Когда-нибудь, страницы моей книги будут исписаны чернилами чёрными, А ты в них будешь лишь изредка мелькать цветом красным, червленым. Не цветом любви, и не страсти безумной, а цветом огня в полыхающих чувствах.
***
— Я... — шёпот его мгновенно обрывается, звуки ударяются о стены и утопают в звенящей тишине. Собрав всю волю в кулак и совладав с собой настолько, насколько это вообще возможно в его состоянии, он пробует вновь: — Я так отчаянно желал от тебя уйти, — выходит едва слышный хрип из пересохшего горла, после которого делается обрывистый вдох. Юстаф чувствует, как в эту самую секунду его грудную клетку нещадно разрывает от той боли, что он копил в себе годами. Ее накопилось настолько много, что она уже льется через край, не найдя больше места. Он состоит из этой боли целиком, она пропитала его сполна, испила душу до дна и высосала ее остатки. Она ходит с ним под ручку и лукаво улыбается во все тридцать два. Пуста ли его душа вовсе иль наполнена отчаянием — он не знает. Не уверен в ответе. Не уверен ни в чем. — Но у тебя не вышло, — прилетает в ответ очевидное, не требующее озвучивания, но зачем-то все равно озвученное. Будто сказать больше и нечего. — Ты все еще здесь. — Клянусь, я буду вечность тебе благодарен. Слёзы застилают взор, не позволяя насладиться красотой Ариса как следует. В последний раз. «Ты такой невероятный», — пролетает мысль, которую язык чешется озвучить, но он предательски к нёбу прилип. А вдогонку к ней: «Я не против умереть от твоей руки. Наверное, судьбою мне было так предназначено, предначертано». А давно ли ты веришь в судьбу, Юстаф? «Я отдал тебе свое сердце. Вырви его из груди, и жизнь тоже будет отдана тебе». Такие мысли только к сумасшедшим и должны пробираться в голову, а Юстаф, очевидно, уже давно сходит с ума по одному парнишке, которому при рождении было даровано столь же прекрасное имя, что и он сам — А́ристон. — Я не верю клятвам, — звучит хрипло. Чуть подумав, добавляет: — Тем более твоим. — Ты никогда не верил моим клятвам, мне не верил. В меня не верил, — через силу улыбается, давясь своими чувствами, что нахлынули нещадной лавиной. Топят, топят, не жалея, тянут на дно, из которого вынырнуть невозможным представляется. Слишком глубоко. На этом дне не видно солнечных лучей. Для обитателей дна они непостижимы. В горле стоит ком, кончики пальцев подрагивают, а в голове пролетают тысячи мыслей за миг. В висках набатом бьет, сердце стучит через раз. Столько всего хочется сказать, а на деле — слова в предложения собрать не выходит. Что-то в глазах медленно угасает. Внутри — угасло давно. Слезы катятся по щекам к шее, останавливаясь у воротника красной атласной рубашки, стремительно оставляя на ней мокрые тёмные пятна. Эти пятна высохнут вскоре, а пятна в душе — словно маслом намазаны, самостоятельно исчезнуть не способны, а отстирать трудно. Юстаф не боится умереть. Глупец. Он боится оставить Ариса одного. Влюблённый глупец. Своего Ариса, который ночами без него не спит. Не уснет, пока не прижмется к боку младшего, уткнувшись носом в мягкие каштановые волосы, пропахшие порохом и апельсиновой цедрой. У старшего бессонница, у младшего — зависимость. Зависимость, которую Юст ласково называет «мой червовый король» и целует по утрам в приоткрытые губы, пока его король безмятежно спит, ни о чем не подозревая. Юстаф влюблён по уши. Нет, не влюблен. Любит. Влюблены те, кто идеализируют свой предмет обожания. Любят же те, кто принимают все недостатки и возводят их в нечто большее, нечто ценное — индивидуальность. Этот парнишка любит так, как большинство не умеет любить. Любит искренне и без эгоизма, присущего многим живым существам. Эта любовь столь сильна, что стоит Арису лишь попросить у него достать звезду с неба — тот даже дрогнуть не посмеет, лишь уточнит, какую именно звезду хочет старший. И никто из них двоих не способен понять, почему в конце этого неимоверно сложного пути, пройденного через реки слез — им приходится еще и платить за свои страдания. Приходится доказывать какой-то зажравшейся тётушке судьбе, что у них есть право на любовь. ... А есть ли оно у них? Юстаф делает неуверенный шаг в сторону того, кого хочется заключить в свои объятия, уберечь от всех невзгод и успокоить, потому что рука, что направила на него дуло пистолета, дрожит отчаянно, трусливо. — Еще один шаг и, я клянусь, ты оглохнешь от выстрела прежде, чем поймешь, что стреляли в тебя, — едва слышно хрипит Арис, а глаза предательски влагой застилаются, поблескивая в тусклом свете не столь очевидно как те, что напротив. Но Юст глупец, как прежде уже было объявлено, поэтому делает еще один, уже более уверенный шаг к своей гибели, но, ожидаемо, остается безнаказанным. А по чужой щеке первая кристальная слеза скатывается. Клятвы пеплом сыпятся под ноги и из пепла тут же восстают, чтобы в скором времени осыпаться повторно. И так по кругу, пока не догорит последняя из клятв. А последней и не будет вовсе. Людские клятвы бесконечны. Но бесконечность в клятве не сокрыта. В другом она таит себя безбожно, безобразно.***
В ушах Ариса стоит оглушительный звон. И самое мерзкое — это, пожалуй, осознание того, что этот писклявый, режущий слух звон принадлежит именно тебе и в простонародье криком именуется. Именно так кричат люди, чьи души полны отчаяния и надежды на спасение больше нет. Одно дело, когда спасти желаешь самого себя, другое дело — когда любимого человека. Хотя, постойте... А есть ли разница? Потеряв любимого, он, неминуемо, в тот же миг потеряет и самого себя. Ясно. Разницы нет. Ошибка уже сделана. Ошибку уже не исправить. Ошибкой было влюбиться. И главной ошибкой — в тебя. Лучшей ошибкой. Любимой ошибкой. Но выбора Арису не предоставили. Путей отступления — тоже. Палец ложится на курок. Пуля с изящной гравировкой «noir et blanc» простреливает чужую грудную клетку. Червовый король только что взошел на престол ценой собственного счастья. Губы коронованного в последний раз шепчут три слова, что когда-то грели душу, а сейчас — разрывают ее на лоскуты. Невероятное по своим масштабам помещение заполняют свист и оглушительные аплодисменты. Невероятное по своей обширности и необъятности королевское сердце заполняется жгучей болью и навек застывает с сердцем любимого. «Я буду скучать». На часах застыло время — 19:29. Время смерти хранителя сна.***
Старая однокомнатная на окраине Байонны, в одном из не самых лучших районов, пустует с того самого дня, когда сердце Ариса было похоронено в безымянной могиле в чаще леса. В той квартире больше нет столь желанного уюта. Только напоминание о Юстафе, — первой и последней любви Ариса.***
Спустя двенадцать лет червового короля свергнут с престола. В ту же ночь пятиэтажный, давно заброшенный корпус на окраине Байонны загорится алым пламенем, унося с собой все воспоминания безмятежных дней. Червовый король прожил двенадцать лет беспокойного сна. Ошибкой ли была эта любовь? Скорее наказанием.