собирался говорить нацистским мразям настоящие имя своих сыновей. Би-Джей и так облажался, Барб убьет его за то, что попался на такой мелочи, как фотография; Энгель ни о чем не догадалась, однако в будущем могла использовать полученную информацию против Бласковица. Барбара хорошо спрятала детей; тогда из Вульфбурга она бежала уже беременная. Под конец Барб раскрыли, однако ей удалось уйти, угнав немецкий БТР; почти месяц она скрывалась в лесах близ Вульфбурга, нацисты охотились на нее с собаками, как на животное, однако Барбара выжила и сама ставила капканы на немцев. Она сильная девочка, его Барб; знала бы фрау Энгель, чьим сыновьям она так лицемерно умилялась. За голову Красной Волчицы нацисты до сих пор обещали награду. - Хорошие имена, - женщина кивнула, отпуская снимок и запястье Бласковица, - уж постарайтесь вырастить из мальчиков порядочных людей. - Не сомневайтесь, фрау оберштурмбанфюрер, - Уильям скупо улыбнулся, складывая фотографию и пряча ее обратно в нагрудный карман, но так, чтобы уголок больше не выглядывал. Пришлось немного смять, чтобы снимок поместился. Буби, заскучав, вновь принялся тянуть руки к фрау Энгель, которая, похабно засмеявшись, сама направила ладонь юноши вниз, к своей промежности. Шалава старая. - Дома ждут жена и дети, а в купе - красотка с картинки, - изрек Буби, массируя и гладя Ирене под столом. Женщина рассмеялась, хватая Люгер, покрутила дулом, будто собираясь прицеливаться, и укоризненно прищелкнула языком. - Несносный мальчишка, - произнесла она, неясно к кому обращаясь - к Бласковицу или к своему спутнику, однако ее интерес к Уильяму был утерян, и Ирене вернулась к чистке Люгера. Водила бархоткой по стволу медленно, любовно, прямо как по члену своего молодого любовничка. Кивнув на прощание нацистам, которые будто успели позабыть о Бласковице, американец поднялся и взял поднос с кофе; пол дрожал, когда "Герр-Фауст" грузно отошел, освобождая ему путь. Смятый снимок Барб и сыновей жег карман Би-Джея; ничего, Энгель их не достанет. Не зря же агент Барбара Церр дослужилась до главы разведки УСО. В купе его встретила взвинченная Аня; она захлопнула за Бласковицем дверь, стоило ему только переступить порог, и протяжно выдохнула, прижавшись к ней спиной. - Ты задержался, - подчеркнула Аня с тихим недовольством. Мужчина виновато улыбнулся. - Прости. Немного заболтался. - Это мне? - она кивнула на чашки с кофе, стоящие на подносе; за время разговора с фрау Энгель кофе успел немного остыть, но все еще оставался горячим. А вот Барб больше любила травяной чай, приохотилась к нему во время одной из операций, когда кипятила воду на огне и заваривала ею собранную в лесу ромашку. На вкус было дерьмово, как будто из оврага хлебаешь, а Барбаре нравилось, как и черный хлеб с луком и салом, которые они ели вместе, прячась в доме с заколоченными окнами в Вульфбурге. - Да, - Уильям подал Ане чашку осторожно, стараясь не расплескать. Девушка смущенно улыбнулась, тепло взглянув на американца из-под ресниц. - Здесь одна кровать, - она бросила быстрый взгляд за плечо Бласковица, чуть порозовев щеками. Румянец Ане шел, краснела она мило, не то, что Барб, которая наливалась краснотой вся целиком, вспыхивала быстро и ярко, как сигнальный огонь, и очень медленно затухала. От кожи Барбары веяло жаром, словно от печи, только рискни дотронуться - и кожа на ладони пойдет волдырями. Ани можно коснуться без страха; она и сама смотрела на Би-Джея, будто бы только и ждала, когда же он до нее дотронется. - Разделим ее на двоих? - предложила Аня с ангельской улыбкой, и Бласковиц шумно втянул носом воздух. Он редко говорил о Барб и детях, не носил кольца и не признавался, что давно женат; трудно быть хорошим мужем и отцом, находясь вдали от семьи, но Уильям дорожил Барбарой и мальчиками. Самое лучшее, что у него было среди хаоса, смерти и разрушений, были Барб и дети. А еще была Аня с кроткими глазами олененка, готовая лечь с Уильямом в одну постель. Бласковиц встряхнулся всем телом, как мокрый пес; он же живой, здоровый мужик. Ни к чему ему такие искушения. Снимок Барбары, подписанный ее рукой, лежал в кармане безмолвным напоминанием, почему-то тяжелый, как булыжник, кусок бетона. Уильям поставил поднос на столик; кофе в чашке плескался в такт движению поезда, а Аня ждала, прижавшись спиной к двери; кровать была широкая, им с лихвой хватило бы места двоим, но Бласковиц покачал головой, сдвинув брови домиком. - Ты ложись. А я не буду, - он похлопал себя по карману, словно желая убедиться, что фотография на месте, что Барбара еще с ним. Аня глотнула воздух ртом, глаза у нее застыли, словно от боли, от удара в живот, но девушка тут же выдохнула и отвернулась, пряча застывшую в глазах досаду. - Как знаешь, - обронила она, проходя мимо Уильяма, - потом не жалуйся, что не выспался. И не пытайся даже претендовать на кровать. Она моя до самого Берлина. - Там и высплюсь, - хмыкнул Би-Джей, надеясь, что Аня не сильно обиделась. Он мог бы, но это бы сделало только хуже. Бласковиц слишком многое обещал Барб, чтобы пытаться подарить что-то другой девушке. "Возвращайся скорее" горело у него в памяти вместе с замком Вульфенштейн, по которому после смерти возрожденного Генриха Птицелова пронесся огненный смерч, рыжий, прямо как волосы Барбары.