Прикоснись к моему страху

Гарри Поттер — мальчик который выжил; ребенок, которому было суждено обмануть саму Смерть, чтобы спустя десяток лет спасти весь Магический Мир. Парень, который за свою короткую, не особо радостную жизнь, пережил такую массу ударов Судьбы, какую выдержит не каждый взрослый, состоявшийся человек, с уже вполне сформированной психикой. Тот, кто на шестнадцатом году жизни остался один… В какой-то момент он просто осознал, что сам выстроил огромную ледяную стену, обойти и растопить которую не сумел никто из его окружения. Его друзья не сразу заметили, что с Гарри что-то произошло, нечто ужасное, сломавшее его… Прошло минимум несколько месяцев, прежде чем он услышал «дружище, ты как-то изменился… На, мама передала тебе этот свитер. С Рождеством!». Наверное, это связано с тем, что они в принципе не особо дотрагивались друг до друга, только пожимая руки или же, хлопая Гарри по плечу, отчего тот не успевал уворачиваться. Впрочем, минимальный контакт. С Гермионой же, Гарри вообще практически не поддерживал телесный контакт. А про остальных и говорить не стоит. Мальчик по-прежнему общался со всеми, охотно поддерживая разговор, только вот, уже не пожимая руку всем подряд и совершенно не ввязываясь в драки. Даже их отношения с Малфоем можно определить как нейтральные, конечно, блондин периодически пытался как-то задеть мальчишку словами, но когда понял, что тот не особо на них реагирует — прекратил. Поттер же с головой окунулся в учебу, все чаще и чаще получая «превосходно» от преподавателей, даже Снейп, поджав нижнюю губу и стремительно развернувшись на каблуках, поставил мальчику высший балл. Уже тогда между золотой троицей начала образовываться дыра. Гарри все меньше стремился выходить из комнаты, предпочитая безлюдную библиотеку Хогвартса, даже Гермиона не смогла вынести такую нагрузку, все чаще и чаще находясь в обществе неугомонного Рона. И никто, абсолютно никто даже не догадывался какая неприятная жгучая боль разъедала Гарри изнутри, погружая его в отчаянье… Мальчик явственно чувствовал отвращение у себя на языке и на теле — чувствовал его багровые отметины везде. Он молчал, молчал и с каждым днем все больше ненавидел себя, когда смотрелся в зеркало. Он не мог простить себе, что не сумел сбежать… Не смог вырваться из захвата горячих рук, которые сжимали его так сильно, что он слышал треск собственных ребер… Ничтожество! Слабое мерзкое ничтожество — так его обозвал сосед, к которому Дурсли отослали мальчика, когда решили отдохнуть пару дней в Венеции. Поттеру тогда было тринадцать — и он, будучи совсем еще ребенком, запуганным до смерти, ничего не мог сделать. «Скажешь хоть кому-нибудь и я запру тебя вот в том подвале, а твоим никчемным родственничкам скажу, что ты убежал. Поверь, искать тебя не будет никто, ты же как бельмо на глазу — только мешаешься! А уж я-то как повеселюсь с тобой, маленькая шлюшка» — говорил мистер Скотт, когда привязывал маленькие тонкие запястья Гарри к батарее в своей ванной. А мальчик слишком боялся… Слишком был напуган, чтобы сделать хоть что-то. Те пару дней отпечатались в памяти ребенка навсегда, казалось, мистер Скотт выжег их в его голове тем же паяльником, которым водил по его стопам… Сначала он раздел его, облапал, потом он разводил его ноги в стороны, просовывая сразу несколько пальцев, растягивал, а потом… Потом было безумно больно… Настолько больно, что Гарри даже отключился в какой-то момент, потерявшись во тьме. Маленькому ребенку тогда казалось, что это самое страшное, что могло произойти, но мистер Скотт проговорил своим грязным возбужденным голосом: «Нравится? О да, я уверен, мелкая ты шлюха, ты в восторге, но подожди, подожди немного я покажу тебе твое место, сучка». И он не солгал… мистер Скотт делал с мальчиком все, что только приходило в его извращенную голову. Он вставлял в него разные предметы, крутил ими, смеялся и снимал все на свою камеру, попутно комментируя процесс. А потом ему, видимо, стало скучно и он решил, что намного интереснее поиграть с мальчиком в веселую игру с паяльником. Сначала он лишь немного прикасался к его пальчикам, оставляя покрасневшие следы, потом он перешел к стопам и рисовал там только ему понятные узоры, благо, прижимая горячую вещицу не так сильно и вовремя ее убирая. Затем… Затем он выжег на бледной ручке Гарри лишь одно слово, словно приговор «мерзость»… Гарри уходил от него с невероятной болью и огромной дырой где-то в области сердца, попутно получая подзатыльник от Дадли, которого и послали забрать его. — Поттер, неужели мамочка не научила тебя хорошим манерам? Нужно поблагодарить мистера Скотта, что он приютил тебя и ты не сдох от голода! Ах да, у тебя же нет мамочки! — Дадли громко засмеялся. «Лучше бы сдох» — подумал тогда мальчик и медленно побрел в сторону «дома».

