Зеркало

      И переливается на солнце куча пёстрых тканей на столе: отражает лучи иголка, тянущая за собою нить. Он придерживал во рту моток ниток и сосредоточенно выводил последние стежки, стараясь не отвлекаться на остальное — на то, что так ярко прожигало сгорбленную спину позади. И не получалось, совсем не получалось заканчивать сегодня полностью: чужая ладонь коснулась его свободной и светлые пряди волос опустились на поверхность стола, цепляясь за его плечи — так уж она была близка к нему. Нидхогг поднял к ней голову, вопросительно выгнул бровь и кивнул в сторону стоящего посреди комнаты зеркала. — Вы уже примерили? — он бегло окинул комнату до зеркала, переводя после взгляд обратно на Нанари. Женщина отошла — так, чтобы он видел её в полный рост и покружилась пару раз, редко подхватывая полы лёгкого платья, что он сделал для Нанари недавно: специально, лично. Только для неё одной, ни для кого больше. — Оно чудесно, — улыбнулась она ему, заставляя уголки губ Нидхогга предательски дрогнуть вверх, — ещё немного и я, наверное, готова буду взлететь к небу. Нанари покружилась ещё пару раз, двигаясь к сидящему за столом мужчине. И вправду: она не шла — плыла, летела в белизне этого платья, не слишком длинного и не слишком короткого, заставляя невольно утопать в соцветии белого и синего: того, что он так любил добавлять в платья для королевы. И Нидхогг знал, давно узнал, что она не любит излишней пышности, не любит кучи рюш и волн на ткани — для Нанари они были слишком сковывающи и грузны, даже если безумно красивы. Ей нравились больше свободные платья — такие, в каких она чувствовала себя самою собой, такой, какой хотелось быть на самом деле. Она снова придвинулась ближе, сколняясь над ним и приятно щекоча щеку светлой прядью волос, которую она поспешно убирала сразу же, при этом другой рукой ловко накрывая его ладонь: так призывающе и нежно, как только была способна лишь она одна. — Может, потанцуем? Нидхогг издал протяжный вздох, желая отказать, — наверное, где-то в глубине души —, но не смея даже противиться. — Вы же знаете, Ваше Величество, — ответил он ей, медленно поднимаясь и подхватывая её маленькую ладонь, переплетая пальцы, — я не умею танцевать. — Неужели? — Нанари тянет его за собой, скользя рукой вверх от локтя до плеча, оставляя её там, — Я слышу это от того, кто крадёт каждый мой танец на вечерах? — Не столько потому, что хочу, моя королева, — его широкая ладонь осторожно опускается на талию, прижимая к себе чуть ближе, — а столько потому, что некоторые нерадивые мужчины могут переломать ваши тонкие запястья и отдавить маленькие ноги. Нидхогг взглянул на неё со всей серьёзностью, которая только могла у него быть. Но заметив, как лукаво она ему улыбается, смотря исподлобья, сдавался в ответ, расплываясь в самой дурацкой усмешке. — Хотя, скорее всего, всё же от того, что мне просто безумно нравится танцевать с Вами, — мужчина притянул её ближе и сказал ей это почти на ухо, после резко выпрямляясь и осматриваясь: просто проявляя осторожность, надеясь, что никто их не заметит. — Так-то лучше, — Нанари снова улыбается ему так лучисто, что где-то внутри он просто тает и рассыпается на тысячи осколков, выявляя это лишь ответной, ленивой и счастливой улыбкой, нежно сжимая её руку в своей ладони и чувствуя, как постукивает указательный палец королевы на его плече в такт выдуманной музыке. И он словно слышит её: мягкие и еле слышные удары отдаются просто ужасно громкими в голове, стучат в висках и заставляют сердце пускаться в пляс, а глаза неторопливо спускаяются от её ладони на плече ниже: и Нидхогг буквально чувствует на себе её взгляд. Когда встречаются его чёрные