***

Он ненавидел себя, ненавидел его прикосновения, а как оказалось позже — вообще все прикосновения. Мальчика долго тошнило тогда, он захлебывался слезами, стоя под горячим душем и стирая кожу жесткой мочалкой. Боль, унижения и пытки — через такое не должен проходить никто. Никто. Тем более, тринадцатилетний ребенок. Он совсем один, в этой холодной пучине страха и отчаянья… Мальчик осел по стенке душевой, поджал колени и забылся, разрыдавшись еще больше, когда до его сознания долетали звуки уходящих в глубь дома шагов «дрянной мальчишка!» — это тетя Петунья пыталась вызволить его из душа.

***

Сейчас Гарри шестнадцать лет, у него панические атаки от любых, даже мимолетных прикосновений, дрожь по телу и проблемы со сном. Вчера он убил величайшего Темного мага и наконец может свалить из этой гребаной Магической Британии в какой-нибудь маленький тихий городок. Может хоть там он победит свои страхи…

***

Город Форкс встретил мальчика проливным дождем и холодным, пробирающимся до самых костей ветром. Гарри слегка поежился и направился в свой дом. Свой дом. Наконец, наконец у него есть дом, свой собственный дом. Место, где он сможет чувствовать себя в безопасности, без упреков, криков и проклятий.

***

Каллен заметил нового ученика сразу — запах от этого мальчишки был не такой как у всех… Он не вызывал неприязни или дикого желания — он был каким-то… Знакомым… Он был родным. Эдвард решил полазить в голове у этого странного, словно отрешенного мальчика. Да, именно мальчика, не парня. Этот новенький был меньше всех ребят, даже ниже некоторых девчонок, его фигура, некая юношеская угловатость, худоба… Возможно, именно из-за недостатка в весе он выглядит младше, но Каллену что-то подсказывает что это не так. Этот мальчик не так прост — он совсем не прост и дело даже не в том, что в мысли этого ребенка вампир пробраться не смог — а в том, что в его глазах, в этих зеленых всепоглощающих омутах такая вселенская тоска, какая бывает только у проживших свой век стариков. Мальчишка плохо шел на контакт — он явно не желал заводить знакомства: вяло отвечал на вопросы, разговор не поддерживал… Сначала Эдвард решил, что это из-за смены обстановки, все-таки переезд и смена школы — стресс для организма, но он ошибся. Гарри, именно так зовут мальчика — Гарри Поттер, он отличается от всех. У него нет этой дикой тяги к приключениям, присущей всем подросткам; нет влюбленных взглядов на девушек или на парней. Он не такой как все школьники, а его глаза… Да, этот мальчик определенно заинтересовал Эдварда Каллена.

***

Подружиться с мальчишкой оказалось задачей не простой, но и Каллен не привык быстро сдаваться — он действовал аккуратно, осторожно подбирал слова, чтобы хоть как-то развести мальчика на разговор и в конце концов он нашел эту нить, за которую и зацепился с неким удовлетворением. Мальчик теперь вполне свободно мог разговаривать с вампиром, к слову, он очень грамотно обходил острые углы, касаемые его сущности и однажды Каллен в лоб спросил Гарри о его познаниях. Мальчишка сначала как-то весь напрягся и, не спуская с Эдварда глаз, все ему рассказал. Вампир тогда только улыбнулся уголками губ. Почему-то он был уверен, что мальчик должен знать о нем, Эдварде, всю правду. Он не мог это объяснить себе. Его просто тянуло к Гарри… Хотелось всегда находиться рядом, быть поблизости… Знакомство с остальным семейством прошло относительно гладко. Конечно, Розали была не в восторге от все этого, но со временем она приняла Гарри и, что греха таить, стала его… Оберегать что ли? Видимо, не только Эдвард видел в Поттере ребенка. Но спустя еще какое-то время, Каллен стал замечать за мальчиком какую-то странность — он уловил, что мальчик старается всеми силами избегать прикосновений, будь то обычное касание или же похлопывание по руке, он вздрагивал даже тогда, когда Эдвард слегка проводил ладонью по его волосам, стараясь пригладить непослушную шевелюру. Ребенок сразу как-то съеживался и отстранялся. Сначала Эдвард не придал этому значения — может, Гарри просто стесняется или еще что-нибудь такое, но задуматься все же пришлось. Как-то Каллен незаметно подошел к мальчику, когда тот увлеченно выбирал новую книгу в их библиотеке и подсунул ему недавно вышедший сборник, но он шарахнулся от него как от прокаженого и выронил, удерживаемую прежде в руках, книгу. Тогда Каллен увидел в глазах мальчика неподдельных страх и ужас. Вампир настолько не ожидавший подобной реакции, присел на корточки перед дрожащим парнишкой и протянул сборник, что-то спросив, но тот лишь дернулся от голоса Эдварда. — Все… Все нормально… — немного проморгавшись сказал Гарри, но вампир слышал, как быстро стучит его сердце. После этого случая Каллен все больше внимания уделял мелочам, по-немногу приходя в состояние паники — что-то ужасное произошло с этим юношей. С каждым днем желание узнать, что же произошло в жизни Гарри такого, что тот дрожит от любого телесного контакта становилось все сильнее, но мальчик на все вопросы о своем прошлом только бледнел и тут же переводил разговор. Эдвард не давил, он соглашался с правилами игры и к этой теме не возвращался еще какое-то время. Однажды днем Гарри заснул - у них с Эдвардом появилась некая традиция — каждые выходные они собираются за просмотром какого-нибудь нового фильма или сериала с пачкой попкорна и с парочкой шоколадок. Тогда как раз был такой день, только кино оказалось настолько скучным, что мальчик, не выдержав, задремал. Каллен же давно забросил просмотр фильма, ловя каждое движение человека, который поселился в его сердце и мыслях уж очень прочно. В какой-то момент Гарри часто задышал, его руки стали слегка подрагивать и Эдвард заметил собирающуюся в уголках глаз влагу. — Гарри, эй малыш, проснись, тебе снится кошмар, — вампир без какой-либо задней мысли потрепал Гарри за плечо, но тот проснулся резко, отскочил от Каллена будто тот его ударил, вжался в спинку дивана и всхлипнул, будто был в чем-то виноват, а глубоко вздохнув, принялся рассказывать — со всхлипами, запинаясь и плача, с истерикой в голосе, крепко сжатыми в кулак пальцами — рассказал. Когда он замолчал, его била крупная дрожь, ресницы подрагивали от слез, а щеки были красными. Он не смотрел на Эдварда — боялся увидеть отвращение… Молчание длилось долго. Слишком долго - казалось, но на деле — несколько минут, пока Каллен собирался с мыслями. Гарри не хотел знать, о чем сейчас думает Эдвард, его душил ком слез в горле, хотелось взвыть в голос, зарыдать изо всех сил, потому что старая рана снова кровоточила, снова возникла эта ненависть к себе, а эта надпись на запястье «мерзость» — напоминание на всю жизнь, не выдержав, мальчик тут же принялся расчесывать ее в кровь, когда рука вампира перехватила его. — Пожалуйста! Пожалуйста, не трогай меня… — зарыдал он — пожалуйста… Эдвард тяжело вздохнул и встал, убрал руку от мальчика и извинившись: — Его посадили? — неожиданно спросил он: — Гарри, маленький, умоляю, не молчи. Мальчик только вздернул плечами, не ответив. Каллен присел на корточки, заглядывая в глаза ребенку, как он хотел бы его сейчас обнять! Как бы хотел погладить по этой лохматой голове и успокоить, но он не мог… Не мог еще больше бередить и без того кровоточащую рану. Эдвард не хотел уходить, но он чувствовал, что сейчас Гарри нужно побыть одному. Он всего лишь ребенок, маленький мальчик, которому пришлось пережить весь этот ужас. Казалось, глаза вампира налились кровью — как хотелось ему разорвать в клочья то чудовище! Но он не мог напугать мальчика еще больше и именно поэтому он вышел. Облокотился о стену и беспомощно прислонил кулак ко рту, сдерживая эмоции, впервые за сотню лет так отчаянно рвущиеся наружу.