глаза и её чистые, голубые, — щёки мужчины безбожно заливаются кровью, выдавая, наверное, всё — а Нанари лишь тянет его за собой сильнее, мягко ступая босыми ступнями по полу, доводя его под выдуманную музыку к зеркалу в середине комнаты. Зеркало. Зеркало, обрамлённое золотом и отражающая в себе их слитые фигуры. Она останавливаются, и Нидхогг, неотрывно смотрящий ей в лицо, вторит женщине, послушно замирая на месте, не выпуская при этом из своих цепких рук. Она поворачивает голову в сторону стекла, и улыбается так грустно-грустно, от чего у Нидхогга перехватывает на секунду дыхание, рассыпая волнение бегущими по спине мурашками. — Мы выглядим так странно рядом, правда? — она медленно кивает в сторону, заставляя мужчину повернуться туда же, — Наверное, поэтому мы с Вами так часто ловим на себе косые взгляды, — продолжает Нанари, не получая ответа на свои слова. А вид и впрямь ужасный: по сравнению с ним она выглядела слишком маленькой; казалось, что тут же его королева рассыпется у него в руках, стоит только ему сжать её посильнее. Нидхогг переводит свой взгляд обратно на неё, отстраняясь — недалеко, только чтобы рассмотреть. Рассмотреть уже в который раз и ужаснуться правде: Нанари была действительно слабой и хрупкой, как дорогой хрусталь на прилавках магазинов. Он не раз уже замечал, как искры в её глазах из задорных и живых становятся скорее лихорадочными; замечал, как она бледнеет с каждым днём; замечал, что плечи у неё становились всё слабее, а ключицы выступали остриями из-под тонкой кожи. Нидхогг знал наверняка, что и рёбра у неё такие же: идут друг за другом ровно, выступая на теле болезненно и словно израненно. Знает и принимает это падающим вниз сердцем, но боится спросить, даже намекнуть. До ритмичной дрожи в руках страшно даже подумать, что вот она, его королева, тает прямо на глазах, бесповоротно и безотказно. И смотрит на себя, стоящего рядом. С грубыми чертами лица — напротив её нежным — смуглой кожей и сдвинутыми на переносице бровями. Он был выше — выше намного, был больше, чем ему самому казалось: и впрямь смотрелось до боли жутко. До боли в сердце о том, что он навряд ли сможет для неё что-либо сделать. Их контраст и впрямь был катастрофичен: она была светлой и тёплой, он же — напротив, тёмным и совсем-совсем холодным. Из мыслей его выдернула тёплая ладонь, выскользнувшая из его сжатых пальцев, которая ныне лежала на скуластой щеке. Нанари подняла на него свой жалостливый взгляд, поглаживая плечо свободной рукой. — Что-то не так? — шепнула она, вставая на цыпочки, придвигаясь поближе к его лицу, — Я имела ввиду, что... — Всё хорошо, — шепнул он ей в ответ, чувствуя, что уже не может более держать себя в руках, — Всё хорошо, — повторил мужчина снова, опускаясь к ней ниже, заставляя её встать твёрдо на землю. Нидхогг прижал её к себе ближе: так, как только мог себе сейчас позволить. Он опустил устало лицо в изгиб её шеи и прерывисто вздохнул, зарываясь носом в шёлковых прядях. И почувствовал, как тёплые пальцы проводят тонкую линию из его выступивших на спине позвонков, взлетая вверх до тёмных волос. Нанари издала ему ответный вздох, прижимаясь телом к нему, и щекой к виску. Она чувствовала, как где-то за её спиной чужие пальцы сейчас перебирают её локоны, и, улыбнувшись самой себе, провела рукой по его макушке, зарываясь пятернёй в чёрных кудрях. Они простояли так долго, неимоверно долго, задумавшись о чём-то своём. В конце концов, работа, по которой Нидхогг пришёл с утра, может подождать: сейчас лучше просто медленно кружить под выдуманную музыку, сжимая друг друга в крепких объятиях. Пока у них ещё есть на это время, пока не нужно отпускать навсегда.